Удивительно, что люди, приученные эволюцией соединять себя со всем существующим и отыскивать новые родственные связи, сетуют на то, что на Земле нет ничего нового. А чьи очи будут радоваться видимому и чей слух наполнится слышимым? Кто предпочтет истину исканию истины? Можно читать Экклезиаста и Шопенгауэра голосом, звенящим торжеством. В сущности, содержание текста зависит от модуляций голоса. Когда ты пишешь мне историю любви, я с радостью читаю ее. А когда ты говоришь, что любовь первобытна, я считаю еще большим грехом удаляться от ее огня.
"Любовь есть утверждение воли к жизни законченного, завершенного индивидуума". Это тезис Шопенгауэра, защищающий (без достаточного к тому основания) в чем-то личность, как будто утверждение, что любовь поражает человека в его извечной сущности, унижает его. Гений рода вербует любящего и обращает его в воина батальонов жизни.
"Гений рода" - метафизическое определение, но означает оно то же понятие, которое ты имел в виду, говоря о функции любви. Шопенгауэр сознательный пессимист, ды - бессознательный, и оба вы не учли жизненной ценности фактов. "Любовь управляется благоденствием рода, - говорит Шопенгауэр, - и это благоденствие рода соответствует глубине чувства, серьезности появления его и значению, которое приписывается мельчайшим подробностям, имеющим отношение к любви". Любовь тесно связана с "судьбой следующего поколения", поэтому ты считаешь ее пошлой, как общее место, и поэтому Шопенгауэр смотрит на нее, как на силу, стоящую на дороге к счастью, ибо жить - значит быть несчастным. "Любящие - это изменники, старающиеся продолжать непрерывно общую нужду и тяжелый труд, которые иначе быстро пришли бы к концу; они мешают этому так же, как подобные им препятствовали концу до них".
Любовь, обманывающая смерть рода, - вот моя радость и цель моих стремлений.
Шопенгауэр говорит: "Любовью человек доказывает, что интересы рода ему ближе, чем интересы личности, и он более крепко связан с первыми, чем с последними. Отчего любящий человек забывает обо всем на свете, глядя в глаза своей избраннице, и готов ради нее на любые жертвы? Оттого, что бессмертная часть его личности стремится к ней, а остальные его желания управляются смертными чертами характера". Оттого, что это правда, любовь - божество моей веры!
Ты видишь, как далеко заводит нас наша тема! Причем я не останавливаюсь на всех пунктах спора, кроме тех, которые могут помочь мне сбросить тебя с твоих позиций. Чтобы догнать тебя, приходится подниматься в небеса и переплывать моря. Что ж, удалось мне подойти к тебе на расстояние голоса? Я получил твое письмо, сидя в саду Барбары, и два раза перечитал его, чтобы удостовериться, что понял его. Когда солнце теплым светом озаряет зелень и город, окутанный таинственным покровом тумана, лежит у твоих ног, легче ощущать любовь, чем думать о ней. Некоторое время мне трудно было учесть значение данных, приведенных тобой в защиту твоей точки зрения. Ты зашел далеко, объясняя причины своего удовлетворения браком с нелюбимой женщиной. Твои методы нельзя назвать методами практического ума. Я рад этому. Ты идеализируешь свою позицию, уходишь в далекое прошлое, запутываешься в теориях и обобщениях, горделиво седлаешь свое воображение, чтобы примириться с чем-то, что представляется тебе более идеальным, чем цель стремлений нерассуждающих сердец. Ты печален, но ты не практичен и не пресыщен.
О Барбаре, о себе и о жизни Лондона мне писать некогда. Передай Эстер, что твой друг думает о ней.
Твой Дэн Кэмптон.
XX
ГЕРБЕРТ УЭС - ДЭНУ КЭМПТОНУ
Ридж.
Беркли - Калифорния.
18 мая 19… г.
Я стою в отдалении и смеюсь над собой и над вами. О, поверьте мне, я ясно вижу, как в приливе юношеской самоуверенности я с большой энергией, но с сомнительной ловкостью бросаю в вас свои незрелые научные обобщения; а вы с благожелательностью и терпимостью пожилого человека улыбаетесь проницательной ласковой улыбкой, уверенный в том, что рано или поздно я разделаюсь со всем этим и проникнусь вашей всеобъемлющей мирной философией. Старшие требуют, чтобы молодежь понесла кару. Хорошо, я принимаю это.
