- Вы хаки не представляете, сколько можно заработать на детях! - заключил он. - А возьмем, скажем, его отца. Тут он ткнул пальцем в Сэма. - Умнейший человек, любой вам подтвердит. Мог бы купить себе практику на Родни-стрит, лечить богатых людей и словно сыр в масле кататься, так нет же, гордость не позволила! И что же, вы думаете, он делает? Еще в сороковых годах открывает прием на Верхней Парламент-стрит, там, где жили шварцес из Африки, в тех вот особняках, что в семидесятых снесли. Раньше там жили джентльмены - а эти черные что там устроили? Помойку! Бардак они устроили, вот что! Видели бы вы эти особняки в мое время, в двадцатые годы. Строились-то они еще при королеве Виктории - солидные дома, дома для богачей из страховых компаний, и при каждом конюшня, "двор" это у нас называлось - автомобилей-то еще не было, так они лошадей держали. В Лондоне такие дома по миллиону фунтов идут. А у нас их пришлось снести, потому что эти шварцес все там разнесли, разломали, а что разломать не смогли, то загадили. Отдали бы их лучше нам, когда мы из России сюда приплыли! Хотите знать, что бы мы из них сделали? Дворцы, вот что! Потому что у нас женщины были балабатиш, они умели держать дом в чистоте, они знали, как сделать, чтобы и порядок был, и на кухне всегда еды вдоволь, и дети чистенькие и радостные, ни дать - ни взять, ангелочки. Не знаю уж, как им это удавалось в те дни, когда мужья их и по-английски-то ни слова не знали и хватались за самую черную работу, лишь бы семью прокормить. Мне еще и семи не было, а я уже работал - подручным у парикмахера. Нет, мы не то что эти ирландцы - пьют без просыпу, каждый божий вечер домой на бровях приползают, и не то что эти шварцес - знай бренчат на своих банджо, а ни до чего другого им и дела нет. Так вот, я о Ребике. Говорят, он был умный человек - а сам всю жизнь убил на этих шварцес да ирландцев. Умно это, как по-вашему? Детишек у них принимал. Нет бы сказать: "Не нужны тебе дети? Нечем их кормить? Так не суй свой поц куда попало!" Вот на что он время тратил - и знаете почему? Потому что был красным, коммунистом. Ох, воскрес бы он сейчас да посмотрел, что стало с его любимой Советской Россией!
Мне раньше казалось, что англичане - народ неразговорчивый. Насчет англичан не знаю, а вот о ливерпульских евреях этого точно не скажешь.
К нам подошла Мелани, жена Сэма, и предложила попробовать пирог. Неслен немедленно потянулся к тарелке. Мелани - то, что моя мать называет "домашняя девочка", однако держит себя в форме: ни унции лишнего веса, и маленькое черное платье, что было на ней в тот вечер, очень ей шло. Особенно хорошо она смотрелась со спины, когда нагнулась над столом, чтобы отрезать кусок пирога. Хотя я предпочитаю фигуры более зафтиг - такие, чтобы, как говорится, было за что подержаться.
- Это они во всем виноваты, - продолжал Неслен с набитым ртом. - Красные. Они погубили город. С Ливерпулем покончено - да и со всем Северо-Западом, коль уж на то пошло. А почему, знаете? Потому что, пока я потом и кровью деньги зарабатывал, ночей не спал - не ограбили бы меня, не украли бы товар, не напортачили бы в бухгалтерских книгах, - эти докеры хотели по сто фунтов в неделю получать и ни черта не делать! Никто уже не хочет честно работать, а знаете почему? Потому что каждый только и мечтает, что выиграет в лотерею, уйдет с работы и будет жить, палец о палец не ударяя. Вот они, рабочие, - драгоценные рабочие Саула Ребика!
Тут старуха через несколько стульев от нас, с кошмарной алой помадой на губах, повернулась к нам и рявкнула:
- Да замолчи же наконец, Барух, имей совесть! Веди себя прилично, ты как-никак на поминках!
