Правда, что Мухаммед-Герай несколько страстно говорит об отношениях Порты к Крымским ханам, и в его словах заметно преобладает склонность быть снисходительным к образу мыслей и действий ханов, сваливая всю тяжесть вины пред историей на одну Порту. Но что обсуждаемое им явление несомненно, это подтверждается свидетельствами турецких историков. У одного из них, особенно сведущего и талантливого, а именно у Наъимы, писателя конца XVII и начала XVIII века, рассказан эпизод из крымской истории, относящейся ко времени царствования султана Мюрада IV (1623–1640), самым очевидным образом рисующий те же самые вещи, о которых Мухаммед-Герай трактует отвлеченно, обобщая частные явления. Тут мы видим характеристику отношения хана к крымцам, к представителю султанской власти к Крыму, кафскому генерал-губернатору, и обращение султана с ханом. Последнее особенно наглядно изображено у него в подробном описании церемонии наречения в ханы, рассказанной историком со слов одного из нареченных, Ислам-Герая, который и является главным героем самого эпизода.
"Когда хан вошел внутрь дворца, – передает Наъима, – его величество падишах бодро восседал, опершись боком на золотошвейный тюфяк на краю бассейна в простой шапочке. Хан поцеловал землю и встал, а его величество падишах, не тронувшись и не переменив положения, повел такую речь: "Видишь, Ислам! Вот я тебя сделал ханом. Посмотрю, каков ты! Ты должен быть другом моего друга и врагом моего врага". После этой речи хан опять поцеловал землю и встал. "Всевышний Бог, – отвечал он, – да сохранит от заблуждений особу благополучного моего государя! Если Богу угодно, я не сделаю упущений по службе, только пусть пребудет надо мною благословение моего государя!" – "Благословение мое над тобой. И ты, и твои деды и отцы – вы пользовались хлебом-солью благостыни моих великих отцов и дедов; так ты должен послужить мне правдой. Смотри, будь осторожен: гляди только на меня и не слушай слов никого другого!" – "Правда, – молвил в ответ хан, – мы питомцы милостей и щедрот государя и рабы его". – "Сколько тебе лет и каково ты садишься на коня?" – опять обратился султан. "Государь, мне всего сорок лет, а садиться на коня я только теперь начинаю. Мне хорошо, государь, под твоей державой". – "Ну, ступай же; я посмотрю, как-то ты будешь другом моего друга и врагом моего врага". – Когда султан изволил говорить это, ичь-огланы держали наготове прекрасную соболью шубу, крытую парчой. Султан дал знак – хан поцеловал воротник шубы, которую надели на него; дали и украшенную драгоценными камнями саблю, которая тоже была препоясана ему. Поцеловав землю, он вышел вон. Вслед за ним вышел и верховный визирь Мухаммед-паша. Тогда хан, гордясь лаской падишаха и словами его "Гляди только на меня и не внимай словам никого другого", обратился к верховному визирю и сказал: "Так как вы меня сделали татарским ханом, то впредь подставляйте ухо к тому, что я буду писать. Не осаждайте меня предупредительными письмами, что с таким-то, мол, гяуром не хмуриться, такому-то показывать вид расположения, с таким-то не ладить, такого-то не огорчать, с таким-то так-то поступать; заглазно давая отсюда распоряжения по тамошним делам, не путайте меня, чтобы я знал, как мне надо действовать. У меня немыслима дружба с гяурами. На будущее время у нас с ними посредничать будет сабля. Дружить с ними, желать мира с ними немыслимо". Говоря так, хан неуместно наговорил много повелительных, горделивых речей (замечает турецкий историк). Что же касается верховного визиря Мухаммед-паши, то он, будучи человек светский, вежливый и обходительный, очень мило ответил: "Пусть только Бог помогает – в ваши дела не станут вмешиваться" и вышел".
