* * *
И снова кругом не было ничего, кроме боли. Темный океан боли, режущей, рвущей на куски. Я не чувствовала своего тела, не видела и не слышала. Только чувствовала боль. Захотела крикнуть, напряглась, но ничего не вышло. Только боль стала еще сильнее, в темноте зазмеились огненные вспышки. А потом все погасло и исчезло.
Когда я снова пришла в себя, все было по-прежнему: темнота и боль. Нет, кое-что все-таки изменилось. Сквозь непрерывный звон прорывались какие-то размытые звуки. Я снова попробовала застонать и услышала тихий хрип. А потом шаги. Кто-то дотронулся до меня. Прикосновения я не почувствовала, просто боль стала в этом месте сильнее, вот я и догадалась, что ко мне прикоснулись.
- Марина, ты слышишь меня? - спросил едва различимый сквозь шум и звон голос.
Марина? Я - Марина?
Я с ужасом поняла, что не помню, кто я такая и что со мной произошло. Даже имени своего не могу вспомнить. Не знаю, где нахожусь и почему все так невыносимо болит. Попробовала сказать что-то, пошевелиться, но боль, как волна, захлестнула с головой.
Что было дальше? Я то ли спала, то ли просто была без сознания. Иногда видела себя летящей в каких-то изумрудных и ярко-лиловых коридорах. Голос чей-то слышала, нежный, ласковый, вот только слов разобрать не могла. А потом приходила в себя. Боль возвращалась. И почему-то мысли о холоде, хотя холодно и не было. Как будто боль эта была связана с холодом. Со снегом. С темнотой. Было что-то такое, и, возможно, совсем недавно. Вот только вспомнить я ничего не могла.
А темнота уже не казалась такой непроглядной. Словно к утру посерело. Словно я сидела в темной комнате перед телевизором, закрыв глаза. И звон в ушах уже не такой мучительный, вызывающий тошноту. А еще я могла различить: вот здесь мои руки, а вот здесь ноги. И голова, которая болит больше всего.
Язык - огромный, шершавый, словно необструганная фанера. Он совсем не желал шевелиться. Мне хотелось, пересиливая боль, спросить, где я, что со мной произошло, но язык не слушался. Я открывала рот и выжимала из себя полустон-полушипение.
- Тише, Мариночка, тише, - пытался успокоить меня мягкий женский голос, похожий на мамин.
Я плакала совсем беззвучно, а слезы щипали лицо, словно кислота.
* * *
- Пожалуй, тебе не слишком идет.
Денис оглянулся с недоумением. Инна стояла, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Во взгляде ее было что-то такое… То ли насмешка, то ли превосходство, он никак не мог понять.
Они гуляли по городу, заходили в маленькие магазинчики, которые Денису нравились гораздо больше огромных универмагов. В одном из них Инна купила совершенно безобразную и вульгарную, на его взгляд, сумку.
- Нравится? - довольно спросила она.
- Ничего, - нарочито бодро отозвался Денис, не желая лишать ее радости. - Только тебе надо будет к ней пальто купить или куртку. Я тут знаю одну лавочку. Там, правда, все очень дорого, но зато вещи отличные.
Он привел Инну в небольшой магазин, спрятавшийся во внутреннем дворике.
- Сюда кто попало не ходит, - объяснил он. - Меня в прошлом году привел… Короче, девушка одна привела. Она в Париже работала по контракту и…
- Понятно, - фыркнула Инна. - И одевалась исключительно в крутых магазинах. Ты, оказывается, не брезгуешь девицами, зарабатывающими одним местом?
- Что ты несешь? - обиделся Денис. - Каким еще местом? Она раньше в нашем банке работала. А потом ее во Францию пригласили. Потому что она классный программист, специалист по финансовым программам.
- А-а-а… - как-то разочарованно протянула Инна.
Они зашли в магазин, приятно пахнущий дорогой кожей. На мелодичный звон колокольчика словно из-под земли вырос крохотного росточка пожилой месье с короткой седой бородкой и связанными в длинный хвост седыми волосами. Одет хозяин магазина был в кожаные брюки и кожаную жилетку поверх ослепительно белой рубашки. Ему бы повязку черную на глаз и серьгу в ухо, настоящий старый пират, хотя и мелковатый, подумал Денис.
Пират посмотрел на них вопросительно, по-птичьи склонив голову набок, поинтересовался, чего господа изволят. Не успел Денис и рта открыть, вперед вылезла Инна:
- Nous… Nous avon une manteau.
Хозяин посмотрел на Инну с недоумением, перевел взгляд на Дениса. Смущаясь, Денис по-английски попросил показать женское пальто или куртку. Инна подсунула сумку:
- Pour une sac.