- Вот она, - продолжал Неслен в полный голос, ткнув пальцем в сестру Сэма, - она в этой семейке - единственный человек с мозгами. Потому что вовремя свалила отсюда. Я бы тоже уехал, да уже поздно. Мне-то поздно срываться с места, но вот родись я прямо сейчас - ползком бы уполз из этого города куда подальше, не дожидаясь, пока бандиты и наркоманы съедят меня живьем.
Губы у него были мягкие, красные, подвижные, а глаза как пуговицы. Вот он поднес ко рту чашку чая с лимоном и, обернувшись ко мне, задал вопрос, которого я ждал весь вечер:
- А вы, собственно, зачем приехали?
- У меня здесь работа, - ответил я.
- Вот как? А чем занимаетесь, коли не секрет?
- Я архитектор. Строю отели.
- Вы что, здесь собираетесь отель строить? - Он повернулся к своей старухе и выразительно постучал пальцем по лбу. - Слышала? К нам из-за океана явился чокнутый - как будто в Ливерпуле своих мало! - И театрально развел руками - пухлыми, с желтыми от никотина костяшками пальцев.
- Ну, не прямо здесь - милях в четырех, в нескольких минутах ходьбы отсюда.
- Ну вот, я же говорю - чокнутый!
- Вовсе нет. На мой взгляд, прибрежный район обладает большим потенциалом. Городские власти полагают, что будущее города - в туризме, и я с ними согласен. Недавняя рекламная кампания Ливерпуля в США прошла очень успешно. Разумеется, приезжая в Англию, люди прежде всего хотят посмотреть на Большого Бена, увидеть Стратфорд-на-Эйвоне, шотландцев в юбочках и прочие знаменитые достопримечательности - однако не стоит забывать и о том, что в свое время девять миллионов будущих американцев начали свой путь в Новый Свет из Ливерпуля. Они садились на пароходы прямо здесь, в нескольких сотнях метров от этого дома. Отсюда начинается история едва ли не каждой американской семьи. И потом, не стоит забывать о культуре: "Битлз" родом из Ливерпуля, а их знает вся Америка. Нет, я считаю, что у этого города большое будущее.
- И что же за отель вы здесь построите? - спросил Неслен. Теперь-то заинтересовался - даже голос охрип и губы увлажнились. - У нас ведь уже есть отели. "Холидей Инн", "Краун-Плаза" - прекрасные места.
- Моя специальность - отели-музеи. Я…
- Как-как?
- Отели-музеи. Я построил уже пять таких отелей в пяти городах мира. - И я начал загибать пальцы: - Первый - в Сан-Франциско, потом в Торонто, Франкфурте, Праге и Мадриде. Строю в индустриальных зонах, часто использую брошенные фабричные или складские здания. В каждом отеле размещаю предметы искусства - современные, не старше 1980 года, и созданные в этом городе. Заключаю сделки с местными художниками и скульпторами: они получают возможность выставляться, а за мной - оформление. Приглашаю дизайнеров из Италии и Германии, объясняю им, что мне нужно. Особенно мне импонирует немецкий стиль в дизайне - просто, строго, функционально, никакой помпезности и бьющей в глаза роскоши. Поверьте, мистер Неслен, вкус у меня есть - поэтому люди останавливаются в моих отелях с удовольствием.
- И это пятизвездочные отели?
- Нет, четырехзвездочные. В пятизвездочных много ненужного. Зачем, к примеру, в отеле ресторан? Он ведь расположен в центре большого города, и человек всегда найдет, где поесть. Бассейнов у меня тоже нет…
Но Неслен меня уже не слушал - он откинулся на спинку стула, утомленный разговором, и недоеденный кусок пирога выпал из его руки, ароматными крошками рассыпался по полу.
- Напрасно вы стараетесь, - проговорил он. - С этим городом покончено - им завладели наркоманы, и красные, и…
Тут я заметил, что Сэм подошел ко мне и стоит за моим стулом, покачиваясь на каблуках. Его жена Мелани плеснула старому Неслену еще виски в бокал.
