- Ты можешь сделать это во мне. Но если тебе не удастся войти в меня, я никогда больше не увижусь с тобой. Ты понимаешь? Никогда. Я никогда не буду с тобой снова разговаривать. Ты перестанешь для меня существовать, уж я об этом позабочусь. Понятно?
- Я понимаю… Не беспокойся.
Он приподнимается, берет член пальцами и очень осторожно вводит его в мое влагалище, настолько влажное, что я едва ощущаю погружение Жан-Марка. Но все-таки я чувствую, как он входит: так мягко, хотя и сильно, что кажется, он целиком проскальзывает в меня, словно угорь в поток воды… Вползает и готовит свое копье… Несколько лет тому назад я нечаянно услышала, как двое ребят на улице вскользь заметили, что собираются трахнуть девчонку. Неожиданно я поняла, что они имели в виду. Тогда это вызвало у меня отвращение: было такое чувство, что это не только плохо, но и может причинить сильную боль. Я думала о ярмарочных палатках, где вам дают некое подобие деревянной шпаги, с помощью которой необходимо снять с крючка кольца. И я представляла себе, что "трахнуть девчонку" означало вонзить что-то твердое, вроде такого деревянного предмета, в ее живот, чтобы, вне всякого сомнения, наказать ее за то, что она девчонка…
Но сегодня это совсем не похоже на наказание, конечно же, нет! Это замечательно! Я смотрю на Жан-Марка, у него в глазах слезы.
- Я схожу с ума из-за тебя, я люблю тебя, Нея, - бормочет он.
Я крепко обнимаю его и на какой-то миг допускаю, что тоже люблю его. Но, конечно, не говорю ему этого. И сразу же я думаю о Морисе. Это Мориса я люблю, Мориса, который любит меня. Кроме того, я понимаю, что Жан-Марк достигает кульминации. Нет времени, нельзя терять самоконтроль. Так-то. Обеими руками отталкиваю его бедра и вынуждаю выйти из меня. Он приподымается с каким-то потерянным видом. Со мной все в порядке. Все же, так или иначе, он не достиг оргазма - я слишком быстро среагировала.
- Не двигайся, - говорю я ему.
Он по-прежнему нависает надо мной, упираясь напряженными руками по обе стороны от меня. Его член снова напротив моего все еще влажного блестящего лона.
При помощи своей руки я заставляю его достичь оргазма за несколько секунд. Именно то, чего я хотела. Его сперма образовала небольшое озерцо на моем пупке.
- Теперь слазь.
- Хочешь, я принесу тебе полотенце? - спрашивает Жан-Марк.
- Нет, одевайся. Уходи.
- Ты не хочешь, чтобы я остался?
- Ты сам сказал, что кто-нибудь может войти. Уходи, сказала, не действуй мне на нервы, поторапливайся.
Жан-Марк снова как можно быстрее одевается. Он делает движение, словно хочет подойти и поцеловать меня.
- Нет, пожалуйста, уходи…
Он собирается открыть дверь. Я окликаю его.
- Послушай, Жан-Марк, если только хоть кто-то когда-либо заподозрит, что между нами что-то было, то предупреждаю: я возненавижу тебя навсегда, и это будет конец.
- Но почему ты думаешь… - начинает Жан-Марк.
- Я не знаю, я просто предупреждаю тебя. Поклянись, что никогда не скажешь ни одного слова ни одному существу о том, что произошло.
- Конечно, Нея…
- Обещай.
- Я обещаю тебе, Нея.
- Клянешься своей собственной головой?
- Своей собственной головой… И твоей, - добавляет он с печальной полуулыбкой.
Я тоже улыбаюсь ему в ответ и кивком головы указываю на дверь. Он уходит.
Я осторожно встаю, положив руку на живот, чтобы исключить потерю даже одной капли спермы Жан-Марка. С большой предосторожностью направляюсь к туалетному столику. Беру стоящую на нем небольшую баночку из матового стекла, в которой я обычно храню шпильки для волос. Опорожняю ее и прикладываю к животу таким образом, чтобы сперма стекала в нее. Ее действительно довольно много. Уж этот мне Жан-Марк!
