Этой осенью у них со Светкой торговля была что надо - мода, как известно, дамочка переменчивая. Фасон новый пошел - и весь товар, осенний и зимний, еще в октябре расхватали. Рассчитывали они ехать только после Нового года, чтобы уже весеннее брать, - а тут сейчас нужно. А Светка как раз тяжелое подняла, а может, надуло где, и скрутил ее радикулит. У нее спина всегда была слабым местом - она без теплых штанов и пухового платка вокруг поясницы и на работу не выходила, - а тут совсем худо. Даже повернуться не может, хоть плачь. Сестру ей прислали из поликлиники, уколы ставить, через неделю вроде немного отпустило. Люба со Светкиным Вовиком сама на рынок ездила - он товар грузил, а она за их продавцом приглядывала. Да какая там уже торговля - так, остатки. Обидно было, что Новый год через полтора месяца, скоро все как бешеные кинутся кто за обновками, кто за подарками, а у них со Светкой только залежавшийся неликвид - такое одни старые бабки купят, чтобы косточки на ногах не надавить. Они со Светой переговорили и решили, что Люба с Вовиком вдвоем поедут. Светлана Петровна на Любин вкус полностью полагалась, да и Любе будет спокойно, когда рядом мужчина. Деньги-то повезут немаленькие.
В Москве остановились у знакомых алкашей, где каждый раз останавливались. Впрочем, две комнаты, которые сдавали приезжим алкаши, были приличные, баба-алкашка себя не полностью пропила, в свободное от запоев время все чистила-драила, да и честная была - лучше на бутылку попросит, но чужого не возьмет.
Вечером в первый же день, привезя на квартиру тяжеленные сумки, Люба с Вовиком сели в комнате у Любы выпить-закусить, да и засиделись. Молчаливый Вова опрокидывал рюмку за рюмкой, а Люба только пару раз всего и пригубила - рассказывала мужу подруги всю свою нелегкую жизнь. Потом приемник включили - телевизора у алкашей не было, давно пропили. Танцевали посреди баулов под "Русское радио" и даже под рекламу и медленные, и быстрые танцы, тесно прижавшись друг к другу. Потом Вова Парасочка еще выпил на посошок и пошел к себе спать, а проснулся утром почему-то в Любиной постели. Люба смирно сопела где-то в районе его подмышки, и это ее тихое дыхание почему-то растрогало хмурого Владимира чуть ли не до слез. Его законная половина, оставшаяся дома с радикулитом, обычно оглушительно храпела, прижав безропотного супруга мощным телом к стене. А эта хоть и полненькая, но как-то не мешает. Он слегка пошевелился, намереваясь тихонечко вылезти и уйти к себе, но Люба еще во сне обняла его, положив ручку на могучую, заросшую черными волосами грудь Владимира. От этого прикосновения у него даже в голове застучало, и, крепко прижав к себе уже проснувшуюся Любу, он улыбнулся куда-то в пространство несвойственной ему, по-детски мечтательной улыбкой.
Пять дней они не вылезали из постели, и Владимир только удивлялся Любиной неутомимости и ненасытности. Светлана его уже давно не проявляла такой прыти, отговариваясь то радикулитом, то усталостью, а то и просто засыпала, не дождавшись мужа. Они и так уже задержались дольше оговоренного срока, но Владимир позвонил жене и сообщил, что задержатся еще на два дня. Светлана Петровна каким-то образом поняла, что дело нечисто, тем более что подруга любимая ни разу за все время не позвонила, ни о здоровье не справилась, ни о покупках не рассказала.
Приехав домой, Люба тоже не спешила появляться у закадычной подруги, зато Вовик летел на базар как на крыльях. И каждый день задерживался - то на два часа позже обычного приедет, то на три. А один раз вообще пришел поздно ночью - сказал, что отмечали день рождения и засиделись. Подозрения ее еще более усилились, когда муж стал отговаривать ее выходить на работу, предложив полечиться еще хотя бы месяц. Они, мол, с Любашей и сами справятся, а Светочка пусть сидит дома и выздоравливает. За это время Люба подругу ни разу не навестила, а когда Света сама ей звонила, разговоры выходили какие-то вялые и короткие.
Собравшись с духом, Светлана Петровна поехала на рынок и, пытаясь быть неузнанной в низко надвинутом на лицо капюшоне, из соседнего ряда наблюдала, как ее родной Вовик то приобнимет Любу за талию, то похлопает по массивному заду, а то, думая, что никто их не видит, и поцелует в шейку. Светлана Петровна стояла, глотая слезы, и больше всего ей хотелось сейчас же броситься на обидчицу и выцарапать ей бесстыжие глаза. Но Светлана Парасочка была женщина умная и выдержанная - во всяком случае, ее выдержки хватило до вечера, когда снова задержавшийся супруг явился наконец от разлучницы домой.