- Если собираешься у нас работать, - заговорил Сэм, - запомни одно. Люди здесь, на побережье Мерси, не такие, как все прочие. В других местах живут безобидные мечтатели: если жизнь им не по нутру, они занимаются фэн-шуй, или жгут костры на Бельтан, или сочиняют истории про то, как их в детстве похищали инопланетяне или собственные родители едва не принесли в жертву Сатане, и так далее. Но мы, ливерпульцы, не таковы. Если мы чего-то хотим, мы этого добиваемся. Решили, что сделаем то, на что не отважились ни сталелитейщики, ни шахтеры, - пошлем капиталистов на хрен (извини, Ида), объявим Ливерпуль зоной, свободной от угнетения, - и, Бог свидетель, так мы и сделаем.
- Вот видите? - вскричал Неслен. - А я что говорил?
Тут к нам подошел еще один старикан, с виду совсем не похожий на еврея: перед собой он гордо нес, словно пивной бочонок, свой выпяленный живот, а вот руки у него были костлявые, и казалось, он нарочно скрючил пальцы, чтобы золотые перстни со звоном не посыпались на пол.
- Можно мне к вам присоединиться? - спросил он.
- Разумеется. - Сэм отодвинулся, освобождая ему проход к стулу. - Джозеф, ты уже знаком с Кевином Вонгом?
- Слышал, вы, мистер Шилдс, строите здесь отель?
- Откуда вы знаете?
- Он все знает, - улыбнулся Сэм.
- Вы журналист?
- Я? Ха-ха, ну и юморок у вас! Я поверенный.
- Значит, знакомы со всеми местными гангстерами?
- Нет-нет, с криминалом я не работаю. Моя специальность - контракты, имущественные споры, дела о профессиональных травмах и все такое.
- Кевин составил первый контракт Брайана Эп-стайна с "Битлз", - заметил Сэм.
- Верно. А еще с "Джерри энд Пейсмейкерз", и с Циллой Блэк, и со всеми ливерпульскими группами, пока еще Брайан здесь жил. Хороший он был парнишка, Брайан, а мать его, Квини, просто чудо. Я никогда не верил, что он голубой. Часто, бывало, говорю Квини: "Вот увидишь, в Лондоне наш Брайан найдет себе девушку по сердцу". Жаль, не успел, бедняга, умер совсем молодым.
- Так вы знали "Битлов" ?!
- Еще бы мне их не знать! Бывало, как у них что стрясется - они сразу ко мне.
- Например?
- Ну, мистер Шилдс, такие вещи я рассказывать не могу. Сами понимаете, адвокат все равно что священник. Но неприятностей с этими ребятами хватало, это уж точно. Я-то в первую очередь на Брайана работал. А в них я сразу ничего такого и не разглядел. Подумаешь, говорю себе, очередная дворовая команда, ненадолго их хватит. А вот Брайан сразу почуял: что-то этакое в них есть. Чутье у Брайана было, это уж точно, чутья своего он не потерял, даже когда пересел на "Роллс-Ройс". Это Брайан мне раздобыл билет в Палладиум, когда "Битлз" играли концерт перед королевой. А в другой раз устроил мне встречу с Бенни Хиллом. И еще у меня есть автографы всех "Беверли Систерз"…
- С ума сойти, - вежливо заметил я.
- Да, всех до единой - и сейчас висят на стенке у меня в кабинете, в рамочке.
Вокруг нас становилось все многолюднее. Из кухни с бутылкой виски и тарелкой пирожков появилась сестра - высокая женщина в черном брючном костюме, на три-четыре дюйма выше брата. В свое время, должно быть, она была хороша - пышные волосы, фигура модели, - но теперь кожа ее потускнела, лицо увяло и приобрело характерную поношенность, которую, как однажды сказала мне Эрика, ничего не стоит исправить всего за каких-то десять тысяч баксов. И тогда, много лет назад, я ответил ей: "Не смей ничего делать с лицом. Я не позволю". Сестра Сэма наполнила бокал старика Неслена, а затем мой. Я не стал ее останавливать - на поминках пить шардоне не принято. В прежние времена нас, наверное, угощали бы шнапсом.
