Я нажимаю на рычаг, отключаюсь и прикрываю глаза от сожаления, настоящего сожаления из-за того, что позвонила ему. Это похоже еще одна ошибка. Хотя мой голос звучал нормально, даже можно сказать весело, но пока я разговаривала с его автоответчиком, мое сообщение уже произошло. Он поймет, что я звоню из аэропорта, поскольку обладает определенными навыками читать между строк, и тревожный сигнал прозвучит у него в голове, зачем мне, если все хорошо, звонить ему из аэропорта, чтобы просто поздороваться. Мне кажется, что каждое решение, которое я принимаю за последнее время, закапывает меня все глубже и глубже в яму.
Под влиянием данного момента, я решаю не ехать в квартиру компании, а вместо этого беру такси к дому своей бабушки. К сожалению, глядя в окно машины, у меня даже и в мыслях не возникает позвонить маме. Я знаю, что мне следует это сделать, но с тех пор, как погиб Льюк, она так сдала, что я научилась справляться со своими проблемами молча и сама или обсуждать их с бабулей.
Водитель высаживает меня напротив ее квартиры, находящейся на первом этаже, я подхожу к синей двери и нажимаю на звонок. В окне появляется ее маленькое личико, я машу рукой, она расплывается в широченной улыбке, и становится похожей не на бодрую семидесяти двухлетнюю старушку, а на радостного ребенка.
Через считанные секунды ее сияющее лицо появляется в проеме двери.
Она встречает меня традиционным китайским способом, интересуясь, не голодна ли я.
– Да, – отвечаю я автоматически, и она энергично тянет меня через порог, над которым висит по Фэн-Шую кот, с двигающимися лапами, ведя в маленькую затемненную кухню. Здесь находится старомодная мебель из темного дерева, в воздухе пахнет ладаном, который горит перед красным молитвенным алтарем Божества Кухни, Зао Йюн, и перед статуей стоят подношения: синяя миска с апельсинами.
– Садись, садись, – говорит бабуля, и начинает заполнять электрический чайник водой.
– Я вообще-то не голодна, – протестую я.
– Ты никогда не голодна, – ворчит она. Она включает чайник и поворачивается ко мне, поставив руки на бедра. – Только посмотри, настолько худой ты стала, как былинка, качающаяся на ветру. – Она сужает глаза. – И ты опять лежала на солнце?
– Это называется загар, ба.
– Загар, так я и поверила, это совершенно не непривлекательная западная традиция, которой ты злоупотребляешь. Ты бы видела свою прабабушку. Она была такой белой, как цветок лотоса.
– Говоря о традициях, не она ли тогда попала в переплет?
Она смотрит на меня неодобрительно.
– И как это касается твоей кожи?
– Бабуля, – говорю я устало, – я пришла к тебе не для того, чтобы говорить о состоянии моей кожи.
Она качает головой и направляется к холодильнику, роется внутри и выуживает белые булочки из муки, сделанные в Гонконге, с курицей и свининой. Она показывает мне пакет.
– Видишь? Твоя любимая марка.
– Спасибо, – не сопротивляясь говорю я. Последнее, что мне необходимо на данный момент – это еда.
Пока она укладывает булочки в пароварку, я оглядываюсь вокруг. Фактически ничего не изменилось на кухне у бабушки. С тех времен, когда мы с Льюком были детьми, все выглядит также и остались даже те ж запахи. Мы очень любили приходить к ней, словно попадали на какой-то праздник – фестиваль лунного пирога, фонарики, китайские новогодние праздники, когда ели прилипающие сладкие пироги и получали деньги в красных пакетах, и поджигали печенье на кухне перед Богом, чтобы наша благодарность, была скорее услышана на небесах.
Бабуля вытирает руки и садится рядом со мной.
– Ба, – начинаю я. – Ты знаешь, что я стала офицером полиции под прикрытием, правда ведь?
– Конечно. Ты же сама мне сказала об этом. Я еще не выжила из ума, знаешь ли?
– Ну, хорошо. Меня отправили на задание и... э-э...
