Но в древнем славянском языке частица ли не всегда дает смысл вопросительный, подобно латинскому пе; иногда ли значит только, иногда – бы, иногда – же; доныне в сербском языке сохраняет она сии знаменования. В русском частица ли есть или союз разделительный, или вопросительный, если управляет ею отрицательное не; в песнях не имеет она иногда никакого смысла и вставляется для меры так же, как и частицы и, что, а, как уж, уж как (замечание Тредьяковского). (Здесь Пушкин фактически дал определение энклитике. – А. К.)
Во-первых, рассмотрим смысл речи. По мнению переводчиков, поэт говорит: Не воспеть ли нам об Игоре по-старому? Начнем же песнь по былинам сего времени (то есть поновому) – а не по замышлению Боянову (то есть не по-старому). Явное противуречие! Если же признаем, что частица ли смысла вопросительного не дает, то выйдет: Не прилично, братья, начать старым слогом печальную песнь об Игоре Святославиче; начаться же песни по былинам сего времени, а не по вымыслам Бояна. Стихотворцы никогда не любили упрека в подражании, и неизвестный творец "Слова о полку Игореве" не преминул объявить в начале своей поэмы, что он будет петь по-своему, по-новому, а не тащиться по следам старого Бояна. Глагол бяшетъ подтверждает замечание мое: он употреблен в прошедшем времени (с неправильностию в склонении, коему примеры встречаются в летописях) и предполагает условную частицу: неприлично было бы. Вопрос же требовал бы настоящего или будущего.
"Боянъ бо вѣщій, аще кому хотяше пѣснь творити, то растекашется мыслію по древу, сѣрым волкомъ по земли, шизымъ орломъ подь облакы".
§ 2. Не решу, упрекает ли здесь Бояна или хвалит, но, во всяком случае, поэт приводит сие место в пример того, каким образом слагали песни в старину. Здесь полагаю описку или даже поправку, впрочем, незначительную: растекашется мыслию но древу – тут пропущено слово славіем, которое довершает уподобление; ниже сие выражение употреблено.
Помняшеть бо речь първыхъ временъ усобіцѣ;
тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедѣй,
который дотечаше, та преди пѣсь пояше
старому Ярослову, храброму Мстиславу,
иже зарѣза Редедю предъ пълкы Касожьскыми,
красному Романови Святъславличю.
Боян же, братіе, не 10 соколовь на стадо
лебедѣй пущаше,
нъ своя вѣщіа пръсты на живая струны въскладаше;
они же сами Княземъ славу рокотаху.
§ 3. Ни один из толкователей не перевел сего места удовлетворительно. Дело здесь идет о Бояне; все это продолжение прежней мысли: поминая предания о прежних бранях (усобица значит ополчение, брань, а не междоусобие, как перепели некоторые. Междоусобие есть уже слово составленное), напускал он и проч. "Помняшеть бо рѣчь первыхъ временъ усобицѣ; тогда пущаше і соколовъ на стадо лебедѣй etc.", то есть 10 соколов, напущенные на стадо лебедей, значили 10 пальцев, возлагаемых на струны. Поэт изъясняет иносказательный язык Соловья старого времени и изъяснение столь же великолепно, как и блестящая аллегория, приведенная им в пример. А. С. Шишков сравнивает сие место с началом поэмы "Смерть Авеля". Толкование Александра Семеновича любопытно (т. 7, стр. 43). "Итак, надлежит паче думать, что в древние времена соколиная охота служила не к одному увеселению, но тако ж и к некоторому прославлению героев или к решению спора, кому из них отдать преимущество. Может быть, отличившиеся в сражениях военачальники или князья, состязавшиеся в славе, выезжали на поле каждый с соколом своим и пускали их на стадо лебединое с тем, что чей сокол удалее и скорее долетит, тому прежде и приносить общее поздравление в одержании преимущества над прочими".
Г-н Пожарский с сим мнением не согласуется: ему кажется неприличным для русских князей "доказывать первенство свое, кровию приобретенное", полетом соколов. Он полагает, что не князья, а стихотворцы пускали соколов, а причина такого древнего обряда, думает он, была скромность стихотворцев, не хотевших выставлять себя перед товарищами. А. С. Шишков, в свою очередь, видит в мнении Я. Пожарского крайнюю неосновательность и несчастное самолюбие (т. 11, стр. 388). К крайнему нашему сожалению, г. Пожарский не возразил.