Муж угрюмо молчал, и чем дольше он молчал, тем больше распалялась Светлана Петровна - она припомнила ему и поздние возвращения, и затянувшуюся поездку, и поцелуи в шейку, куда ее - ее, законную жену! - он ни разу не целовал.
И тут Светлана Парасочка допустила главную ошибку - увидев, что муж как ни в чем не бывало, даже не сняв ботинок, отправился в кухню и, взяв со сковородки холодную котлету, с аппетитом ее ест, - она сказала то, о чем долго потом жалела и чего вообще никогда не должна говорить мужу жена, если хочет жить с ним долго и счастливо и умереть в один день.
- Да ты ж вообще никто - ноль без палочки! Всю жизнь на заводе своем сраном за копейки мантулил! И что у тебя было? Ну, что? Не скажешь? Зато я скажу. Спецовка, блин, и грамоты похвальные - такому-растакому, наладчику нашему золотому от дирекции завода. Наладчик! Видала я сегодня, как ты там налаживал! Да подотрись ты своими грамотами! Только я домой деньги приносила, и на базар я пошла стоять, чтобы было что детям надеть, чтоб не выросли такими, как ты! И всех вырастила, выучила, все люди, а ты как был никем, так никем и остался. И машину я тебе купила за свои деньги, и одела как человека, и жрешь-пьешь ты от пуза чего сам хочешь, и… - Тут Светлана Парасочка почувствовала, что кричит в пустое пространство. Муж, шваркнув в сковородку недоеденную котлету, брезгливо вытер пальцы о первое попавшееся - новые цветастые шторы - и, бросив открытой дверь, уже спускался по лестнице. Шаги его грохотали где-то двумя этажами ниже, когда Светлана Петровна замолчала, всхлипнула и выбежала на холодную лестничную площадку, забыв про радикулит.
- Вова! - закричала она, перевесившись через перила. - Вова! Вернись!
Но муж уходил от нее, уходил к какой-то там бывшей учительнице, которую она сама приветила, научила торговому делу, впустила в дом и в свое сердце. Змею на груди пригрела! И Светлана Петровна лихорадочно жала на кнопку лифта, а тот как назло стоял где-то на двенадцатом этаже. И когда она наконец спустилась вниз и вылетела из подъезда прямо в промозглую осеннюю сырость - в одном только халате и тапочках на босу ногу, - мужа уже и след простыл. Мигнула стóпами на повороте та самая машина, которой попрекала Светлана Петровна благоверного, - и все.
- Вова! - всхлипнула она. Холодный ветер раздул полы ее нарядного шелкового халата, и какая-то машина, попав колесом в колдобину, бесцеремонно обдала Светлану Петровну грязью.
* * *
Уже третий день Дарья строго постилась, сидя чуть ли не на хлебе и воде, а вот с новой одеждой выходил прокол - дома у нее ничего нового не было, а идти на рынок и бросить Ольгу одну она не могла. В конце концов она все-таки решилась.
- Оль, ты знаешь, я завтра с утра уйду ненадолго, ты не волнуйся.
- Туда? - многозначительно кивнув, спросила Ольга.
- Да. И ты, пожалуйста, со мной утром не разговаривай. И вообще, ты спи, а я схожу быстренько и вернусь… Да, Оль, мне сегодня на рынок съездить нужно. Прямо сейчас.
- Зачем? У нас все есть, да ты и не ешь ничего. У меня тоже аппетита нет…
- Видишь ли, я должна одежду себе купить… Новую. Всю новую, понимаешь?
Ольга неожиданно заинтересовалась.
- Тебе, если честно, давно пора гардеробчик обновить, а то ходишь, как…
- …старая дева, - закончила Даша.
- Ну что ты, в самом деле! Просто плащик твой сиротский действительно пора бы уже того… поменять на что-нибудь. И холодно тебе в нем. Да и ботинки латаные-перелатаные. Купим тебе дубленочку, свитерок такой… под глаза… - У самой Ольги глаза вдруг засветились, она поднялась с дивана, с которого уже неделю никуда не вставала. - Давай, Дашунь, собирайся, поехали.