Итак, я страдаю печалью знания. Я готов признать свою страсть к изучению. Но это не играет ни малейшей роли в нашем споре, и я предпочел бы, чтобы между нами не было такого ужасного недоразумения. Я не воссылаю к небесам сетования Экклезиаста. Я не печален, а радостен. Я открыл, что любовь имеет историю, и в истории я скорее готов увидеть романтику. Я принимаю тезис об общем происхождении не для того, чтобы оплакивать его, а чтобы использовать его наилучшим образом. Это ключ моей жизни - использовать все, но не уныло, с пассивностью раба, а охотно и страстно. С помощью изобретений человек покоряет себе все окружающее. Это кратчайший путь к удовлетворению. Человек становится мощным, и продуктивность его труда возрастает. Я - работник и деятель. Общность происхождения не повергает меня в отчаяние, она представляет некоторую ценность и укрепляет мою руку.
Игру сил и материи мы называем эволюцией. Чем больше человек знает о силах материи и об их игре, тем лучше может он направлять их и подчинять своей воле, по крайней мере, во всем, что касается его. Вот громадная волнующаяся масса, которую мы называем обществом. Перед нами задача: как управлять ею, чтобы увеличить общую сумму счастья? Этим-то я и занимаюсь. Я изобретаю, покоряю природу, ищу кратчайший путь. Я принимаю в расчет материю, ее движущие силы и все факторы движения, чтобы изобретения были мудры и нужны. Рассматривая факторы, я думаю о любви и думаю о вас. Я размышляю о ценности и нужности вашей личности в общей схеме жизни и нахожу, что вы и ценны и нужны нам.
Но история прогресса есть история сокращения напрасной траты рабочей силы. Мальчик, управляя двадцатью пятью вязальными машинами, изготовляет тысячу пар носков в день. Его бабушка трудилась тысячу дней для достижения того же результата. Напрасного труда больше нет, кружной путь обойден. То же и с любовью. Я не желаю быть ослепленным ее красотой, я хочу отвести ей ее настоящее место. Она является началом разрушительным и губительным, и это следует изменить. Так рыцарство и его романтизм исчезли, уступив место химику и инженеру - человеку, изобретшему порох, и другому, вырывшему окопы.
Я тоскую? "У меня на это нет времени", - мог бы я ответить, повторяя слова великого Агассиса. Я не Вертер знания, скорее вы - Джон Рескин наших дней. Он плакал над профанацией красоты мира, над пароходами, нарушавшими святость венецианских каналов, и над трамваями, бегущими в тени пирамид; а вы плачете над подобными же нарушениями святости духовного мира. Гондола красивее парохода, но ее вытесняет пароход, и трамвай гораздо более удобен, чем горб верблюда. Это очень жаль, но мы должны избегать ненужной романтики и тем более бесполезной траты энергии.
Довольно. Буду продолжать свои доказательства. Я наметил границу между добрачной и послебрачной любовью. Добрачная любовь, воспетая поэтами и "заставляющая вращаться миры", названа мною романтической любовью. Послебрачную любовь, являющуюся половым содружеством, я называю брачной привязанностью или дружбой. Для большей определенности я назову первую "любовью", вторую - "привязанностью" или "дружбой". Итак, любовь не является привязанностью или дружбой, хотя их часто смешивают и принимают одну за другую, ибо нередко дружба, сходная с брачной привязанностью, появляется до брака - я воспринимаю это как знамение высшей эволюции человеческого рода. Это новое чувство смело вступит в борьбу со слепой страстью и покорит природу, как покорил ее человек, заставив пар работать на себя и переносить людей с места на место. Мы часто видим, как мужчина и женщина, связанные долгой, испытанной дружбой, научаются ценить друг друга и вступают в брак; такие браки бывают наиболее счастливыми. Не ослепленные и не обезумевшие от нерассуждающей любовной страсти, они взвесили взаимные качества и недостатки и нашли достаточно общности между собой, чтобы вдвоем противостоять грядущим годам и несчастьям, и достаточно душевного сродства, чтобы сглаживать грядущие неизбежные несогласия. Они до брака пережили все, что должны пережить после брака по любви два человека, желающие продолжать совместную жизнь; это значит, что они искали и нашли сродство между собой до того, как связали себя обетом, вместо того, чтобы сначала связать себя, а затем начать искать, есть ли между ними что-нибудь общее. Для меня это достаточно ясно.
Разрешите мне несколько отклониться от темы и объясниться. Чувства не базируются на разуме. Мы улыбаемся или печалимся, встречаясь с проявлением ревности в другом человеке. Мы улыбаемся или огорчаемся, видя бессмысленность этого чувства. И мы точно так же улыбаемся над кривляниями влюбленного. Его нелепости и глупые ужимки вызывают в нас философскую смешливость. Мы говорим, что "он помешан, как мартовский заяц" (думали ли вы, Дэн, о том, отчего мартовский заяц считается помешанным?). Эта поговорка многозначительна. Как бы там ни было, любовь, с вашего молчаливого согласия, не рассуждает. Фактически в жизни животных нельзя найти разумного оправдания любовным действиям особи. Каждое любовное действие представляет собой риск для жизни особи; это нам известно, и поэтому следует переработать эти безумные обманные действия, которые, губя жизнь особи, ведут к бессмертию рода.