Пройдя вышеописанные, не очень лестные для человеческого самолюбия, мытарства в Порте, ханы, в свою очередь, подражали, как могли, султанам в своем придворном этикете у себя в Крыму. Некоторые сведения о подобных ханских претензиях мы имеем опять-таки от Гезар-Фенна, описывающего прерогативы и иерархические степени главнейших после хана сановников в Крымском ханстве в особой статье под заглавием: Канон ханских братьев. "Младший брат ханский, – пишет Гезар-Фенн, – бывает калгою, занимает место наследника, а тот, который моложе калги-султана, бывает нур-эд-дином. У каждого из них есть своя резиденция: калга-султан живет в Ак-мечети, в четырех часах пути от Бакчэ-Сарая, а нур-эд-дин-султан живет близ деревни, именуемой Качи, на один час пути от Бакчэ-Сарая. У каждого есть свой везирь, дефтердарь (бухгалтер) и свой судья. Их распоряжения не отличаются друг от друга. Но только хутбэ и монета принадлежат его величеству хану. Если калга и нур-эд-дин бывают сер-аскерами, то из случающейся добычи получают десятую часть. А когда войско войдет в Крым, хан назначает своего агу собирать "сауга". Сауга на их языке значит "пятая часть". Каждый из них – самостоятельный господин казни и расправы. На своих приказах, которые называются ярлыками, они выводят тугру и прикладывают миндалевидную печать. Когда принимают пищу, то едят, подобно прочим царям, в одиночку; вот если прибудет какой-нибудь большой человек от Высокого Правительства или кафский муфти, то они вместе за стол садятся. На гюрнуш, как у них называется ханский Диван, для хана стелют особую полость и две обыкновенные подушки, а по стенам большие из штофной материи. Когда младшие его братья приходят с визитом или по обязанности, то сперва, сняв колпаки свои, бросают их наземь; потом, отдав приветствие и поцеловав подол хана, стоят на ногах.
Им накладывается одеяло и подушка, и они с его позволения садятся. Каждому из них идет со стороны Высокой Державы годовой оклад: хану назначено десять тысяч вьюков акчэ из таможни Кафского порта; калге-султану назначено десять вьюков акчэ и нур-эд-дин-султану пять вьюков акчэ в год, то из таможни Гозлевского порта, то из таможни Балаклавского порта. Из упомянутого жалованья они кое-что дают своим приближенным агам, а нечто также уделяют существующим в Кафе, Ак-Мечети и в Бакчэ-Сарае под именем богомольцев беднякам и святошам… Самый так называемый Крым, полуостров состоит из четырех санджаков. Они называют это на своем языке бий. Главные бии их суть: Ширин-бей, у которого также есть калга и нур-эд-дин; Арын-бей (называют также Яшлау-беями); Барын-бей (называются также еще Седжеутскими мурзами); Манкыт-бей (это мурзы Ногайские, из коих был и Кантемир). Если хану пожелается выдать замуж дочь свою, то отдает за упомянутых беев или за их сыновей; а кроме их ни один другой мурза не может взять, по той причине, что эти, оставив свое местожительство, именуемое Хаджи-Тархан, и прибывши в Крым, вместе (с ханами) пришли и, происходя из поколения Чингизова, до сего времени не утратили своей родовитости".
Такая строго правильная с виду организация высшего управления в Крымском ханстве таила внутри себя задатки постоянного шатания и непрочности, именно вследствие отсутствия единства основного начала, на которое бы опиралась верховная власть и ее органы. Хан, пользуясь внешним уважением и покорной преданностью прочих своих родичей, должен был постоянно быть настороже против их тайных происков и интриг, к которым подстрекала их властолюбивая зависть их. Окружавшие хана мурзы и аги, официально считаясь его покорными слугами, в действительности же во всякое время могли составить против него комплот, если только его распоряжения не потрафляли их видам и интересам, причем единодушие их в подобных случаях поддерживалось одинаковою алчностью и самовольством их натуры, а дерзость в политических смутах проистекала из гордой мечты их об одинаковой с ханским домом знатности своего происхождения. Разные святоши воссылали благословения на хана, пока получали щедрые из рук его подаяния; но эти же тунеядцы призывали на его голову кару небесную, когда почему-нибудь были недовольны его щедротами, в верном расчете на то, что их смутьянство найдет себе отклик в суеверных почитателях их мнимых добродетелей. При назначении нового хана его всякий раз отправляли из Стамбула в Крым под конвоем отряда султанских войск, которые таким образом являлись оберегателями его личности и властной неприкосновенности. Но те же самые войска грубили хану, когда ему доводилось обуздывать бесчинства и насилия этих пришельцев в Крыму, причем они ссылались на свою неподсудность хану и на территориальную ограниченность его власти на полуострове. На все вышесказанное имеются фактические доказательства в исторических памятниках. Вот один характерный случай с ханом Сеъадет-Гераем, рассказанный у турецкого историка прошлого столетия Челеби-задэ.