- Мне сейчас вспомнился анекдот, - проговорил я, с улыбкой оглядываясь кругом.
Нет смысла, думал я, рассказывать о моем отеле этим унылым старикам. Они не поймут. Они уверены, что городу уже ничто не поможет - что ж, подождем и посмотрим, кто прав! Мой отель откроется в январе две тысячи первого. Вот тогда они и увидят.
- Почему, когда Элиан Гонсалес сбежал от жены на ее машине, девяносто восемь процентов американских евреев одобрили его поступок? - Гости переглядывались, улыбаясь, предчувствуя хорошую шутку. - Потому что представляют, что это такое - застрять с родней в Майами!
Сэм расхохотался, закинув голову и хлопая себя по бедрам. Вонг улыбался, Неслен кивал и приговаривал: "Хорошо, очень хорошо". "Что-что? Повторите, я не расслышала", - спрашивала старуха с другого конца стола.
Мелани подтолкнула сестру:
- Алике, а расскажи тот, что нам рассказывала.
- Ладно. Но этот анекдот не слишком-то веселый.
Одного еврея спросили, почему евреи не пьют.
- Кроме как на поминках, - вставил Неслен, поднимая бокал.
- Потому что выпивка притупляет боль, - ответил он.
- Это напоминает мне, - проговорил Неслен, - старую шутку о еврейской телеграмме: "Беспокойся запятая подробности письмом".
- Знаете, - заговорил я, обращаясь к Алике, - когда ваш брат сказал мне, что он еврей и что здесь, в городе, есть еврейская община, я подумал: быть не может! В Ливерпуле - и вдруг евреи? Наверное, какие-нибудь ненастоящие, подумал я, не такие, как у нас в Чикаго. Честно говоря, я просто не знал, чего ожидать. Но теперь вижу, что ошибся. Вы - самые настоящие евреи. Непременно напишу об этом жене.
При слове "жена" в глазах у нее мелькнула знакомая горечь - такое выражение мне часто приходилось видеть у разведенных подруг Эрики, что забегали к нам на огонек пожаловаться на жизнь и перемыть косточки этим скотам мужикам. Горечь одинокой женщины, которая понимает, что и здесь ей ничего не светит.
Но, как ни смешно, я сказал правду.
- Вы живете здесь, в Ливерпуле? - спросил я. - Или просто приехали на похороны матери?
- Живу во Франции, но много путешествую. Не обращайте внимания на этих старых ворчунов, они ничего не понимают. Мне ваша идея очень понравилась. Могу сказать, что будет дальше: вы построите свой отель, он станет невероятно популярен, и через двадцать лет эти же старики будут говорить: "Никто и представить себе не мог, что такое возможно… и как вы думаете, кто на это решился? Еврей!" Вас наградят медалью, присвоят звание почетного гражданина города, вы забудете свой Чикаго и останетесь у нас навсегда.
- А вы? Вы - почетная гражданка Ливерпуля?
- Скорее его блудная дочь. Вот Сэм - другое дело: он у нас местный герой, как и отец, вторая после Брайана Эпстайна ливерпульская знаменитость. После волнений в Токстете Сэм защищал бунтовщиков в суде: его фотографии печатались в центральных газетах, и даже сейчас, когда кто-нибудь из лондонских журналистов хочет знать, что здесь происходит, звонит Сэму. Вообще наша семья - своего рода местная достопримечательность.
- А вы чем занимаетесь?
- Совершенно не американским делом.
- В смысле? Агитируете за коммунистов? Или нет, подождите, я догадался: вы террористка и в День матери закладываете взрывчатку в пекарни, где пекут яблочные пироги?
- Нет, против матерей я ничего не имею.
- Ой! Боже мой, простите, я совсем забыл…
Но тут она расхохоталась - открыто, самозабвенно, не стесняясь широко открывать рот. В просвете меж ярких губ блеснули крупные зубы, золотая коронка, узкий язык.
- Нет-нет, ничего такого страшного и криминального. Просто моя работа тесно связана с прошлым, а это совсем не по-американски.