Я выдвигаю ящик стола и беру очень небольшой кружок липкой пленки, которую взяла сегодня утром на кухне. Обычно ее используют для прикрытия недоеденной пищи, чтобы та не пахла или не утратила запах в холодильнике. Ею я и накрываю баночку. Полоска герметично закрывает края. Отлично - я в полной боевой готовности.
Я читаю "Квентин Дорвард" Вальтера Скотта в старой потрепанной обложке в третий раз. Это одна из моих любимых книг. Обычно мне не нравится Скотт, слишком уж он нудный, и я сыта по горло его эфирными героинями. Но вместе с тем это чудесные любовные истории со счастливым концом. Не важно, что говорят, но истории, заканчивающиеся плохо, неприятны. Однако, когда я читаю одну и ту же вещь, всегда все повторяется снова: я не замечаю, как быстро летит время. Я почти опаздываю. Слышу, как в ванной течет вода. Как это? Морис уже бреется? Да, так и есть - поскольку приезжают родители, он делает это немного раньше обычного, чтобы быть готовым вовремя. Я должна попытаться выиграть хотя бы несколько минут.
Стремительно встаю и стучу в дверь ванной.
- Морис, не можешь ли ты впустить меня на минутку, у тебя достаточно времени.
Морис ворчит, но открывает. Он в купальном халате и волосы еще влажные. Отодвигается в сторону, чтобы дать мне возможность войти, и говорит:
- Поторопись, моя одежда лежит на стуле, я должен вернуться, чтобы одеться.
Он направляется в свою комнату. Я запираю дверь. Да, его одежда здесь: брюки из тонкой черной саржи, теплые боты из мягкой черной замши на меху ламы и черный кашемировый пуловер с круглым вырезом. Он аккуратно разложил их на стуле вместе с носками и короткими подштанниками. Я сажусь на край ванны и смотрю на часы. Без десяти семь. Ошибки не должно быть. Но я тщательно рассчитала время. Все должно пройти гладко. Я окажусь в трудном положении, если снова не воспользуюсь такими идеальными условиями для реализации своего плана.
Без пяти семь я открываю дверь Морису. Он бросает на меня злобный взгляд, но не говорит ничего. Что будет, когда он обнаружит, что его брюки в тальке! Даже щеткой ему придется достаточно потрудиться, чтобы вычистить их - я смешала тальк с водой, так что состав нелегко будет удалить. Но не следует останавливаться на деталях. Если я хочу, чтобы Морис все еще оставался в халате, я должна поторопиться.
Я останавливаюсь перед зеркалом в платяном шкафу и обеими руками разрываю на себе спереди свою белую шелковую блузу. Рву бюстгальтер, затем колготки. Здесь у меня возникают некоторые проблемы, особенно с ластовицей и ее повышенной прочностью. Наконец я справилась: не так уж и плохо.
Теперь я выгляжу довольно ужасно. Взлохмачу волосы, и тогда все действительно будет казаться убедительным. Однако самое сложное еще предстоит сделать. Я раздвигаю ноги. Пристально смотрю на свое отражение. Наблюдаю, как рука спускается вниз к лону, и пытаюсь не думать, совсем не думать о том, что делаю. Я смотрю на все будто со стороны, как если бы это был фильм: моя рука погружается глубоко внутрь влагалища, и неожиданно мои ногти вонзаются, рвут… Появляется кровь.
Тут же я бросаюсь на постель, раздвинув ноги, чтобы кровь пропитала простыни. Я в таком напряжении, что даже не ощущаю боли. Жгучую боль я чувствую как будто где-то глубоко внутри себя. Поворачиваю голову в сторону прикроватного столика. Баночка со спермой Жан-Марка стоит там, и я беру ее, срываю липкую пленку, закрывающую ее, и опрокидываю себе на ладонь. Сперма холодная, липкая, довольно противная. Смазываю ею бедра и губы влагалища. Несколько капель остаются, и их я размазываю по постели. Готово.
- Морис, Морис!
