Если бы на месте запуганной Жюстины оказался бы кто-нибудь другой, он нимало бы не обеспокоился такой угрозой: коль скоро можно было доказать, что позорная печать поставлена не судом, чего ей было боятся? Однако её слабость и природная робость, тяжкий груз её несчастий – все подавляло, все пугало её, и думала она лишь о том, чтобы бежать куда глаза глядят. Не считая этого клейма и следов порки, которые впрочем, благодаря её молодой крови почти исчезли, да ещё последствий нескольких содомитских натисков, которые были совершены членами обычных размеров, поэтому не нанесли ей большого урона, – повторяем, не считая всех этих неприятностей, наша героиня, которой было восемнадцать лет, когда она оставила дом Родена, имела вполне ухоженный и упитанный вид и ничего не растеряла: ни своих сил, ни своей свежести; она вступала в тот счастливый возраст, когда природа как будто делает последнее усилие, стараясь украсить свое творение, предназначаемое для утех мужчин. Фигура её приобрела женственные формы, волосы сделались гуще и длиннее, кожа стала более свежей и аппетитной, а её груди, обойденные вниманием людей, которые не прельщались этой частью тела, отличались упругостью и округлостью. Одним словом, наша Жюстина была настоящей красавицей, способной разжечь в распутниках самые пламенные страсти, но и самые необузданные и извращенные. Таким образом; скорее расстроенная и униженная, нежели истерзанная физически, Жюстина отправилась тем же вечером в путь, но поскольку ориентировалась слабо и предпочитала не спрашивать дорогу, она сделала большой крюк вокруг Парижа и на четвертый день пути оказалась только в окрестностях Льесена. Догадываясь, что представшая перед ней дорога может привести её в южные провинции, она решила идти по ней и добраться до тех дальних окраин Франции, где надеялась обрести мир и покой, в которых так жестоко отказала ей родина. Но какое наивное заблуждение? Сколько страданий предстояло ей перенести! Несмотря на все горести, её девственность, во всяком случае в главной её части, осталась при ней. Будучи жертвой покушений со стороны двух или трех содомитов, она могла (поскольку все случалось против её воли) причислять себя к честным девушкам; ей не в чем было упрекнуть себя, и сердце её было чистым. Правда, от этого она возгордилась, пожалуй, даже чересчур, и скоро была за это наказана. Все состояние было у неё с собой, а именно: около пятисот ливров, заработанных у Брессака и Родена. Она была рада хотя бы тому, что сохранила эти деньги, и лелеяла надежду, что при её бережливости и воздержанности их хватит по крайней мере до той поры, когда она сможет найти подходящее место. Её ужасная печать была не видна, и Жюстина полагала, что сумеет надежно скрывать её и что это злополучное событие не помешает ей заработать себе на жизнь. Итак, переполненная надеждами и преисполненная мужества, она продолжала свой путь и добралась до Санса, где отдохнула несколько дней. Возможно, она и нашла бы что-то в этом городке, но чувствуя необходимость идти дальше, она решила поискать счастья в Дофине. Она много слышала об этих краях и в приподнятом настроении шла туда. Скоро мы увидим, что приготовила ей непостижимая судьба. Вечером первого дня, то есть приблизительно в шести или семи лье от Санса, Жюстина отошла в сторону от дороги по естественным надобностям, потом позволила себе присесть ненадолго на берегу большого пруда, окруженного прелестным пейзажем. Ночь начинала расправлять свои крылья, накрывая ими источник вселенского света, и наша героиня, зная, что до того места, где она рассчитывала переночевать, осталось совсем недалеко, не спешила прервать свои одинокие и сладостные размышления, на которые вдохновляло её живописное окружение, как вдруг услышала, как в воду в нескольких шагах от неё упало что-то тяжелое. Она повернула голову и заметила, что этот объемистый предмет был брошен из густых кустов, нависавших над гладью пруда, откуда человек, который его бросил, не мог её видеть. Она инстинктивно бросилась к плавающему в воде свертку, из которого, как ей показалось, слышался плач и который уже начал тонуть. Она уже не сомневалась, что в воде плавает живое человеческое существо, которое принесли на берег, чтобы погубить его. Повинуясь первому естественному порыву и не думая о грозивших ей опасностях, она вошла в воду, обрадовавшись тому, что у берега было неглубоко. Выбравшись обратно с драгоценной находкой, прижатой к груди, она поспешила развернуть сверток, и о Боже! Это был ребенок, очаровательная девочка полуторогодовалого возраста, голенькая, крепко замотанная в тряпку; очевидно, чья-то злодейская рука бросила её в воду, чтобы похоронить преступную тайну. Когда Жюстина освободила ребенка, крохотные ручки потянулись к ней словно для того, чтобы отблагодарить спасительницу, и растроганная девушка расцеловала несчастную крошку.