- Да чего мне собираться. - Дашка усмехнулась. Лучшая прогулка для расстроенной женщины - это поход за обновками. Хотя бы и для подруги. Все хорошо, плохо только то, что деньги остались дома, а одалживаться она не любила. Два года Дашка потихоньку откладывала со своей скромной зарплаты и с репетиторских уроков, чтобы купить мечту всей своей жизни - компьютер. Но этой мечте, видимо, не суждено сбыться. Ольга права - по десять лет носить один и тот же плащ - это как-то не по-женски. Дубленку она себе, конечно, позволить не сможет, а вот дубляжик посимпатичнее… В плаще зимой чертовски холодно, хотя он ее и стройнит. В самые холода она, правда, надевает старинную бабкину каракулевую шубу, но шуба местами уже так вытерлась, что мать как-то заметила: "Скоро она окончательно облезет и превратится в приличное кожаное пальто". Короче, шубой можно было укрываться поверх одеяла в холодные ночи, и только.
- Оля, - позвала Дашка, - ты где?
- Здесь. - Ольга выглянула из ванной. - Только подкрашусь немного, и все.
"Пожалуй, мы идем на поправку, - улыбнулась про себя Даша. - Если женщина красит глаза и губы, значит вешаться или топиться в ближайшее время она точно не собирается".
- Оль, тут такое дело… У меня деньги дома, заедем или ты мне займешь?
- Конечно, заедем. - Ольга подмигнула из зеркала. - А то дашь тебе три копейки и три года ждать придется. Ты чего, Даш? Пока к тебе, пока по магазинам. Сейчас возьмем карточку и поедем.
- Оль, по магазинам я не поеду. Они мне не по карману. Только на рынок. Понятно?
- Даш, не придумывай, ладно? Я за все плачу, хорошо? Ты со мной возишься, нянчишься, на работу не ходишь…
- Ты что, решила компенсировать мои потери на работе? - холодно поинтересовалась Даша.
- Дашка, ну что ты как маленькая, ей-богу, - заюлила Ольга. - Просто по-дружески…
- Все. Никуда я не поеду. Ни в магазины, ни на рынок.
- Даже накраситься как следует не дала. Какая! Даш, а Даш? Ты обиделась, что ли? Даш? Ты бросаешь меня, что ли? Ой, какие мы индюки надутые. - Ольга улыбнулась и сразу стала прежней Ольгой, у которой все было в порядке. - А помнишь, как в институте мне на вечер пойти не в чем было и мы твою новую юбку на меня перешивали? Что? Не помнишь уже?
- Да помню я. - Дашка мгновенно оттаяла. Она вообще не умела сердиться. - Все я прекрасно помню. Если можешь, займи мне… тысячи две. Я думаю, на все хватит и еще на тортик останется. - Тут она вспомнила, что сегодня еще нужно строго поститься, и загрустила.
* * *
Все без малого две недели, что Владимир Парасочка жил у нее, Люба Крячко была на седьмом небе. Вместе на базар, вместе с базара. Даже то, что Вова помогал утром вывозить, а в конце рабочего дня собирать и отвозить на склад товар своей бывшей жены, Люба считала в порядке вещей. Именно так и должны поступать культурные, интеллигентные люди, к которым Любовь Павловна Крячко причисляла и себя. Развестись мирно, без скандала, даже помогать друг другу. А что? Ну что она Светке сделала плохого? Чем она виновата, что Володечка ее выбрал? Значит, есть в ней что-то такое… И она со страстью отдалась семейной жизни - готовила не покладая рук: жарила котлеты, пекла пирожки, один раз даже сварила настоящий украинский борщ. Но котлеты она пересолила, пирожки подгорели снизу, а сверху почему-то остались сырыми. Борщ вообще вышел какой-то пресный, а когда она хотела поправить дело и налила в него уксуса, есть стало совсем невозможно. Но Володечка мужественно ел и борщ, и котлеты, только вот пирожки пришлось отнести голубям на улицу.
Люба не могла понять, что же не так? Все по тем самым заветным рецептам, которые она диктовала девчонкам в школе. Может, все дело в том, что сама себе она много лет ничего такого не готовила? В школе обедала в столовой - приятельница-повариха всегда оставляла для Любы что получше; ужинала, как правило, у многочисленных подруг, а если и оставалась редким вечером дома, то готовила что попроще, лишь бы не торчать долго в коммунальной кухне. Картошку в мундире, макароны с маслом, сосиски. Утром - неизменная яичница. Но разве можно кормить любимого человека какой-то там яичницей? И, мóя после неудавшегося омлета по-провансальски взбивалку, Люба тяжело вздохнула.