Я кричу так громко, что у меня возникает то же чувство, что и пять минут тому назад, когда я смотрела на себя в зеркало. Это не я кричу, кто-то другой. Я не узнаю своего голоса точно так же, как и тогда, когда отец записывал меня на магнитофон. Я слышу, как открывается первая дверь, в ванную, затем вторая, и вот Морис здесь. Он останавливается на пороге моей комнаты и, видимо, колеблется.
- Морис!
Я охаю и корчусь на постели. Он подходит ближе.
- Я так плохо чувствую себя, Морис, так плохо!
Я не включила свет, и комната освещается только с лестничной площадки. Он не должен слишком отчетливо видеть меня. Он склоняется надо мной и начинает говорить: "Не беспокойся, Нея, ничего серьезного, я пойду и приведу…"
Чего он хочет? Кого привести? Мадемуазель Эчевери, Сюзанну? Что сделать? Снова избавиться от меня и отправить в больницу, поскольку не может послать меня в пансион. Избавиться от меня таким способом? Я покажу ему…
- Нея, что с тобой случилось? - кричит он.
Я не отвечаю. Как будто что-то перехватило мне горло. Я не могу больше говорить. Я ненавижу его, он пугает меня, и внезапно я слышу этот ужасный вопль, который сотрясает весь дом. Слышу этот крик, мой крик, только что прозвучавший во весь голос, и, вцепившись в лицо Морису, затем резко отталкиваю от себя как можно дальше. Я никогда не захочу видеть его снова, никогда.
Закрываю глаза, воспринимая всевозможные звуки, хлопанье дверей, шаги, бег вверх по лестнице, от которого дрожат деревянные стены шале. Дверь распахивается, зажигается свет, и я открываю глаза. Они все здесь: мать и отец, посыльный бакалейщика, мадемуазель Эчевери, таксист мсье Бана, Сюзанна и, конечно, Морис, его руки висят как плети, а на лице, измазанном кровью, дикое выражение. Я бросаюсь поперек кровати с вытянутыми руками и смотрю на всех. Как я стыдлива и испугана. Я чувствую, как слезы стекают по лицу, сопли капают с носа, и все мне прямо в рот. Как все это случилось? Что случилось?
- Почему ты это сделал, Морис? Почему, почему? Скажи мне… Морис, больно. О мама!
Глава 5
НОЖ ДЛЯ РАСКРЫТИЯ ГЛАЗ
Я был в отчаянии. Я действительно мертв? Я должен был знать, любой ценой, даже ценой величайшего страдания. Я взял и открыл нож для раскрытия глаз.
Анри Мишо. "Морт-Моронн"
Я никогда не видела отца таким бледным.
Мама бросается ко мне и стаскивает с кровати, больно вцепившись в запястье. Какой бес в нее вселился? Она вталкивает меня в ванную и почти грубо засовывает в купальный халат. Не могу поклясться, но кажется, что больше чем что-либо другое, ее лицо выражает отвращение. Я давно заметила, что мама не любит, по ее выражению, "это". И вообще, я считаю, она имеет на меня такой же зуб, как и на Мориса. Однако постепенно она берет себя в руки, обнимает меня, и когда я поднимаю глаза, то с удивлением замечаю катящиеся по ее лицу слезы. Она еще крепче сжимает меня в объятиях, слегка похлопывая по спине и шепча прямо в волосы: "Моя дорогая бедняжка, моя бедная девочка… какой ужас!"
Теперь мой черед плакать. До полного изнеможения. Что я наделала? Понимаю - я переступила черту и никогда не смогу повернуть назад, не буду прежней. Я не сумею когда-нибудь сказать им, что это неправда, что Морис ничего не делал, что я все придумала… Никогда не смогу… Я боюсь, ужасно боюсь: а вдруг однажды откроется моя ложь? Что тогда будет со мной? Впрочем, это не только лишь моя ошибка.