Итак, я думаю, что не может быть спора об отсутствии разумного основания у эмоции любви. Старинная французская поговорка гласит: "Первый вздох любви - прощай, разум". С другой стороны, индивидуум, не пораженный еще любовью или оправившийся от нее, строит свою жизнь, руководствуясь разумом. Все его действия разумно обоснованы, пока не вмешается какой-либо эмоциональный фактор. Олень, дерущийся с соперником из-за самки, поступает в высшей степени неразумно, но тот же олень, бросаясь в воду с целью скрыть свой след от собаки, выполняет акт высокоразумный. То же происходит и с людьми. Мы строим свою жизнь на началах разума - насколько это нам доступно. Мы не устраиваем кладовой в гостиной и не чиним велосипедов в спальне. Мы стараемся жить, не превышая своих доходов, и долго раздумываем над помещением своих сбережений. От повара мы требуем хороших рекомендаций и, отправляясь за границу, берем и для себя рекомендательные письма. Мы не обращаем внимания на вспыльчивость друга, неудачно участвовавшего в гребном состязании, и прощаем резкий ответ человеку, просидевшему три ночи подряд у постели больного. Все это мы делаем оттого, что наши поступки базируются на разуме.
Но вот появляется влюбленный, обманутый природой, ослепленный страстью, безумно стремящийся к любимой. Он так же слеп к ее крупным недостаткам, как и к мелким порокам. Он не спрашивает о ее склонностях и характере и не думает о том, как они оба уживутся в дальнейшей жизни. Он ни о чем не спрашивает, ему ничего не надо, кроме обладания. И вот парадокс: природа влечет его к заключению временной связи, которая по правилам и требованию общества должна продолжаться всю жизнь. Этому нельзя не придавать большого значения, Дэн, ибо в этом-то и заключается разгадка всех затруднений.
Но продолжим о нашем влюбленном. В муках желания - ибо желание всегда мука, независимо от того, голод ли это желудка или голод сердца, - он стремится к обладанию любимой. Желание - это страдание, ищущее облегчения в обладании. Любовь по своей природе не может быть мирной или удовлетворенной. Это постоянное беспокойство, постоянное неудовлетворение. Я допускаю прочную, продолжительную любовь, как допускаю продолжительное, прочное удовлетворение; но прочная любовь несовместима с обладанием: любовь - страдание и стремление, а обладание - облегчение и завершение. Преследование и обладание сопровождается столь различным состоянием сознания, что их сочетать немыслимо. То, что справедливо для преследования, не может быть справедливо для обладания. Ребенок, получивший яркий мяч, уже не считает его самой замечательной вещью на свете - оценка эта, очевидно, была сделана тогда, когда мяч находился не у него, а где-то за пределами досягаемости.
Предположим, что любимая так же безумно стремится к любящему. В несколько дней - нет, в час, в одно мгновение, ибо на свете существует такая вещь, как любовь с первого взгляда, - эти люди, два ничем не связанных индивидуума, никогда до сего времени не видавшие друг друга, поддаются страсти более сильной и мощной, чем все другие привязанности, дружеские связи и родственные взаимоотношения. Это чувство так мощно и напряженно, что мир мог бы разлететься звездной пылью, и они не заметили бы этого в своем стремлении друг к другу. Если бы это им понадобилось, они порвали бы все связи, оставили друзей, покинули родных и отбросили от себя всякую моральную ответственность. Об этом не может быть споров, Дэн. Мы видим это каждый день, ибо любовь - самая эгоистическая штука в мире.
Но это легко примиряется со всей схемой жизни. Пылкий любовник - дитя природы. Естественный отбор установил, что экзогамия дает более жизнеспособное потомство, чем эндогамия. Перекрестное оплодотворение создает более сильных особей. С другой стороны, если бы семейные привязанности были сильнее любви, мы имели бы много браков среди родственников и соответственно этому наблюдали бы ослабление расы. В этом случае раса была бы побеждена более сильным потомством экзогамистов. То тут, то там мудрые люди еще в прежние времена признавали это; и мы признаем, как свидетельствуют об этом наши законы против кровесмесительных браков.
Берегитесь, однако, ошибки и не думайте, что любовь выше и прекраснее привязанности и дружбы и что стремление к ее утехам есть высшая мудрость любящих. Нет, это не так; они марионетки и ничего не знают и ни о чем не думают. Они происходят от тех людей, которые в прошлом, подобно им, уступали своим страстям. Они покорны силе более мощной, чем они и весь их род, столь же мощной и великой, как силы, управляющие вселенной. Наши любовники - дети природы, естественные и незатейливые. Долг и моральная ответственность имеют для них меньше значения, чем страсть. Они будут послушны и воспроизведут себя, хотя бы небеса разверзлись и прозвучали трубы Страшного суда. И они правы, ибо мы подразумеваем именно это, говоря о "цветении, очаровании и улыбке жизни".