Ее темные острые глаза пристально смотрят на меня с любопытством.
– Мне кажется, что я, ну, испытаю некие чувства к своей цели.
Выражение ее лица не меняется.
– Расскажи мне о нем. Что он за человек?
– Он очень добр к своей семье, а также к животным, и... он достаточно честный.
– Тогда, почему полиция интересуется им?
– Для них он видится в образе наркодилера.
Я вижу страх в ее глазах, и она крепко сжимает руки.
– Но я не думаю, что он один из них.
Ее руки рассоединяются с облегчением.
Я прикусываю губу.
– Но я также боюсь, что думаю о нем так, потому что испытываю чувства.
Бабуля наклоняется вперед.
– Возможно, полиция ошибается?
– Вряд ли, – нехотя отвечаю я.
Она хмурится и внимательно пристально смотрит на меня, изучающе.
– Так зачем ты пришла ко мне тогда?
Пару секунд я внимательно смотрю в ее такие родные глаза. И вдруг осознаю, что пришла не только повидаться с ней, а потому что я ей доверяю. Я доверяю ей во всем, а не в каком-то ерундовом вопросе. Я доверяю ее непредвзятому мнению, за исключением таких вещей, как загар и все, что касается современных западных традиций. Но что еще более важно, я чувствую, что во всей этой ситуации что-то не так. Если я расскажу ей все, то именно она сможет увидеть то, что я упустила.
– Я пришла к тебе, потому что чувствую себя растерянной и виноватой. И я знаю, что ты не сможешь исправить данную ситуацию, но, возможно, просто поговорив со мной о ней, все как-то проясниться для меня.
– Почему ты чувствуешь себя виноватой?
– Я считаю, что предала Льюка самым худшим из возможных способов, влюбившись в подозреваемого наркоторговца. Даже если полицейские не правы, но скорее всего это самый маловероятный факт, все равно все превратилось в ужасный, самый ужасный бардак. Мне кажется, словно я настолько погрязла в мерзости и грязи, что какая-то часть меня никогда не выберется оттуда.
Бабушка наклоняется ко мне.
– Когда ты родилась, я хотела, чтобы твоя мама назвала тебе Лотус, но она отказалась. Она сказала, что это имя слишком старомодно. Надеясь на компромисс, она назвала тебя Лили, но она не понимала всего до конца. Она подумала, что раз меня зовут Лан, что означает Орхидея, что я пожелала тебя назвать тоже в честь цветка. Я не это имела ввиду. Я хотела назвать тебя Лотосом, потому что, взглянув в твои огромные голубые глаза, почувствовала чистоту силы и чистоту твоей личности. Моя внучка должна была вырасти сильной и чистой, как Лотос, который может быть в грязи и жить в болоте всю жизнь, но все равно вырастет чистым и непорочным. К тебе не сможет прилипнуть ни одна капля грязи и слизи болот.
Мои глаза наполняются слезами, я быстро моргаю.
– Я не чувствую себя настолько чистой, ба. На самом деле мне кажется, словно мои чувства к Джеку и чувство вины за предательство Льюки, затмевают мои инстинкты и интеллект, и я упускаю что-то…, что-то очень важное для себя.
Она накрывает мою руку своей.
– Когда ты была еще ребенком и тебе не было и двух лет, я сажала тебя на это шкаф, – она кивает головой на высокий, лакированный шкаф, где хранит всякую всячину. – Я говорила тебе не двигаться, и самое удивительное, ты не двигалась. Ты могла сидеть там часами, свесив ноги и не двигаться.
Я смотрю на шкаф, даже сейчас он кажется мне высоким, чтобы посадить на него ребенка.
– Удивительно, ты чувствовала опасность, но не боялась. Я могла даже уйти из кухни. Я собственно и делала так несколько раз. Но я бы никогда не посадила на него Льюка, потому что никогда не могла до конца доверять ему. Я всегда понимала, что он не знал, что было для него хорошо, а что плохо. Ты должна довериться своим инстинктам. Если тебе кажется, что он хороший человек, я верю тебе. Если твоя интуиция подсказывает, что что-то не так, тогда тебе следует безоговорочно довериться ей.