– Бедное дитя, – говорила она, – подобно несчастной Жюстине, ты пришла в этот мир, чтобы познать только страдания и никогда не знать радостей! Может быть, благом для тебя была бы смерть, может, я оказываю тебе плохую услугу, извлекая тебя из бездны забвения и бросая на арену горя и отчаяния! Ну ладно,? я исправлю эту ошибку тем, что никогда тебя не покину, мы вместе будем срывать все шипы жизни: быть может, так они покажутся нам менее острыми, мы же станем сильнее вдвоем и легче будем переносить их. Тебя, щедрое небо, я благодарю за этот подарок, пусть он будет тем священным предметом, на который обратится моя нерастраченная нежность. Я спасла жизнь этому ребенку, я должна заботиться о его питании, образовании, о том, чтобы воспитать его честным человеком; я буду работать ради него, а он позаботится о моей старости: эта девочка будет мне подружкой, это помощь, которую посылает мне Всевышний. Как же мне выразить ему мою благодарность?
– Этим займусь я, потаскуха, – послышался вдруг злой голос; вышедший из кустов незнакомец схватил Жюстину за воротник и швырнул на землю. – Да, я покажу тебе, как вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. Он схватил младенца, сунул его в корзину, привязал к ней и снова бросил в воду подальше от берега.
– Ты, несомненно, тоже заслуживаешь такой участи, сука, – продолжал этот дикарь, – и я с удовольствием отправил бы тебя следом, если бы не твоя внешность, судя по которой разумнее сохранить тебе жизнь и получить от тебя удовольствие. Пойдем со мной, и при первой попытке бегства этот кинжал окажется в твоей груди. Мы не в силах описать изумление, ужас и другие самые разнообразные чувства, которые потрясли душу Жюстины. Не в силах произнести ни слова, она поднялась, дрожа всем телом, и пошла с мрачным незнакомцем. Через два долгих часа пути они пришли в замок, расположенный в укромной долине, окруженной со всех сторон густым и высоким лесом, который придавал этому жилищу самый неприветливый и дикий вид на свете. Ворота громадного дома были замаскированы кустарником и грабовой порослью, и заметить их было невозможно. И вот сюда часов в десять вечера привел нашу Жюстину сам хозяин здешних мест. Пока, помещенная в отдельную комнату с крепкими, запорами, бедняжка пытается немного отдохнуть в предчувствии новых ужасов, которые её окружают, мы расскажем, как можно подробнее, предысторию приключения Жюстины, дабы заинтересовать читателя. Владельцем этого уединенного замка был господин де Бандоль, человек очень богатый и когда-то принадлежавший к судейскому сословию. Удалившись от света после получения отцовского наследства, Бандоль более пятнадцати лет удовлетворял в этом укромном месте свои необычные вкусы и желания, которыми наделила его природа, и эти вкусы, которые мы опишем ниже, конечно ужаснут наших читателей. Немногие люди на земле имели более необузданный темперамент, нежели Бандоль; несмотря на свои сорок лет он регулярно совокуплялся по четыре раза в день, а в -более молодом возрасте эта цифра доходила до десяти. Высокий, худой, желчный и раздражительный, обладатель мозолистого и своенравного члена девяти дюймов длиной и шести в обхвате, густо обросший шерстью, которая делала его похожим на медведя, Бандоль, наш новый персонаж, любил женщин, вернее, любил получать от них удовольствие, никогда не насыщался ими и в то же время презирал их так, что сильнее презирать уже невозможно. Самое странное заключалось в том, что он пользовался ими только для того, чтобы производить детей, и осечки у него никогда не было, но ещё необычнее было то, как он поступал с плодом своей любви: его растили до возраста восемнадцати месяцев, после чего общей могилой для всех становился