Владимир Парасочка, наблюдая мучения женщины, с которой он решил делить постель, кров и стол, также вздохнул и сам поставил сковородку на огонь. Он ловко управлялся у плиты, обвязавшись парадным Любиным фартуком с мережкой. Люба засмотрелась на мужчину своей мечты. Может быть, этот день будет самым счастливым в их жизни?
Но, выходя из машины, Люба поскользнулась и сильно подвернула ногу. Да и торговля как-то сразу не заладилась. То ли Любина больная нога мешала делу, то ли что-то еще, но покупатели крутили в руках Любины сапожки и нарядные туфли - к Новому году выставила! - и тут же, не отходя далеко, покупали у Светкиной реализаторши Зинки. Покупали точно такие же, что и было обидно. Люба и цену сбросила, но народ, словно заколдованный, не спрашивая, ломился к соседнему прилавку, рвал товар прямо из рук и покупал, покупал, покупал. У Любы даже злые слезы навернулись на глаза, когда она прикидывала, какую кассу сдаст сегодня Зинка Светлане. Наконец парочка, которую Люба сразу наметанным глазом определила как состоятельных клиентов, остановилась возле нее. Девушка выбрала самые дорогие сапоги и спросила цену. И тут Люба, сама не понимая, как это вышло - то ли от боли в ноге, то ли просто от обиды на неудачный день, - назвала сумму в два раза выше той, по которой продавала эти сапожки. Но парочку, казалось, это нисколько не смутило - девушка сунула в сапоги ноги, застегнула змейку. Вова, стоявший сбоку, услужливо показывал в зеркало, что товар - просто высший пилотаж. Люба тоже улыбалась клиентке - а как же! В торговом деле главное - вежливое обращение. Спутник девушки, даже не поторговавшись, отсчитал требуемое. Люба, все так же лучезарно улыбаясь, сунула деньги в набрюшный кошелек под куртку.
- Вам в коробочку положить или в пакетик? - спросила она у девицы, озабоченно топавшей новыми сапогами в картонку, брошенную рачительной Любой на грязный снег.
- Что-то они мне в подъеме жмут… - неопределенно проговорила девица. - И вообще, колодка какая-то неудобная…
- Да вы пройдитесь, пройдитесь! - забеспокоилась Люба. - Они ж разойдутся, они ж новые совсем. Вы посмотрите, замша какая! Вышивка! Стразы! Мех натуралочка, фабричная работа…
- Нет, не хочу, - решительно сказала девица, стаскивая сапоги. - Если сейчас жмут, то потом еще хуже будет. Купишь, а носить не будешь. Извините.
- Да ничего. - Люба улыбалась изо всех сил, доставая деньги из кошелька обратно.
- Простите. - Мужик оттер плечом назад свою спутницу. - Я вам сколько давал? Тыщу триста? А вы мне сколько вернули?
- Сколько? - Люба взяла только что возвращенные деньги и пересчитала их. - Ничего не понимаю, - промямлила она. - Триста.
- Я давал вам тыщу триста, а вы мне вернули просто триста. Я вот их в руках держал, никуда не девал. Слышь, братан, ты же сам видел? - обратился он к Владимиру Парасочке.
Владимир кивнул. Да Люба и сама видела, что мужик рук никуда не совал и деньги только пересчитал и все. Как это может быть?
- Давайте быстрее, - капризно протянула девица. - Я замерзла!
- Сейчас. - Люба непослушными руками полезла в кошелек и достала недостающую сумму. Она могла бы поклясться, что, сколько ей дали, столько она и вернула, и никак не триста. Но ведь и Володя тоже видел… Наваждение какое-то. И главное, ничего не докажешь. Вот если бы в кошельке не было денег, но уже три дня, пребывая в счастливом угаре семейной жизни, она оставляла всю выручку в объемистом кожаном нутре. Она собиралась сегодня купить Володечке к Новому году золотую цепочку - толстую, витую, и медальон к ней - спереди буква "В", обозначающая его имя, а сзади "Л" - ее имя и "любовь" тоже. Цепочку она уже присмотрела, и гравер пообещал все сделать. Глотая слезы, Люба смотрела вслед удаляющейся парочке. Владимир закурил.
- Я пойду пройдусь. Булочку тебе куплю и ноги разомну. Люба кивнула. Она пыталась успокоиться и даже присела на раскладной стульчик. Да черт с ними, с деньгами, хотя она была больше чем уверена, что ее хитро провели. И Зинка еще косится, небось, радуется, что конкурентка прогорела… Интересно, Светка сегодня придет кассу забирать или нет? Зинка, конечно, ей все расскажет, да еще и приврет.