- Вы историк?
- Не совсем. Социолог. В свое время преподавала, потом из университета пришлось уйти.
- Почему?
- Расскажу как-нибудь в другой раз. А сейчас работаю на фонд, который разыскивает и восстанавливает исчезнувшие еврейские общины.
- Уговариваете людей переехать туда, где когда-то жили их предки?
- Господи помилуй, конечно, нет! Всего лишь находим и реставрируем заброшенные синагоги. Я занимаюсь сбором средств, поэтому моя работа начинается с самой ранней стадии - когда мы находим развалины или здание, приспособленное для каких-то иных целей, я раскапываю его историю, выясняю, что за община молилась в этой синагоге и что с ней случилось потом. Чаще всего оказывается, что евреи бежали от погромов, были изгнаны или депортированы. Затем архитекторы объясняют мне, что потребуется, чтобы привести здание в приличный вид. Получив всю необходимую информацию, я пишу что-то вроде биографии общины и рассылаю ее людям, которые могут дать деньги на восстановление. Правда, они часто задают один и тот же вопрос: хорошо, синагогу разрушили, людей перебили или выгнали из страны, все это ужасно. Но почему бы просто не забыть об этом? Зачем строить музей, в который все равно никто не будет ходить? Зачем возводить синагогу там, где нет ни одного еврея, зато в любой момент какой-нибудь недоросль может запустить камнем в стекло или намалевать на дверях свастику?
Честно сказать, я тоже об этом подумал.
- И что же вы отвечаете?
- Музей мне не нужен, говорю я. И плевать мне на то, будет туда кто-нибудь ходить или нет. Я хочу, чтобы местные жители знали и помнили: когда-то среди них жили евреи. Вот здесь они молились своему Богу. Они возвели здание, которое простояло сотни лет, пока ненависть, расизм и фанатизм его не уничтожили. Мои синагоги становятся для них напоминанием и предупреждением. Становятся символом.
- Символом чего?
- Того, что мы всегда возвращаемся.
- Евреи?
- Другие. Непохожие. Поэтому фашизм обречен на поражение: он не может подчинить себе жизнь, а жизнь по природе своей хаотична. Сама я в чем-то классическая либералка, а в чем-то нет. В жизни множество верований, и многие из них мне кажутся чушью; множество стилей жизни, и многие из них мне отвратительны. Но мы, евреи, - символ аутсайдеров, других, тех, кого боятся и ненавидят. И я хочу ткнуть людей носом в этот символ. Идут ли они на работу, в школу, в магазин - пусть видят наши синагоги. Пусть понимают, что чистым никогда не удастся отделаться от нечистых. - И с улыбкой добавила: - Этакое фигуральное: "Вот вам всем!.." Кажется, многим в Америке такой подход нравится.
Надо сказать, ее речь меня впечатлила. Не часто встречаешь женщину, способную к столь резким и бескомпромиссным суждениям: моя жена уж точно так не умеет. Но я сказал просто:
- Подпишите меня на тысячу долларов.
- А вас, оказывается, легко уговорить, - улыбнулась она.
- Что, обычно это занимает больше времени?
- Обычно - да. На случай, если этот аргумент не действует, у меня есть и другие в запасе.
- Например?
- Хотите стать вице-президентом нашего фонда? Хотите, чтобы в рекламных материалах значилось ваше имя?
- Ну и как, действует?
- Пока ни одной осечки.
- Такие уж мы люди, американцы. Послушайте, а я все еще приглашен на ужин?
- Да, конечно. Организуем посиделки где-нибудь на следующей неделе, когда покончим со всем этим. Вы должны понять, мы не бесчувственные, просто… просто мама уже несколько месяцев была при смерти.
- А вы еще будете здесь?
- Скорее всего, да.
- Вот и отлично.
Слишком поздно я сообразил, что эту фразу она может расценить как заигрывание. Но, в конце концов, я же сказал, что женат! А о том, что от нашего брака, в сущности, ничего не осталось, ей знать не обязательно.