В 1132 = 1720 году хан Сеъадет-Герай, посоветовавшись с эмирами и аянами Крыма и заключивши условие и договор с верховником ширинских беев, Хаджи-Джан-Тимуром, пошел с многочисленным войском в Кабарду. Пробыв в тех странах два года и, сколь возможно было, водворив там порядок, он вернулся в Крым. Хаджи-Джан-Тимур надеялся получить крупную долю из захваченных там полоняников, но обманулся в своих надеждах. Сверх того, он лет 20 или 30 пользовался полной самостоятельностью и голосом у Крымских ханов, а этот хан сделал своего зятя из ширинских беев Муртаза-мурзу своим наперсником и советчиком, а того лишил всякого уважения. Все это сделалось причиной гнева его. Кроме того, упомянутый хан сделал представление в Порту о том, чтобы подвергнуть наказанию и высылке из Крыма в другое место Орского бея Селямет-Герай-султана, его агу Эр-мурзу и Ачуйского коменданта Али-пашу за их поступки против его воли в Черкесии. На это последовало соизволение Высокой Державы, и Али-паша с Эр-мурзою были высланы в другие края, а Селямет-Герай-султан поселен в своем чифтлике в Румилии. Но Эр-мурза каким-то путем опять проник в Крым и пребывал в своем поместье под покровительством ширинских эмиров. Затем, по ходатайству Хаджи-Джан-Тимура, хан простил его. Спустя немного времени хан уволил ялы-агасы Кемаль-агу и сделал его своим казначеем, а на его место перевел своего казначея; а потом, по некоторым соображениям, своего агу Пурсук-Алигу тоже уволил в отставку и на его место определил славившегося у крымцев своей низостью Бакы-агу. Это породило среди простого люда и знати разные толки и слухи. В те поры один из знатного рода Субхан-Гази-оглу, из почетного сословия так называемых капы-кулу, женился на дочери одного умершего крымца. Но единомышленники Эр-мурзы подняли шум и крик, говоря, что отец вышеупомянутой девушки обещал ее в замужество Эр-мурзе, и что она была уже нареченной его – как, мол, это можно было отдавать ее за другого?! Произошло такое смятение, что для прекращения их споров понадобилось прибегнуть к мечу закона. Казы-аскер насчет действительности этого брака сделал постановление в том смысле, что обещание ничего не значит, и определил отказать Эр-мурзе. Хан же вздумал иначе решить эту тяжбу, повелев не отдавать предмета раздора, девицы той, ни одному из спорящих, а выдать ее за третьего человека. Тогда эмиры ширинские, услышав об этом, собрались в месте, называемом "Под скалами", показывая вид враждебности. Хан послал к ним человека спросить о причине их собрания. Они объяснили свои сокровенные помыслы и написали просьбу о том, чтобы казы-аскер был отрешен за противное священному закону постановление, и чтобы Субхан-верды-оглу также был устранен и удален. Означенную просьбу муфти-эфенди прочитал в Диване. Настаивать на правильности приговора казы-аскера-эфенди было бесполезно и тщетно. Хан, глядя на обстоятельства времени, отрешил его, а Субхан-верды-оглу велено было сидеть у себя дома. Удовлетворив желание мурз, хан послал к ним Кемаль-агу велеть им прекратить сходку и придти к нему. Но так как приближался праздник, то они отложили свое посещение до того времени и отправились по домам. Хан и прежде просил позволения поехать к Порогу Счастия для совещания по некоторым государственным делам, а теперь, выставляя на вид последнее экстренное обстоятельство, он писал, что ему необходимо как можно скорее прибыть к Порогу Державы. Просьба его была уважена. Высочайшая грамота в этом смысле была написана и приготовлена к отсылке с одним агою из капыджи-баши Порты. В ту пору наступил курбан-байрам, и корпорация ширинских беев уклонилась от обычая приходить поздравлять хана с праздником. Когда послали опять Кемаль-агу спросить о причине их будирования и недовольства, они отвечали так: "Так как его величество хан заставил Вечную Державу издать высочайшие повеления о казни некоторых из нас, то и для всех нас не стало безопасности; терпеть еще дольше его ханствование стало невозможной мыслью и нелепой мечтой". Затем они опять поспешили составить сходку под скалой. Тогда хан, собрав крымских улема, заявил, что он ничего не знает о взводимом на него деле. Когда же улема, поручившись, что им, мурзам, не будет причинено со стороны хана никакого зла и неприятности, послали бумаги насчет того, чтобы они явились к хану, те повторили свои прежние речи и отправили десять человек в Порту с прошением. Услышав об этом, хан выехал из Крыма в местечко, именуемое "Ханской зимовкой"; он дал знать о случившемся в Порту, и упомянутому капыджи-баши сообщено, чтобы он спешил. Но после такого неподобающего казуса хану трудно было жить в добром согласии с упомянутыми лицами. Очевидно было, что они, видя свою небезопасность, непременно постараются возжечь пламя мятежа. Поэтому, после многократных секретных совещаний между государственными вельможами, к Порогу Счастия был вызван для назначения в ханы младший брат хана Менглы-Герай-султан, который был калгой при Каплан-Герае и после отставки жил в своем чифтлике Казыкое близ Силиври, а его величеству Сеъадет-Герай-хану указано было жить в своей усадьбе в городе Ямболу.