Пират дернул плечом и не слишком вежливо махнул рукой в сторону вешалок с самым дешевым товаром, а потом и вовсе отвернулся, перебирая какие-то бумажки у кассы. В прошлом году он был внимательным и предупредительным, давал советы, приносил вещи откуда-то из задней комнаты, помогал примерить.
Инна подошла к стойке, перебрала несколько вешалок с неплохими, но не слишком оригинальными кожаными и замшевыми пальто.
- И это ты называешь хорошим магазином? - сморщив нос, спросила она.
- А ты хотела к своей сумке нечто выдающееся? - не смог удержаться Денис.
Инна надулась. Пират усмехнулся в бороду.
- Пошли отсюда. - Инна направилась к выходу.
- Минутку, месье, у меня есть кое-что для вас, - остановил Дениса пират, говоря по-русски практически без акцента.
Он нырнул за синюю занавеску и вернулся с потрясающей замшевой курткой цвета молочного шоколада, украшенной трикотажными вставками в ирландском стиле.
Странно, подумал Денис, надевая куртку, год назад он и виду не подал, что знает русский. Впрочем, нет, ничего странного, тогда с ним разговаривала Вера на очень хорошем французском. Надо было, конечно, предупредить Инну, но кто бы мог подумать, что она вылезет вперед.
Вот тут-то Инна и высказалась, глядя на него со смесью насмешки и пренебрежения.
Денис посмотрел на нее, на свое отражение в большом зеркале. Куртка сидела на нем идеально и шла ему просто сказочно. Уж если эта куртка ему не идет, то всю остальную имеющуюся у него одежду необходимо немедленно выбросить на свалку.
- Pas mal, - одобрил пират. - C'est bien.
- Ты в ней какой-то старый, - нахмурилась Инна. - Нет, мне не нравится.
- А мне нравится, - отрезал Денис. Если и были у него еще сомнения, то тут он решил твердо, что куртку купит, даже если домой им придется ехать на палочке верхом.
- Bien, - повторил пират, упаковывая куртку и насмешливо поглядывая в сторону Инны. Поймав этот насмешливый взгляд, она вспыхнула и выскочила из магазина.
- Доволен? - спросила она сквозь зубы, когда Денис подошел к ней, помахивая свертком.
- Вполне, - улыбнулся он, хотя это было неправдой. Куртка хорошая, стоила в меру дорого, но в целом ситуация ему, мягко говоря, не понравилась.
- Послушай. - Он попытался взять Инну за руку, но та увернулась. - Это моя вина, надо было тебя предупредить. Тебе не нужно было говорить по-французски - с таким ужасным акцентом и грамматическими ошибками. Французы очень не любят, когда иностранцы корежат их язык. Ты же хорошо знаешь английский, а они все его учат в школе. И потом, извини, конечно, но не стоило демонстрировать эту сумку в этом магазине.
- Вот как? - окончательно разобиделась Инна и намертво замолчала.
Они молча вернулись в гостиницу, молча переоделись. Денис снова примерил куртку и остался доволен. Если бы только Инка прекратила свои фокусы. Ведь она явно назло сказала, что куртка ему не идет. Странно. Он никак не ожидал обнаружить в ней подобную некрасивую мелочность. Ему было за нее неловко. Ничего себе! Краснеть за жену, когда еще и медовый месяц не кончился. Когда она по определению должна быть самая лучшая, замечательная и безупречная!
- Ты есть не хочешь? - спросил он, когда молчание стало слишком тягостным.
- Нет, - буркнула Инна. - Я спать хочу.
- Тогда я один схожу. Кофе выпью.
- На здоровье.
Она демонстративно улеглась на кровать и отвернулась к стене. Денис постоял, посмотрел на нее и вышел. На душе резвился целый батальон отборных кошек.
* * *
Андрею пришлось задержаться в Москве. С политиком он встретился, статью написал и отправил в редакцию, что называется, с колес. А в ответ получил новое задание: разнюхать о назревающем в банковских кругах мощном скандале, который мог задеть интересы многих видных людей (не говоря уже о главном редакторе его газеты, который держал свои сбережения в одном из подозрительных банков).
В газете он работал не так давно, и столь ответственное задание говорило о многом: шеф его оценил и счел заслуживающим доверия. Доверие это необходимо было оправдать.
Так уж вышло, что, несмотря на свое филологическое образование, Андрей имел в московских финансовых кругах некоторые связи. В основном благодаря бывшей жене Тамаре, которая руководила департаментом одного из крупных банков.