а) Почнемъ же, братіе, повѣсть сію от старого Владимера до нынѣшняго Игоря (здесь определяется эпоха, в которую написано Слово о полку Игореве).
b) иже истягнулъ умъ крѣпостію". (Истянул – вытянул, натянул, изведал, испробовал. Пожарский – опоясал ум крепостию; первые толкователи – напрягши ум крепостшо своею.) Истянул, как лук, изострил, как меч, – метафоры, заимствованные из одного источника.
с) "Наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя полки на землю Половецкую за землю Русскую. Тогда Игорь возрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, и рече Игорь къ дружинѣ своей: братіе и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти" – лучше быть убиту, нежели полонену. В русском языке сохранилось одно слово, где ли после не, не имеет силы вопросительной – нежели. Слово неже употреблялось во всех славянских наречиях, встречается и в "Слове о полку Игореве".
"А всядемъ, братіе, на свои борзыя комони, да позримъ синяго Дону".
Суеверие, полагавшее затмение солнечное бедственным знаменованнем, было некогда общим.
d) "Спала Князю умъ похоти, и жалость ему знаменіе заступи, искусити Дону великаго". – Слова запутаны. Первые издатели перевели: "Пришло князю на мысль пренебречь (худое) предвещание и изведать (счастия на) Дону великом". "Заступить" имеет несколько значений: омрачить, помешать, удержать. Пришлось князю, мысль похоти и горесть знамение ему удержало. Спали князю в ум желание и печаль. Ему знамение мешало (запрещало) искусити Дону великого. "Хощу бо, рече (так хочу же, сказал), копие преломити копецъ поля Половецкаго, а любо испити шеломомъ Дону".
е) "О бояне, соловию стараго времени! абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени", т.е. "сплетая хвалы на все стороны сего времени". Если не ошибаюсь, ирония пробивается сквозь пышную хвалу).
f) "Рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы". ("Четыре раза" говорят первые издатели… 5 стр. изд. Шишкова). Прочие толкователи не последовали скромному примеру. Они не хотели оставить без решения то, чего не понимали.
Чрез всю Бессарабию проходит ряд курганов, памятник римских укреплений, известный под названием Троянова вала. Вот куда обратились толкователи и утвердили, что неизвестный Троян, о коем четыре раза упоминает "Слово о полку Игореве", есть не кто иной, как римский император. Должно ли не шутя опровергать такое легкомысленное объяснение?
Но и тропа Троянова может ли быть принята за Троянов вал, когда несколько ниже определяется (стр. 14, изд. Шишкова): "Вступила дѣвою на землю Трояню, на синем морѣ у Дону". Где же тут Бессарабия? "Следы Трояна…", – говорит Вельтман. Почему же?
g) "Пѣти было пѣсь Игореви, того (Олга) внуку. Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая; галици стады бѣжать къ Дону великому; чили въспѣти было вѣщей Бояне, Велесовь внуче!"
Поэт повторяет опять выражения Бояновы и, обращаясь к Бояну, вопрошает: "Или не так ли петь было, вещий Бояне, Велесов внуче?"
"Комони ржуть за Сулою; звенить слава въ Кыевѣ; трубы трубять въ Новѣградѣ; стоять стязи въ Путивлѣ; Игорь ждетъ мила брата Всеволода".
Теперь поэт говорит сам от себя не по вымыслу Бояню, по былинам сего времени. Должно признаться, что это живое и быстрое описание стоит иносказаний соловья старого времени.
h) "И рече ему Буй-Туръ Всеволодъ: одинъ братъ, одинъ свѣт свѣтлый, ты Игорю, оба есвѣ Святославичи; сѣдлай, брате, свои борзые комони, а мои ти готовы". Готовы – значит здесь известны, значение сие сохранилось в иллирийском словинском наречии: ниже мы увидим, что половцы бегут неготовыми (неизвестными) дорогами. Если же неготовыми значило бы немощеными, то что же бы значило: "… готовые кони – оседланы у Курска на переди"?
i) "А мои ти Куряне свѣдоми къмети".