Почему Морис причинил мне такую боль? Я любила его, хотела только жить в его тени. Это было нетрудно, все, что требовалось от него, - лишь спросить у родителей, не могу ли я жить в их с Сюзанной доме. И этого мне вполне хватило бы для счастья, Сюзанна тоже была бы счастлива. Но и я должна была сказать, что мне хотелось бы уйти из отчего дома и жить с Сюзанной. Может быть, это еще возможно? Может, если я попрошу об этом сейчас, у них всех наконец откроются глаза? Я объясню, что Морис не собирался причинять мне вред, что он вошел в мою комнату по ошибке, споткнулся и упал на кровать, а я испугалась и завопила как идиотка. В любом случае, я найду что сказать. Я объясню им, что Морис не виноват…
- Ты знаешь, мама, Морис не хотел…
- Замолчи, Нея!.. О, извини, дорогая… не разговаривай, дорогая, ничего не говори. Тебя обидели. Ты должна забыть о том, что случилось, это все…
- Но, мама, я клянусь тебе!..
- Послушай, Нея. Морис совершил ужасное преступление. Он чудовище. Ты не должна даже произносить его имя… просто забудь о его существовании…
Бедная мама! Это не так-то просто. Для начала они попытаются разделаться с ним. Я не вижу, как из фрибурской полиции приезжают за Морисом. Я вообще почти ни с кем не вижусь в тот день. Мама приводит меня в свою комнату и настаивает, чтобы я легла там. Приходит доктор Сулье. Я знакома с ним, его вызывали в прошлом году, когда у меня был ларингит и болело горло. Он называл меня "мадемуазель Нея" и, осматривая, слегка поддразнивал - наверное, кто-то сказал ему, что я хорошая ученица: "Вы не должны стать "синим чулком". Такая красивая девушка, как вы, должна уметь шить и готовить, это более важно, чем латынь и математика. Это приказ доктора, мадемуазель Нея!"
Сегодня не до шуток. Он щупает мой пульс.
- Я должен провести небольшой гинекологический осмотр, мадемуазель Нея. Это будет не больно.
Я в ужасе от всего этого, однако не волнуюсь, скорее наоборот. Он берет небольшую стеклянную пластинку и на ней деревянным шпателем размазывает пробы. Я предусмотрела и это.
Закончив, он делает мне укол и дает выпить две таблетки с водой. Я засыпаю и вижу во сне сову. Не думаю, что с годами я буду всегда связывать лицо Мориса с совой: мне кажется, это из-за формы глаз.
"Забыть"! Мама не учла официальное расследование дела. Сначала я услышала голоса родителей, беседующих с полицией внизу, в гостиной шале, затем их спор со следователем. Наконец мама уступила, и следователь поднялся ко мне в комнату, чтобы задать несколько вопросов. Ну и свиньей же он оказался!
Мама хотела присутствовать при допросе. Он отказал ей, и в комнате со мной были только он и его секретарь. Они сели у моей постели, и следователь заговорил своим ровным, исключительно вежливым тоном. Мсье Миньё, его секретарь, все время потирал руки, будто хотел зарядиться энергией, подобно разминающемуся перед стартом спортсмену.
Не знаю почему, но сначала я посмотрела на секретаря. Я боялась следователя, но все-таки почувствовала, что Миньё - я сразу правильно расслышала его имя - был, в отличие от своего шефа, просто обыкновенным средним человеком из того типа людей, которые мне обычно доверяют.
У него было сочувствующее выражение лица, что уже само по себе немаловажно, и это меня успокоило. Он добросовестно записывал мои ответы.
Имя следователя, Амедей Виоль, я уловила только несколько дней спустя, когда отец упомянул, что по просьбе мамы он обращался к председателю кантонального суда, чтобы убедить его обуздать чрезмерное рвение этого человека.
Мама считала, что эти бесконечные допросы, с которых я зачастую возвращалась вся в слезах, сказываются на мне крайне негативно. Но, конечно, председатель суда учтиво осадил отца, напомнив ему, что следователь не подотчетен кому бы то ни было и что Виоль куда более ответственно относится к своим судебным прерогативам, нежели любой другой из его коллег. Отец смирился с этим, но мама никак не могла успокоиться: как это такой влиятельный человек, как отец, не может заставить их оставить меня в покое? Разве после всего случившегося я не была жертвой?
Я подозреваю, что в этом вопросе Виоль определенно имел сомнения. Даже сегодня я по-прежнему считаю, что он догадался обо всем еще во время самого первого перекрестного допроса. Я никогда не узнаю почему, но по его первому вопросу я поняла, что он не поверил ни одному сказанному мной слову.