заброшенный пруд, возле которого отдыхала Жюстина. Для утоления этой странной мании Бандоль держал в замке тридцать молодых женщин от восемнадцати до двадцати пяти лет, и все, как одна они были красоты неописуемой; за этими сералем присматривали четыре старые женщины, домашнюю челядь распутника дополняла кухарка с двумя помощниками. Ярый враг обжорства и тучности, что абсолютно соответствовало принципам Эпикура, наш необыкновенный персонаж утверждал, что для долгого сохранения мужской силы следует мало есть, пить только воду, то же самое требуется для того, чтобы повысить плодородие женщины, поэтому Бандоль потреблял только здоровую, легкую и естественную пищу растительною происхождения, причем питался один раз в день, а его женщины два раза в день ели также исключительно овощи и фрукты. Неудивительно, что при такой диете Бандоль отличался великолепным здоровьем, а его дамы – удивительной свежестью; они неслись как куры; не проходило года, чтобы каждая из не них приносила ему хотя бы одного ребенка. Вот каковы были в общих чертах наклонности этого либертена. В будуаре, приготовленном для этой цели, имелось специальное ложе, на которое укладывали и крепко привязывали женщину, как можно шире растянув ей ноги и тем самым раскрыв храм Венеры; она не имела права шевелиться во время совокупления, это было главным условием и именно для этого служили веревки. Одну и ту же женщину клали на эту машину три-четыре раза в день, после чего она девять дней лежала в своей постели с высоко поднятыми ногами и опущенной головой. Либо средства Бандоля были хороши, либо сперма его обладала необыкновенной силой и живучестью – как бы то ни было, по истечении девяти месяцев обязательно появлялся ребенок, за ним ухаживали в продолжении ещё восемнадцати месяцев и наконец топили. И достойно внимания то обстоятельство, что завершающую процедуру всегда совершал сам Бандоль собственноручно – это был единственный способ, который вызывал у него эрекцию, необходимую для сотворения новых жертв. После каждых родов родившую женщину отбраковывали, таким образом в гареме постоянно жили только бесплодные наложницы, что ставило их перед ужасной альтернативой: провести в замке всю жизнь или понести от этого монстра ребенка. Впрочем, они не знали в точности, что происходило с их потомством, поэтому Бандоль не видел, никакой опасности в том, чтобы отпустить их на свободу: их отвозили в то место, откуда забирали, и ещё давали тысячу экю в виде вознаграждения. Однако наш герой, застигнутый на этот раз Жюстиной в момент удовлетворения обычной своей страсти, не имел намерения предоставлять новой пленнице свободу независимо от количества детей, которых она ему принесет, ибо она могла выдать его. Что же касается предосторожности внутри дома, женщины постоянно находились взаперти отдельно друг от друга, никогда не общались между собой, и Жюстина не смогла бы сообщить им столь печальное известие. Риск был связан только с её освобождением, и Бандоль решительно вознамерился не делать этого. Как мы надеемся, читатель поймет, что подобный способ наслаждения свидетельствовал в какой-то мере о жестоких вкусах этого человека: не стремясь ни к чему абсолютно, кроме своих удовольствий, Бандоль ни разу в жизни не обжегся пламенем любви. Одна из старых дуэний привязывала к ложу очередную наложницу, когда все было готово, хозяин открывал двери кабинета, несколько мгновений возбуждал себя руками перед разверзтым влагалищем, затем осыпал лежавшую грязными ругательствами, задыхаясь от ярости, овладевал ею, испускал дикие вопли во время совокупления, и заканчивал тем, что ревел как бык в момент эякуляции. Выходил он, даже не удостоив женщину взгляда, и в продолжении двадцати