Хотя вышеприведенный факт относится к сравнительно позднему времени, но характеристические черты его имеют свое подобие во все предшествующее время существования Крымского ханства, в чем нетрудно убедиться, проследив историю этого ханства. Некультурные народы медленно изменяются в строе своей общественной и домашней жизни, и потому одни и те же бытовые качества такого народа одинаково проявляются в разные эпохи его исторической жизни.
Первый действительный основатель властвовавшей в Крыму династии, конечно, не мог не предвидеть всевозможных неблагоприятных обстоятельств, которые должны были помешать упрочению власти его дома. Не будучи в состоянии всецело устранить этих обстоятельств, он должен был придумать какие-нибудь государственные учреждения и предпринять такие правительственные меры, которые бы сколько-нибудь парализовали и ослабляли опасность подобных обстоятельств, к чему он и приложил все свои старания, как только окончательно утвердился на ханском троне.
Куда Менглы-Герай был отправлен турками для водворения его на ханство, доподлинно не известно: у турецких историков сказано просто – в Крым, без обозначения места, где он был высажен на крымскую территорию, и где затем совершилось торжественное провозглашение его ханом. Как на вещественный памятник того, что Менглы-Герай, вторично возведенный в ханы турецким султаном, высадился в Евпатории, указывают на старинную мечеть в этом городе, будто бы построенную Менглы-Гераем в память такого важного в его жизни события; но нам близко не известны те данные, на которых основывается это указание. Знаем только, что некоторые из последующих ханов, как например Арслан-Герай-хан, выказывали какое-то особое внимание к этому городу, учреждая там богатые вакфы в виде караван-сараев, общественных бань, медресэ, фонтанов и тому подобных сооружений.
Впрочем, г. Кондараки все-таки очень подробно описывает церемонию наречения Менглы-Герая ханом в Стамбуле; затем даже картинно изображает прибытие его в Гозлев (Евпаторию), встречу его при барабанном бое и торжественное препровождение в Бакчэ-Сарай; но откуда г. Кондараки почерпнул данные для такого, можно сказать, завидного по своей обстоятельности изображения события, он не говорит об этом. Вернее всего, что это плод его собственного воображения, воспользовавшегося позднейшими преданиями для того, чтобы нарисовать картину из жизни давно минувшей, от которой теперь остались едва заметные следы. А что такие предания еще продолжают существовать среди потомков знатных татарских фамилий, это видно из одного любопытного документа в делах Архива Таврического Дворянского Депутатского Собрания. Там между прочим, при деле № 54, по исканию дворянства титулярного советника Игнатия Татаринова, находится большой лист с рисунком родословного древа предков г. Татаринова с надписями на татарском и русском языках. Надписи русские, очевидно, есть перевод, и притом очень грубый и нередко исказительный, с татарского, ибо в конце документа есть официальная скрепа: "С подлинным перевод верно. Подпоручик Александр Зимайлов". Вверху этой таблицы читаем следующую не совсем грамотную надпись. А по-русски написано: "Родословная царствовавших Кипчацкие степи в Крымском государстве Алджингыз-хановых потомков Гирай ханов и султанов и их поколения". Внизу же под этим древом нарисована картина с подписью: "Воцарение Менглы-Герай-хана. Он первоначальный хан в Крыму, шестой сын Хаджи-Герая, потомка Кыпчакского хана".