Я с благодарностью киваю, понимая, что бабуля права. Единственный раз, когда пошло все не так в моей жизни, когда я не последовала своим инстинктам.
– Есть еще кое-что, что меня действительно беспокоит. Я так люблю его, что не могу представить свою жизнь без него, но не знаю, на самом ли деле, он заботиться обо мне или для него это всего лишь простой секс.
Глаза бабушки сверкают.
– Мужчина может найти секс в любом месте.
– Да, но не тот вид секса, который у нас. Мы не можем удержать наши руки вдали друг от друга.
– Интимные отношения – это плоть очищающая путь для сердца и души, – говорит она легко.
– Но что произойдет, если это только похоть и нет любви?
– Подожди здесь, – командует бабуля и выходит в коридор. Я слышу, как она направляется к себе в спальню и открывает шкаф. Она возвращается с маленькой коробочкой, грубо усеянной ракушками. Она ставит ее на стол передо мной, садится напротив и поднимает на меня глаза.
– Давай, открывай, – приглашает она.
Я делаю, что она велит и нахожу внутри полный ассортимент маленьких, никчемных предметов – желтую кнопку, кусочек блестящей фольги, ярко-оранжевую серьгу, винт... я поднимаю на нее глаза.
– Для чего все эти вещи?
– Разве ты не помнишь их?
Я хмурюсь, что-то смутное, похожее… на какой-то сон возникает у меня в памяти. Я беру оранжевую серьгу, такая гладкая и старинная. Смотрю на нее.
– Я помню ее. Знаю, что она моя, но не помню откуда она взялась, и как очутилась в моем прошлом.
Она улыбается.
– Да, эти вещи принадлежат тебе. Тебе было три года, до пяти ты жила с дедушкой и мной в арендованном доме недалеко от заброшенной фабрики. Много ворон кружило там. Они обрушивались на еду, которую ты случайно роняла на землю. Но потом ты начала их кормить, орехами, сухарями, сухим кормом для собак. И они стали приносить тебе дары. Ты кормила всех ворон, они все прилетали к тебе и тем самым показывали свою любовь.
– Я не помню, – расстроенно говорю я.
– Это было слишком давно.
И вдруг у меня в памяти возникает картинка – стая ворон на земле рядом со мной. Они все заняты едой. Я улыбаюсь бабули от воспоминания.
– Я вспомнила их. Зачем ты достала эти вещи мне сегодня?
– Яркие блестящие вещи, даны нам в виде подношения теми, кто нас любит, – она переводит взгляд на мое кольцо, – как это.
– Ты заметила?
– Я старая, но не слепая, – говорит она, и направляется, чтобы достать булочки из пароварки.
Я вздыхаю.
– Да, мы поженились. Но я боюсь, что все это создает еще более огромный беспорядок в наших отношениях.
– Не бери в голову. Давай поедим сначала. Как говорят всегда англичане? Все образуется.
– Ба, почему Льюк, и я тогда жили с тобой?
Бабуля даже не поворачивается ко мне.
– Твоя мать была больна тогда.
– Она не хотела нас, не так ли?
Бабуля моментально резко поднимает голову, и в ее глазах отображается ярость, я никогда не видела ее такой.
– Она хотела вас обоих, но она была больна, Лили. Она была больна, так же, как и Льюк.
Очень много я не знаю о своей семье, но я пытаюсь узнать. Наконец, какой-то кусочек головоломки занимает свое место. Теперь я понимаю, почему Льюк, и я всегда чувствовали себя посторонними. Наша мать просто отказалась от нас, даже когда мы были еще младенцами. Не зря я так боюсь любви. И, пожалуй, это одна их причин, почему Льюк стал употреблять наркотики, что-то внутри нас не хватало.
Когда ба кладет передо мной булочки, я понимаю, что на самом умираю с голоду. Я почти ничего не ела в самолете, и давно не ела нормального обеда, после ужина в "Shanghai Lily".
