Судьба генуэзских колоний в Крыму находилась в тесной связи с судьбою Константинополя: когда последний достался во власть турецкому султану, и тем нечего было помышлять о сохранении своей независимости. С городом Кафой, этим маленьким крымским Константинополем, в общих чертах повторилось то же самое, что мы видим в истории последних времен независимого существования столицы Греко-восточной империи. Недаром, говорят, Кафа одно время носила также название Кючук-Стамбула = "Малого-Стамбула". Оба Стамбула, настоящий и малый, сперва были плотно оцеплены азиатско-тюркской воинственной ордой. Представители власти обоих городов всеми средствами старались поддерживать мирные отношения с главарями орд, входя с ними в разные компромиссы – откупаясь денежными данями, давая льготы тюркскому населению в городах своих. А иногда, пользуясь распрями за верховную власть нескольких современных претендентов на нее, они давали у себя приют одному из этих соперников, чтобы держать его на всякий случай как пугало для другого, которому удавалось на время взять перевес над своим противником. Когда же все средства к поддержанию самостоятельного существования были истощены, когда варвары окончательно разубедились в неодолимости казавшихся им дотоле неприступными твердынь, и Константинополь, и Кафа сделались добычей алчности азиатских пришельцев и притом почти что одновременно.
В актах Тавро-Лигурийских сохранилось категорическое известие о том, что султан Мухаммед II Фатих, покончив с Константинополем, тотчас же снарядил морскую экспедицию в Черное море для погрома прибрежных генуэзских колоний летом 1454 года. Флотилия в полсотню галер под начальством Демир-кяхьи явилась, перед Кафой, сперва как будто без всяких угрожающих замыслов. Но когда, по предварительному соглашению с султаном, Крымский хан Хаджи-Герай тоже подступил к городу с суши во главе 6000 всадников, то консул Кафы принужден был войти в сделку с ханом, обещавши ему ежегодную дань в 600 сомм (около 19 140 итальянских лир), чтобы только он оставил город в покое.
В турецких источниках нет никакого даже намека на что-либо подобное вышеописанной экспедиции к крымским берегам. Кятиб-Челеби, написавший специальное сочинение о морских походах турецких, также не упоминает в нем о какой бы то ни было морской кампании, имевшей место в данном году. Вероятно, это была простая рекогносцировочная экскурсия, сделанная турецкой флотилией для упражнения в мореходном деле, в котором турки оказались весьма не блистательны во время осады Константинополя, к великой досаде султана, имевшего такие широкие завоевательные планы. Да и сам консул кафский в своем донесении констатирует факт, что экипаж турецкой флотилии вначале занимался на берегу самым мирным делом – покупкой съестных припасов. Вся опасность, выходит по этому донесению, заключалась в подступе хана, с которым будто бы у султана состоялось соглашение об одновременном нападении на Кафу. Об этом договоре также не имеется никаких сведений у турецких историков. Да и существовал ли, полно, такой договор в самом деле? Темный намек на какие-то сношения Хаджи-Герая с турецким султаном встречается, правда, мимоходом в истории Крыма неизвестного автора. Отвергая вместе с Сейид-Мухаммед-Ризой факт пленения Менглы-Герая турками во время их нашествия на Крым под начальством Гедюк-Ахмед-паши и утверждая, что турецкий султан послал флот по просьбе самого Менглы-Герая о высылке ему в помощь некоторого количества войска оттоманского и пушек, автор присовокупляет: "С такою же просьбою обращался еще прежде Хаджи-Герай-хан, но по просьбе его ничего не было сделано, потому что, как говорится по-арабски, на всякое дело есть свой час".
Таким образом, в вопросе о существовании договора между Хаджи-Гераем и султаном Мухаммедом II для цели совместного утеснения крымских генуэзцев, остается довериться сведениям, идущим от самих кафинцев и сохранившимся в упомянутых архивных документах. Но откуда проведали о заключении означенного договора сидевшие в Кафе генуэзцы? Этот факт сомнителен еще и потому, что он мало согласуется с духом и характером политики султана Мухаммеда II. Он, сколько знаем, не любил заключать ни с кем никаких договоров, а те, которые должен был заключать, сам же первый тотчас и нарушал. При тогдашних смутах, беспрестанно повторявшихся в Крыму, едва ли умный султан мог основывать какие-либо серьезные свои расчеты на союзе какого-то незначительного татарского царька, положение и силы которого не могли быть с точностью ему известны, по отдаленности края и по запутанности происходивших там событий. Да и самому Хаджи-Гераю, как уже мы сказали выше, не представлялось особенной выгоды содействовать водворению в Крыму господства сильных турок, на смену слабых генуэзцев, трепетавших его воинственности и относительного могущества. Дело могло быть просто: Хаджи-Герай, следя за действиями и завоевательными намерениями турок, по свойственной ему хищнической жадности, воспользовался появлением турецкой флотилии, которое сочтено было кафинцами за враждебную против них демонстрацию, чтобы вынудить у них лишнюю денежную контрибуцию.