Сразу после допроса с опознанием следователь попросил меня подробно изложить ему все, что случилось. Я придерживалась фактов, которые могли быть подтверждены каждым, кого привлекли мои пронзительные крики, - отцом, матерью и другими. Морис вошел в мою комнату, приблизился к кровати, склонился надо мной; вне всякого сомнения, он собирался поцеловать меня, а потом неожиданно совершил нечто изумившее меня: сначала он схватил за запястья, а затем лег на меня, действительно сделав мне больно, очень больно. Я кричала, боролась - больше ничего не помню…
То, что Морис, по моим словам, схватил меня за запястья, было первым обстоятельством, на котором судья Виоль остановился подробно.
- Как вы могли расцарапать лицо и грудь Морису Пийзэ, если он схватил вас за запястья?
- Ну, сначала он держал меня за запястья, а потом, должно быть, отпустил - как я могу помнить?
- Если он отпустил ваши руки, значит ли это, что вы больше не боролись?
- Нет, совсем наоборот, я пыталась встать, подняться с постели… да, я припоминаю сейчас - он отпустил мои запястья и положил обе руки мне на плечи. Я помню это отчетливо, положил обе руки мне на плечи, чтобы снова меня повалить.
- Но если он снова вынудил вас лечь, не были ли вы напуганы или сердиты на него? Сейчас вы сказали мне, если немного вернуться назад, что не думали, будто он хочет вас обидеть, что вы были уверены в его искренней привязанности к вам…
- Это верно, Морис всегда был со мной очень мил. Боялась? Нет, я была в ярости… Хорошо, мне кажется, я боялась. Я действительно не думала, что он хотел совершить что-то плохое… Но, однако, было действительно больно. Поэтому я и царапалась. Я не хотела расцарапать его и не понимала, что делаю… Я же не хотела причинять ему боль, я просто отбивалась… это как при ссоре, когда мы с сестрой Сюзанной были моложе и иногда дрались. Мама обычно говорила, что мы дрались как прачки. Помню, однажды я расцарапала Сюзанну, но даже не соображала, что сделала… Как и в случае с Морисом.
- А вы часто ссоритесь с Сюзанной?
- Не часто. Вообще нет - я очень люблю свою сестру. Мы очень близки. Она говорит, я ее подруга, несмотря на разницу в возрасте…
- Но вы не огорчены, что она вышла замуж? Вы ведь не хотели этого, не так ли?
- О нет, Ваша честь, я была так счастлива! Вы не знаете, какая чудесная была свадьба, и Морис тоже был так мил.
- Разве вы не чувствовали себя несчастной от того, что она покинула вас? Не имеете ли вы зуб на вашего зятя, вставшего между вами?
- Нет, вовсе нет, ваша честь, Морис очень любит меня. Вы же понимаете, что, женившись на Сюзанне, он может даже чаще видеться со мной.
- А вы были счастливы видеть его чаще?
- Я не совсем то имела в виду, мсье. Просто мы все очень близки. Я хочу сказать, что он член нашей семьи. Мы все очень счастливы, и я очень счастлива. Это правда.
После этого Виоль долго вел перекрестный допрос Сюзанны. Надо сказать, Сюзанна меня удивила. Не знаю, реагировала ли бы я точно так же в ее положении, но она сама сказала нам, что никогда не хотела бы снова услышать имя Мориса; для нее это было ясно, как Божий день. Он был ей отвратителен, она относилась к нему как к совершенно чужому человеку. Она объяснила родителям, что, отвечая на вопросы следователя, придерживалась той версии, что она и Морис никогда не имели физической близости, что она, по правде говоря, никогда не была по-настоящему его женой. Мама пыталась было выслать меня из комнаты, когда об этом зашла речь, однако, однажды попросив меня уйти, больше ни она, ни кто-либо из участников той нервозной беседы в дальнейшем не обращал на меня внимания. Они продолжали разговор прямо, без обиняков.
- Ты не сказала ему, что никогда не спала со своим мужем, не так ли? - воскликнула мама.