четырех часов ещё раза три или четыре повторял с ней одну и ту же процедуру. На следующий день её сменяла другая и так далее. Что касается эпизодов, они также не отличались разнообразием: равнодушная прелюдия, продолжительное наслаждение, крики, ругательства и извержение семени – всегда одно и то же. Вот каким был человек, который собрался сорвать цветы невинности, правда, несколько поблекшие благодаря стараниям Сен-Флорана, но освеженные и будто заново расцветшие по причине долгого воздержания, что во многих отношениях придавало этому прекрасному цветку вполне девственный вид. Бандоль высоко ценил это качество, и его посланцы получали задание поставлять в замок исключительно нетронутых девушек. Впрочем, Бандоль чурался людей совершенно. Самая уединенная жизнь подходила ему как нельзя лучше. Несколько книг и прогулки – вот единственные развлечения, которыми он перемежал свои сладострастные утехи. Незаурядный ум, твердый характер, полное отсутствие предрассудков, в том числе и религиозных, и принципов, невероятный деспотизм в своем серале, безнравственность, бесчеловечность, культ собственных пороков – такими словами можно охарактеризовать Бандоля и его обитель, такова была могила, которую рука фортуны готовила для Жюстины, чтобы отплатить ей за попытку спасти одну из жертв представленного читателю злодея. Прошло целых две недели, и за это время наша несчастная не видела и не слышала своего похитителя; пищу ей приносила старая женщина, Жюстина задавала ей вопросы, а та неизменно холодно отвечала:
– Скоро вы будете иметь честь лицезреть господина, тогда и узнаете все, что вам положено знать.
– Но скажите, добрая женщина, почему я нахожусь здесь?
– Для удовольствия господина.
– О святое небо! Как? Что я слышу! Он хочет принудить меня к тому, чтобы… к вещам, сама мысль о которых приводит меня в ужас?
– Вы будете делать то, что и все остальные, и у вас будет повода жаловаться не больше, чем у остальных.
– Остальных? Значит здесь я не одна?
– Конечно, не одна. Будет, будет вам, успокойтесь и наберитесь терпения. На этом дверь закрывалась. Наконец на шестнадцатый день Жюстину неожиданно предупредили, чтобы она была готова к предварительной церемонии. Не успела она опомниться, как в комнату с шумом вошел Бандоль в сопровождении дуэньи.
– Я хочу посмотреть её влагалище, – заявил он матроне. Жюстину в тот же миг схватили за руки, не дав ей возможности сопротивляться, и задрали ей юбку.
– Так, так, – презрительно проговорил Бандоль, – это и есть девица, которой предстоит умереть здесь… которая задумала выдать меня?
– Да, это она, – прозвучал ответ старухи.
– Ну, если это так, с ней нечего церемониться. Как у неё с девственностью? Старая карга водрузила на нос очки и наклонилась обследовать нашу героиню.
– Здесь уже побывали, – сообщила она, – но это не повлияло ни на размеры, ни на свежесть. Здесь есть чем насладиться.
– Отойдите, я сам взгляну, – сказал Бандоль. Опустившись на колени перед раскрытой вагиной, негодяй запустил туда и пальцы и нос и язык.
– Пощупайте ей живот, – обратился он к старухе, поднявшись, – проверьте её на предмет возможности зачатия.
– Все в порядке, – ответила та после тщательного осмотра, – состояние превосходное, я уверена, что через девять месяцев будет хороший результат.
– Боже мой! – простонала Жюстина. – Даже вьючное животное не обследуют с таким пренебрежением! Чем заслужила я, сударь, участь, которую вы мне готовите? И на чем основана ваша власть надо мной?
– А вот на чем, – ответил Бандоль, показывая свой детородный орган. – Эта штука торчит как кол, и я хочу сношаться.
– Но как связать с человечностью вашу жестокую логику?
– А что такое человечность, девочка? – Ответьте мне, пожалуйста.