Ко всему этому нужно присовокупить крайнюю беспорядочность в тогдашнем управлении генуэзских колониальных городов вообще и города Кафы в особенности. Еще раньше, чем было послано генуэзскому Банку консульское донесение о союзной военной демонстрации, сделанной турецкой эскадрой и татарским ханом, и о дипломатическом результате этой демонстрации, кафский епископ Яков Кампора отправил собственное послание, в котором он порицал действия колониальных правителей – называл консулов людьми алчными, неспособными и предателями, и особенно нападал на консула Вивальдо за поспешность, с которой он открыл переговоры с ханом, и за готовность, с коей он обязался вносить ежегодную дань в ханскую казну. Епископа обвиняли в сварливости, и он был заменен другим, который был нрава кроткого, миролюбивого и снисходительного. Однако же и этот кроткий преемник Кампоры повторил жалобы своего предшественника. В конце концов и сам Банк убедился в беспорядочности колониального управления и упрекает консулов в злоупотреблениях по финансовой части. Ввиду этого можно думать, что вся история о формальном союзе Хаджи-Герая с турецким султаном, направленном против Кафы и заставившем консульское управление войти в денежную сделку с татарским ханом, могла быть чистой выдумкой бессовестных заправил города Кафы. Эта выдумка должна была служить к оправданию действий их неумелой политики и непростительной трусости, или, что еще хуже, должна была прикрыть их алчные расчеты, основанные на бедственной для города сделке, представившей удобный предлог к вымогательству себе денежных субсидий от Банка. Сам же Банк корит консулов за то, что в былое время одних обыкновенных доходов колониальной казны на все доставало, а теперь правители Кафы истратили все, даже запасные ресурсы, да еще не хотели доставлять в Банк никаких отчетных ведомостей. Какой же нибудь непосредственный контроль над действиями колониального управления был положительно немыслим, когда прямые сношения Генуи с Кафой сделались до крайности затруднительны, после того как над Босфором стали исключительно владычествовать турки. А насколько бестактно, чтобы не сказать более, пользовались этой бесконтрольностью власти своей лица, державшие в своих руках колониальное управление, это всего нагляднее показывают обстоятельства, вызвавшие вторичное, более энергичное и пагубное для колоний нападение турков османских, несомненность которого свидетельствуется всеми, как европейскими, так и турецкими историческими памятниками.
Напуганные первым посещением турецкой флотилии кафинцы, в предотвращение серьезных нападений турков, поспешили задобрить султана Мухаммеда II обещанием добровольной ежегодной ему дани в размере 3000 венецианских дукатов, отправив для переговоров специальное посольство к султану. Но у себя дома они продолжали действовать так, что им было несдобровать в скором времени. Подобно тому как в Константинополе, задолго до занятия его турками, проживало много турок, занимавших целые кварталы, так и в Кафе с ее предместьями издавна гнездились во множестве татары. Покойный Брун, толкуя одно темное выражение в уставе Банка св. Георгия 1449 года на "domo quondam viaisse de Camalia", расходится во мнении с В. Н. Юргевичем, который разумеет тут дом, принадлежавший некоему Викентию де Камалия. Брун же, опираясь на свидетельство Иоанна Мариньолы, видит в этом месте обозначение "мужицкого, рабочего квартала". Объяснение Бруна более правдоподобно: в самом деле под "viaisse de Camalia", очевидно, надо разуметь квартал, населенный татарами, занимавшимися преимущественно тасканием тяжестей при нагрузке и выгрузке кораблей. Если, по словам Мариньолы, под именем "камаллов" (правильнее "хаммалов") разумели в его время евреев и мужиков, а в особенности тех, "которые носили тяжести", то арабско-турецкое название их дает повод предполагать, что мужики эти были главным образом татары. Если коммерческие расчеты или политическая необходимость заставляли кафинцев терпеть в стенах своего города чуждых их интересам иноплеменников, то собственная безопасность обязывала представителей колониальной администрации зорко следить за посторонним элементом и держаться в отношении в нему строгой законности. Им нужно было собирать всевозможные средства к усилению внешней неприступности города, а не расхищать готовые сбережения, не поддерживать ради личной наживы внутренних интриг и не мешаться в партийную рознь среди и так враждебного инородного населения, которое в критический момент непременно должно было стать на сторону пришлых завоевателей. Смутность положения дел в соседнем татарском юрте требовала от кафинцев большой осмотрительности и честности для их же собственного блага; а у них не оказалось ни того, ни другого.