Сие повторение того же понятия другими выражениями подтверждает предыдущее мое показание. Это одна из древнейших форм поэзии. (Смотри Священное писание).
k) "Кмети – подъ трубами повиты".
Г-н Вельтман пишет: "Кмет значит частный начальник, староста". Кметь значит вообще крестьянин, мужик. Кач gospoda stori krivo, kmeti morjo plazhat shivo. (Что баре наделают криво, мужики должны исправлять живо (словинск.)).
Несмотря на то что статья Пушкина "Песнь о полку Игореве", дополненная некоторыми его же замечаниями из других источников, благодаря неутомимым поискам первого пушкиниста П. В. Анненкова, комментирует всего лишь одну десятую часть текста "Слова", не отпускает ощущение, что это исследование и по сей день является едва ли не самым лучшим научно обоснованным анализом Песни. Замечание Пушкина о том, что, несмотря на усилия первых издателей ("люди истинно ученые"), "…некоторые места остались темны или вовсе невразумительны", остается актуальным и поныне, по прошествии без малого двухсот лет, поскольку многочисленные "…толкователи наперерыв затмевали неясные выражения своевольными поправками и догадками, ни на чем не основанными".
Как в воду смотрел наш гений, поскольку за 200 лет научных и околонаучных, а то и вовсе любительских "исследований" – море, а воз, как говорится, и ныне там, а именно в конце XVIII – начале XIX веков. То есть количество "темных мест" осталось практически неизменным.
Многие исследователи этой статьи Пушкина уверенно утверждают, что во "Введении" Пушкин твердо высказывается в пользу подлинности древнего текста, поскольку поэт пишет:
"Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока…
Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А. Х. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности "Песни о полку Игореве". Великий скептик Шлецер, не видав "Песни о полку Игореве", сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением, и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!
Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться".
Однако последующие рассуждения поэта о возможном авторстве "Слова" можно понимать двояко, то есть автором может быть как участник событий 1185 года, так и современник эпохи возрождения русской словесности, наступившей во второй половине XVIII века, поскольку под "дух древности" подделываться научились и весьма успешно, о чем сам же Пушкин и говорит, приводя соответствующие примеры.
Двусмысленно звучат некоторые фрагменты пушкинского "Введения", как то: "Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?".
А почему эта мысль не могла прийти в голову просвещенному современнику того же Мусина-Пушкина, разве обращение, скажем, современного поэта к событиям древней истории России является запретной темой? Хватило бы соответствующих знаний и таланта.
Пушкин решительно и весьма аргументировано отводит от авторства "Слова" Н. М. Карамзина, которого таковым считали некоторые скептики и даже в более поздние времена. В отношении Г. Р. Державина, о котором якобы Пушкин высказался столь иронически и даже уничижительно, дело обстоит совершенно иначе, ибо это не "историк", а Поэт. Выше уже отмечалось, что эта сомнительная вставка сделана неизвестно кем и неизвестно когда и принадлежать глубокому почитателю таланта "старика Державина" не может по определению, а значит, теоретически Державин мог претендовать на авторство "Слова".
Напомним читателю знаменитое пушкинское стихотворение "Воспоминание в Царском Селе", прочитанное юным лицеистом 8 января 1815 года на переходных экзаменах с младшего курса лицея (первого 3-летия) на старший.
Державину приятно было услышать в стихотворении, прочитанном Пушкиным, прямые переклички со "Словом о полку Игореве", над которым он и сам продолжал работать. Ниже приводятся ассоциации, выделенные известными пушкинистами при сопоставлении "Воспоминаний…" и "Слова", при этом соответствующие места стихотворения Пушкина выделены курсивом, а справа соответствующая текстовая аллюзия, навеянная "Словом о полку Игореве".
Воспоминания в царском селе
Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес;
В безмолвной тишине почили
дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей,
бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок,
уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках.С холмов кремнистых водопады
Стекают бисерной рекой,
Там в тихом озере плескаются наяды
Его ленивою волной;
А там в безмолвии
огромные чертоги,
На своды опершись,
несутся к облакам.
Не здесь ли мирны дни вели
земные боги?
Не се ль Минервы Росской храм?