* * *
Я остаюсь у бабушки на ночь. Дядя Сенг, старый друг, приходит на ужин, и мы едим суп-лапшу с рыбными тефтелями, и Kitato играет в фоновом режиме. Дядя Сенг смешит нас, и бабушка много смеется над его шутками. В это время я облокачиваюсь на спинку кресла, попивая белый чай и чувствую, что мне не хватает Джека рядом со мной. Дядя Сенг рано уходит, а я направляюсь на кухню, мыть посуду. Я говорю бабуле, чтобы она отдыхала, но она приходит ко мне и помогает вытирать.
– Ты должно быть устала. Лучше иди спать, – говорит она, вешая полотенце.
– Да, думаю пойду. Спокойной ночи, ба. Спасибо за сегодняшний день, – говорю я, нагибаясь, чтобы поцеловать ее.
– Ты не будешь рассказывать матери, что я сажала тебя на шкаф, правда ведь? от нас спрашивает она.
Я смеюсь.
– Зачем же ты делала это?
– Потому что ты выглядела там такой милой и величественной.
– Ах, ба, как я люблю тебя, – шепчу я и крепко обнимаю ее маленькую хрупкую фигурку. Ее ребра кажутся такими маленькими, похожими на птичьи.
– Спи спокойно, мой маленький Лотос.
Я забираюсь в свою постель и почти сразу же засыпаю. Мне снятся вороны, которые приносят мне дары. Их однородная чернота не такая пугающая, не такая оскорбительная. Я открываю им свои объятья и принимаю их с радостью. Они мои особые друзья из давнего другого времени.
5. Лили
Я оставила ключи от дома Джека у него в чемодане до того, как покинула "Hard Rock" отель, и это означает, что я не могу прийти к нему в апартаменты, если он сам мне не откроет дверь. К счастью, стоя через дорогу напротив его дома я вижу, что его автомобиль припаркован неподалеку, но в другом месте, а не в том, когда мы уезжали в Вегас. Это наводит меня на мысль, что он вернулся и находится в пентхаусе. Я не знаю, какой прием меня ждет, но надеюсь, что он не отвернется от меня.
Его тело не позволит этого.
Возможно, именно поэтому я не звоню ему перед тем, как прийти. Звонок не даст физического притяжения. Я перехожу на противоположную сторону улицы, останавливаюсь у подножия лестницы, потому что вся смелость вдруг у меня улетучивается. Я начинаю ужасно нервничать, у меня такое впечатление, словно внутри создался вакуум, выкачав весь воздух. Я совершаю глубокий вдох, понимая, что боюсь его увидеть, не зная, как он может отреагировать на меня в трезвом состоянии.
Давай, Лили, сделай всего лишь несколько шагов вперед, итак, ты зашла слишком далеко. Твой побег, на самом деле не похож на настоящий побег, ты оставила записку, и тебе нужно было время просто немного подумать.
Я смотрю вверх на небо, все в белых облаках.
Мне осталось сделать всего лишь несколько последних шагов и нажать на звонок. Я очень хочу увидеть его снова, но также очень боюсь в его лице встретить незнакомца с холодными глазами. Я рассуждаю про себя, задавая самой себе вопросы: "Что может случиться самое худшее? Он просто захлопнет дверь прямо перед моим носом". Но тихий голос говорит: "Я не готова к этому. Я не могу вернуться назад к той себе, которой была, когда потеряла Льюка". Это плохая идея. Может мне стоит уйти, а потом все-таки сначала позвонить ему. Подготовить его. Я начинаю поворачиваться, чтобы уйти, когда периферическим зрением замечаю, как дергается у него занавеска. О Боже мой! Он уже увидел меня.
Я мобилизуюсь, так как не хочу, чтобы он подумал, что я трусиха. Легко бегом поднимаюсь по лестнице и нажимаю на звонок.
Дверь почти мгновенно открывается, и слова застревают у меня в горле, глаза становятся огромными от шока, и я чувствую, как съеживается моя душа. К этому я явно не была готова.