Султаны турецкие, все более и более налегая на Константинополь, еще со времени султана Баязида I (1389–1412), приставали к греческим императорам с требованием допущения пребывания в Константинополе турецкого кади, который бы ведал тяжебные дела проживавших там мусульман. В Кафе же, как уже выше было говорено, издавна сидел для той же цели татарский чиновник, который в генуэзских документах именуется "Titanus, seu Vicarius Canlucorum", т. е. тудун, ханский наместник.
Вот из-за одного такого тудуна и вышло у кафинских колонистов крупное столкновение с окрестным татарским населением, повлекшее за собой вмешательство турецкого султана, который воспользовался этим благоприятным случаем, дабы прибрать к своим рукам генуэзские колонии на Крымском полуострове. По рассказам современных этому событию европейцев, дело происходило так. Должность тудуна в Кафе занимал некто Мамай, или, по другим вариантам, Мамак. Это, вероятно, тот самый "князь Мамак", о котором есть упоминание в наказе послу Беклемишеву. После смерти его на его место назначен был, по обычному взаимному соглашению Крымского хана с кафинским советом из четырех лиц – Uffizio della campagna – Эминек-бей. Но вдова прежнего тудуна не переставала с самой смерти мужа хлопотать, путем подкупов, о назначении на эту, вероятно очень доходную, должность сына ее Сертака (по другим вариантам, Сейдака), который не имел неоспоримых на это прав, и против которого было все население татарское, должно быть недовольное еще отцом его. Получившие довольно крупные куши, члены колониального управления, не исключая самого консула Габеллы, принялись работать в пользу сына богатой вдовы: стали убеждать хана Менглы-Герая посадить Сертака, устранив Эминек-бея, которого они обвиняли в каких-то тайных сношениях с турками. Хан, уступив их настояниям, соглашался сместить Эминека, но не тотчас допустить и Сертака, а хотел назначить тудуном некоего Карамурзу. Когда хан с этим намерением прибыл в Кафу, то один из подкупленных советников консула, Оберто Скварчиафико, стал грозить Менглы-Гераю, что если он не посадит Сертака, то они, власти, выпустят на волю его старших братьев, претендовавших на ханский трон и тогда содержавшихся под стражей сперва в Кафе, а потом в Солдайе. Напуганный этой выходкой генуэзского чиновника, Менглы-Герай, в душе сочувствовавший Эминеку, сменил его в пользу Сертака. Это взволновало всех татар, которые приняли сторону Эминека. Они восстали против самого хана и обратились к султану османскому с предложением взять Кафу и другие генуэзские поселения в свое ведение. Так объясняют причину последовавшего затем нашествия турок одни современники.
С.-Богуш несколько иначе передает это событие. По его словам, Карамурза, которого Менглы-Герай сперва хотел посадить тудуном вместо Эминека, был союзник и протеже старшего брата хана, Хайдэра. Далее Богуш говорит, что когда по проискам Скварчиафико на месте Эминека очутился все-таки не Карамурза, а Шейдак (или Сертак), то Хайдэр пошел ко главе недовольного этим назначением татарского населения, сверг Сертака и восстановил Эминека, да еще блокировал Кафу. Тем не менее Эминек с своей партией предложил султану признание его своим сюзереном и приглашал его завоевать Крым. В этом известии замечается некоторое противоречие: если Эминек был восстановлен в своих правах, то ему нечего было прибегать к покровительству султана; если же он это сделал, то сделал до своего восстановления, и следовательно раньше никем не был восстановляем. Да и участие Хайдэра в этой истории тоже не совсем понятно: с какой было стати Менглы-Гераю делать тудуном Карамурзу, протеже и клеврета своего брата, с которым он не был в дружественных отношениях; а затем, с какой стати и Хайдэру было волноваться из-за Эминека, которого он будто бы и посадил, вместо того чтобы посадить своего кандидата, Карамурзу?
Наконец есть еще третья редакция истории того же события, и она едва ли не самая малодостоверная. Иосиф Барбаро в своем путешествии рассказывает, что будто бы ханом в Крыму был Эминек-бей; что недовольный им кафский консул просил татарского хана Большой Орды о смене его, для чего и был прислан Менглы-Герай. Тогда Эминек-бей, тщетно искавший примирения с кафинцами и удаления Менглы-Герая, отправил посла к султану с просьбой о помощи и обещанием "в награду за то уступить султану Кафу".
Тут главнейшая недостоверность заключается в соперничестве Менглы-Герая с Эминеком, ибо во всех других преданиях эти два лица являются симпатизирующими друг другу. Другую несообразность составляет обещание Эминека уступить султану Кафу, которая никогда не была в его владении.
Из сопоставления всех рассмотренных форм предания о нашествии турок на Крым можно вывести такое заключение, что в этом предании слиты воедино два совершенно самостоятельных и независимых один от другого факта – внутренние замешательства и распри претендентов на власть в Крыму да морская экспедиция турок в 1475 году, которые с этого времени стали там твердой ногой. Постараемся доказать это.