Но человек стал человеком, потому что ему удалось на место инстинкта поставить разум; иначе он бы и по сей день пребывал среди человекообразных обезьян. Он отошел от природы, ему не нравилась земля, по которой ступала нога, и он изменил ее и приноровил к своему вкусу. Он стремился и продолжает стремиться подвести разумное обоснование под возможно большее число человеческих действий. Он развил систему нравственности, создал законы, охраняющие его покой, и силой воли и разума укротил свою лживость и похоть.
Итак, наши любовники естественны и незатейливы. Они вступают в брак. Эпоха преследования с ее наслаждениями Тантала, вздохами и песнями ушла безвозвратно. Наступила эпоха обладания, являющаяся удовлетворением, близостью, познанием. Она требует возвращения разума, и мозг снова должен разбираться в явлениях, взвешивать и измерять их ценность. Наши любовники открывают, что другой, в сущности, является всего только человеком - мужчиной или женщиной. Эфирное вещество, составляющее, по мнению мужчины, земную оболочку его возлюбленной, оказывается кровью и плотью, со всеми недугами и немощами, присущими плоти. Он, с своей стороны, проявляет некоторую грубость характера, недостатки и предрасположения, о которых она не подозревала до свадьбы и которые ей теперь кажутся весьма неприятными. Но вначале все эти свойства не проявляются в резком виде. Они пока не ведут к ссорам. Тот или другой из супругов тотчас же уступает, не закрывая, однако, глаза на свое открытие, и тот или другой удаляется поплакать втайне или с сигарой в зубах обдумать случившееся. Это первые смутные намеки, лукаво подмечаю я, на возвращение разума. Любящие начинают думать. Опьянение любви сменяется похмельем разума.
"Ах, это все мелочи", - говорите вы. Вы правы; поэтому я и делаю на них ударение. Общая сумма бесчисленных мелочей становится мощным мерилом человеческой души. Более того, много семейных очагов расстроилось вследствие разногласия по вопросу о количестве подушек на кушетке, и немало разводов произошло от табачного дыма, пропитавшего занавеси.
В браке наших любящих, как и в большинстве браков, первый год брачной жизни определяет, окажутся ли они способными делить ложе и стол в последующие годы. Первый год - нередко первый месяц - является переходом от любви к брачной привязанности или же становится свидетелем непоправимого разрыва.
В первый год совершается сердечная перестановка. Безрассудство, служившее основанием союзу, должно уступить место разуму; слепая эгоистическая мелкая любовь должна исчезнуть, чтобы на ее место могла прийти мудрая, смотрящая на вещи открытыми глазами дружба. Бывают моменты, когда две воли приходят в столкновение и желания не согласованы: они должны стать моментами раздумья и уступки, когда тот или другой приносит себя в жертву на алтарь возникающей дружбы. От этой способности к уступкам зависит счастье их брака. Возвращаясь к разуму, забытому в период любви, они не могут вести совместного существования без уступок и компромиссов. Если они подходят друг к другу, то постепенно приспособляются к совместной жизни; уступки в некоторых определенных вопросах явятся сами собой; а в остальном они молчаливо и благоразумно признают несовершенство и непостоянство жизни. Все это им подскажет разум. Если же они окажутся неспособными подняться до уступок, жертв и обуздания эгоизма, разум подскажет им развод. В этом случае, вернувшись к благоразумию, они осознают невозможность дальнейшей связи и прекратят ее. Последователь учения о верной любви может заключить, что и вначале не было здесь настоящей любви. Но это неправда. Она была столь же подлинной, как и всякая другая, но после брака ей не удалось найти себе замену в послебрачной дружбе. Во всех браках страстная романтическая любовь должна исчезнуть, и на ее место должна прийти супружеская привязанность, или место останется пустым. Первые - это счастливые браки, вторые - неудачные.
Кончая это письмо, я вспомнил слова Лабрюйера: "Внезапная любовь труднее всего излечивается". Это обобщение всех любовных дел на протяжении человеческой жизни правильно и вполне совпадает с общим ходом моих рассуждений. Я показал, что (так называемая) любовь, которая образуется медленно, родственна дружбе и является подлинной супружеской дружбой. С другой стороны, чем внезапнее любовь, тем она напряженнее и тем менее у нее разумных оснований. А вследствие ее напряженности и неразумности должен пройти большой промежуток времени, пока безумие не прекратится и не наступит время холодных, спокойных размышлений.
Герберт.
P. S. Моя книга - "The Economic Man" - вышла. Посылаю ее вам. Я не думаю, что она вам будет интересна.