Они познакомились пять лет назад в Крыму. Полгода перезванивались, переписывались по электронной почте, потом Тамара приехала к нему в Питер встречать вместе Новый год. Приехала, побыла неделю и… увезла с собой в Москву. Убедила, что ему, одинокому, перебраться на новое место гораздо легче, чем ей, имеющей пятилетнего сына от первого брака, больную маму и собаку со скверным характером.
Как любой нормальный коренной петербуржец без властных амбиций, Андрей в Москву не слишком рвался. И, мягко говоря, не слишком ее любил. Зато ему нравилась Тамара, которая могла уболтать кого угодно. К тому же это была первая женщина, согласившаяся выйти за него замуж. Хотя Андрею уже стукнуло на тот момент тридцать два, с личной жизнью что-то не ладилось. Внешности он был самой заурядной, среднестатистической, точнее, никакой. Не за что глазу зацепиться. Среднего роста, средней комплекции, слегка сутуловатый. Русые волосы, неопределенного цвета глаза. Что называется, без особых примет. И характер тоже никакой. "Ты, Андрюшка, у нас мямлик какой-то", - вздыхала мама. Ему говорили: надо сделать вот так и вот так. Он делал. Даже если и не хотелось. Просто спорить не умел и не любил, поэтому невероятно сам себе удивлялся, когда в областной больнице наорал на медсестру и врача, которые не хотели принимать раненую женщину. Поэтому и с Тамарой согласился, хотя совершенно не улыбалось ему покидать свою уютную однокомнатную квартирку на Юго-Западе, уютную необременительную должность редактора небольшой, но популярной газеты, родителей, приятелей.
"Ну, это ненадолго, - сказала мама, познакомившись с будущей невесткой. - Съезди, проветрись, узнай, каково это - быть примаком. Только квартиру не продавай".
На маму Андрей обиделся. Это что же, выходит, он совсем уж ни на что не пригоден? Ну да, не получалось у него до сих пор ничего. Ни один из его романов дольше трех месяцев не просуществовал. Разве что с Инной почти год встречались. Она была совсем молоденькая, первокурсница, он - на двенадцать лет старше. И как глупо они расстались, до сих пор вспоминать тяжело. Инна забеременела, а он все тянул, не мог ни на что решиться. Дотянул до того, что она его бросила. Написала ему письмо, что между ними все кончено, чтобы он больше не приходил и не звонил. Он и не звонил. Так и не знает даже, родила Инна или аборт сделала.
А квартиру, дурак, все-таки продал, Тамарка уговорила. Свою она тоже продала, купили большую четырехкомнатную. Мама страшно ругалась, но жили они тем не менее душа в душу, разводиться, вопреки страшным прогнозам, не собирались. Тамара, маленькая пухленькая блондинка, настоящий живой шарик ртути, ко всему относилась с легкостью, граничащей с легкомыслием, так что они и не ссорились вовсе. Ссоры - вот что для флегматичного Андрея было самым ужасным. А если их нет, то все остальное можно пережить. Он наладил вполне приличные отношения и со вздорным, избалованным Ромкой, и с вечно стонущей, всем недовольной Каролиной Стефановной, и даже с мерзким красноглазым бультерьером Альбертом, которого про себя звал не иначе как "муфлоном". Смущало его только одно обстоятельство. С работой было туго, но в конце концов он пристроился редактором в один дамский журнал. Зарплата - просто крошечная, перспектив никаких. Тамара зарабатывала - страшно сказать! - ровно в двадцать раз больше. И смеялась над его переживаниями: брось ты, что еще за "Москва слезам не верит". Денег хватает, работа привычная, знакомая, не всем же миллионы огребать.
Так они прожили без малого пять лет. В Москве Андрей толком не прижился, своих друзей не завел, разве что с парой сотрудников поддерживал не слишком близкие приятельские отношения. Тамара знакомила его со своими многочисленными друзьями и подругами, таскала на всевозможные вечеринки, на которых он откровенно скучал. Они посещали театральные премьеры, презентации и вернисажи, дважды в год ездили на какой-нибудь модный курорт. Общих детей они так и не завели - Тамара была категорически против, а Андрей, как всегда, не настаивал.
В общем и целом семейная жизнь протекала довольно гладко, поэтому, когда Тамара однажды вечером, после сытного ужина в приятной домашней обстановке заявила, что подает на развод, Андрей едва не выронил глаза на коленки. Прости, сказала Тамара, но я полюбила другого.