– Ну, что ж, гляньте, кого кошка принесла на хвосте, – растягивая слова говорит Андреа Морнингтон, насмешливо проходясь взглядом по моему телу, хотя на ней всего лишь одета только чертовая рубашка Джека! Даже пуговицы не застегнуты, словно она только что набросила ее на обнаженное тело и даже не потрудилась до конца соединить полы вместе. Из-под рубашки видны ее длинные голые ноги, с ногтями покрашенеыми в довольно насыщенный персиковый цвет.
Черт с ним.
Он вернулся к ней!
Вот так просто.
Ощущение от шока настолько велико, что мне становится физически плохо, словно меня сейчас вырвет. Я ревную, причем ужасно ревную к ней, стоящей в его рубашке. В эту минуту я совершено не думаю, что предала его ранее. Единственное чувство, которое засело у меня внутри – меня предали, целиком и полностью. Я на самом деле поверила, что у нас было что-то редкое и особенное, некая глубокая связь, которой у меня никогда не было ни с кем.
Ее глаза внимательно наблюдают за моими страданиями причем с большим удовольствием, в ее взгляде нет ни грамма жалости. Я настолько ясно это вижу. Она никогда в своей жизни не вопила от боли, и никогда не была разорванной и оторванной веткой от древа своей семьи. Она одна из тех счастливых женщин, удостоившаяся не испытывать такой ужас.
Я открываю рот, но ни слова не выходит!
– Всегда не плохо бы сначала позвонить, – нагло советует она.
Я не чувствую ярости, только боль. Причем такую боль, что мне хочется ее ударить или выцарапать ей глаза. Я просто хочу убежать куда-нибудь, где никто меня не найдет, спрятаться и выть от этой боли.
Какая-то часть меня отказывается верить своим глазам. А что, если она обманывает меня? Что, если его здесь нет? Ко мне прибывают силы.
– Он здесь?
– Разве не очевидно, что да, – говорит она с иронической ухмылкой.
Я не буду царапать твое самодовольное, избалованное лицо, но я добавлю тебе вот это:
– Скажи ему... скажи ему, что приходила его жена.
И не дожидаясь ее реакции, я резко отворачиваюсь, от этого меня ведет в сторону. Ноги перестают меня удерживать, сделав первый шаг, взмахиваю руками, у меня невольно вылетает из горла крик, и я начинаю падать прямо лицом на жесткий, бетонный пол.
Ах ты, черт! Теперь она еще ко всему прочему станет свидетельницей моего полнейшего унижения.
Мое падение также внезапно прекращается железной рукой, покрытой капельками воды и сильной, обхватывающей меня за предплечья и дергающей назад. Ее сила настолько велика, что я ударяюсь о твердую стену накаченных мышц еще влажных. Свежий запах мыла и шампуня обволакивает меня с ног до головы.
В оцепенении я замечаю, как меня тянут через дверной проем мимо Андреа, стоящей с открытым ртом. Я, пребывая в шоке, оглядываюсь через плечо на хозяина руки. Его волосы прилипли и ручейки воды стекают по лицу и шее. Мой ошеломленный мозг делает пометку: он был в душе. Вокруг его восхитительных бедер обернуто всего лишь маленькое, белое полотенце. Должно быть, он схватил первое попавшееся под руку, и ринулся к двери, как только услышал звонок в дверь.
Он понял, что это я звоню в дверь?
Он толкает меня в гостиную, и крепко удерживая за руку, поворачивается к Андреа, которая следует за нами и с любопытством наблюдает, стоя в дверях. Странное, непостижимое выражение отражается у него на лице. Он слегка с раздражением и возмущением качает головой.
– Переодевайся в свою собственную одежду и оставь нас, Андреа, – говорит он жестко.
– А что насчет ланча? – спрашивает она, надувшись.
– А что насчет ланча? – очевидно, ему трудно сдерживать свой нрав в узде.
– Ты обещал отвезти меня.
– Отведу в другой раз... если ты уберешься отсюда прямо сейчас.