Впрочем, расстались они довольно мирно. То ли дело было в его характере - "мямлик", - то ли в Тамарином - сердиться на нее было просто невозможно, так или иначе, когда первый шок отошел, Андрей вроде бы даже вздохнул с облегчением. И даже где-то растрогался, когда бывшая супруга вручила ему пластиковую карту своего банка с кругленькой суммой, вырученной за квартиру недавно умершей Каролины Стефановны. Он вернулся в Питер, денег с лихвой хватило на покупку "однушки" на Гражданке и подержанного "фордика". Пока дом достраивался, Андрей жил у родителей в военном городке рядом с поселком Агалатово, в получасе езды от Питера. А на работу устроился в одну из самых влиятельных городских газет, корреспондентом. Конечно, начинать карьеру в тридцать семь лет - дело довольно кислое, тем более при подобном рыбьем темпераменте, но в своем бедном московском журнальчике ему частенько приходилось самому писать статьи, чтобы сэкономить издательству хоть какие-то деньги, так что процесс, как говорится, вполне пошел.
Получив новое задание, он позвонил Тамаре и был немедленно приглашен "на чашечку кофе". Встреча бывших супругов прошла достаточно тепло, если не сказать, жарко. Возможно, дошло бы и до горизонтального уровня, если б не угроза скорого возвращения нового мужа, который повез Ромку за город - кататься на лыжах. Тамара сделала несколько телефонных звонков, Андрей встретился с несколькими нужными людьми и получил изрядное количество конфиденциальной информации. Можно было возвращаться в Питер.
Странно, но ему так и не позвонили насчет женщины, которую он привез в больницу. Насколько он знал, в таких случаях непременно заводят уголовное дело. И его, как обнаружившего потерпевшую, непременно должны допросить. Не то чтобы он так жаждал иметь дело с милицией и вообще служить правосудию, просто… Просто женщину ему было невероятно жаль. Так жаль, что аж внутри все переворачивалось. Такую жуткую, изуродованную. Такую маленькую, легкую, беззащитную. Он готов был глотку перегрызть тому негодяю, который сбил ее и оставил на дороге умирать. Непохоже на него? Ну и пусть.
Он думал, что ему, наверно, просто отправили домой повестку, но родители сказали, что никакой корреспонденции не приходило. И не звонил никто. Сначала Андрей рукой махнул и сделал вид, что забыл. Не нужны его показания - ну и слава богу. Но каждый раз, когда ехал в город или возвращался в Агалатово, особенно когда проезжал через злополучное место рядом с болотом, ему становилось не по себе. Вот, где-то здесь - он точно не мог сказать, где именно, - она чуть не попала ему под колеса. Неужели никому нет до нее дела? Может, она пришла в себя, все рассказала, и того гада уже нашли? Или вдруг… умерла? Но тогда его тем более должны были вызвать, разве нет?
Прошла неделя. Андрей возвращался домой, проехал по проспекту Культуры мимо областной больницы и вдруг увидел стоящий у светофора милицейский УАЗик. Он вспомнил, что где-то совсем рядом находится отделение милиции. Подумал, подумал… и начал выискивать взглядом место для парковки.
Объяснить дежурному, что ему надо, оказалось непросто. Андрей, как всегда, мямлил что-то себе под нос, капитан брезгливо морщился, листал какой-то толстый журнал, куда-то звонил с недовольным видом и в конце концов отправил его на второй этаж, к старшему лейтенанту Кречетову.
С трудом отыскав нужный кабинет, Андрей поскребся в дверь. Из кабинета донеслось невнятное бурчание, которое он принял за приглашение войти.
Тощий рыжий парень лет двадцати пяти, одетый в черные джинсы и темно-серый ирландский свитер, с аппетитом жевал гигантский бутерброд с вареной колбасой, крошки сыпались на служебные бумаги, но старлею Кречетову не было до этого никакого дела. Сдвинув брови, он посмотрел на Андрея и, продолжая работать челюстями, махнул рукой в сторону стула.
Андрей послушно сел и вытащил на всякий случай свое журналистское удостоверение. Не говоря ни слова, рыжий старлей протянул руку, взял удостоверение, внимательно изучил и вернул Андрею.
- Ну? - поинтересовался он, дожевав бутерброд и стряхнув с подбородка крошки.
Стараясь изъясняться как можно более внятно, Андрей изложил суть дела. Кречетов удивленно хмыкнул.
- Ни х… фига себе! - протянул он и полез в сейф за какой-то папкой. - В кои-то веки сознательный гражданин объявился. Или вы решили статейку нацарапать, признавайтесь?
- Я не по этой части, - слегка обиделся Андрей. - Не по криминальной хронике. Я сознательный гражданин. Можете сдать меня в музей.
Старлей снова хмыкнул, пожевал губу, стряхнул со стола крошки.
- Значит, вы ее обнаружили, так? И привезли в больницу?
- Ну да, да! - начал терять терпение Андрей. - Вам что, не передали ничего?