В предисловии к книге А. А. Зимина, опубликованной в 2006-м году, более чем через четверть века после ухода из жизни ее автора, О. В. Творогов, как бы продолжая указанную статью о жизни и творчестве А. А. Зимина и отдавая дань научному подвигу выдающегося ученого, пишет: "А. А. Зимина нельзя упрекнуть в том, что какая-либо из проблем "слововедения", существенная для решения вопроса о датировке и атрибуции памятника, обойдена его вниманием. Его книга – наиболее полный свод возражений защитникам древности "Слова", и без ответа на все доводы и сомнения А. А. Зимина нельзя, на мой взгляд, в дальнейшем бестрепетно рассуждать о времени создания памятника. Но если аргументация автора – самого основательного из "скептиков" – окажется неубедительной, то это будет означать, что у скептического отношения к древности "Слова" осталось мало шансов на будущее… Должен признать, что, прочитав книгу А. А. Зимина, я не изменил своего взгляда и по-прежнему считаю "Слово" памятником древнерусской литературы".
Когда писались эти строки, уже была опубликована книга академика А. А. Зализняка, подтвердившего пророческие слова О. В. Творогова, что у сторонников скептического отношения к древности "Слова" не просто "осталось мало шансов" считать Ивана (Иоиля) Быковского автором "Слова о полку Игореве", но и любого другого просвещенного человека середины XVIII века, если не будет доказано каким-то чудесным образом, что такой гений все-таки существовал.
В предисловии к 3-му изданию книги автор поставил перед собой проблему разрешения весьма непростой задачи: "Если верна версия вторичности (неподлинности) "Слова о полку Игореве", то возникает дополнительная дилемма: создавалось ли "Слово" как обычное литературное произведение или с замыслом ввести общество в заблуждение относительно его происхождения. То есть как подделка. Тем самым версия вторичности подразделяется на: а) версию о простой имитации (не предполагающей какого-либо обмана); б) версию о поддельности, уточнив эту задачу следующим образом: автор…XVIII века, пожелавший воспеть в древнем стиле поход XII века и заимствующий при этом целые пассажи из сочинения XV века, мог восприниматься только как стилизатор, а если он не открывал своего авторства и выдавал свое сочинение за древнее, то уже как мистификатор (что равносильно фальсификатору).
То есть если автор "Слова" жил и творил во второй половине XVIII века (А. А. Зализняк называет его Анонимом, в отличие от общепринятого термина "скептик"), то, согласно принятому автором определению, Аноним является однозначно мистификатором (фальсификатором), поскольку имя его и по сей день неизвестно. Таким образом, из рассмотрения исключается такой, на первый взгляд совершенно неправдоподобный вариант, когда Аноним одновременно является и стилизатором, и мистификатором. Действительно, в одном лице эти два качества совместить невозможно, но Зализняк невольно сам опровергает свое же собственное утверждение, что Аноним непременно должен позиционироваться как фальсификатор, интерпретируя основную идею сочинения А. А. Зимина следующим образом: "…"Слово" – сочинение архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля Быковского (1726-1798 годы), задуманное не как фальсификат, а как стилизованное сочинение на историческую тему, которое впоследствии А. И. Мусин-Пушкин решил выдать за древнее". Но поскольку в своем сочинении Зализняк убедительно доказывает, что Иоиль Быковский в принципе не мог создать подобную стилизацию, но в какойто степени участвовал совместно с А. И. Мусиным-Пушкиным в продвижении рукописи "Слова" из небытия к публикации сначала в виде рукописной "Екатерининской копии" (1894 год), а затем в виде печатного издания (1800 год), то стилизатором должно быть третье, неизвестное и поныне лицо, а "коллективным" фальсификатором – Иоиль Быковский и граф А. И. Мусин-Пушкин. Такой вывод напрашивается сам собой, поскольку в выше названных публикациях "Слова" было обнаружено свыше трехсот разночтений, что указывает на то, что в течение 4 лет со дня появления "Екатерининской копии" владелец рукописи А. И. МусинПушкин не без участия Иоиля Быковского (до самой смерти в 1898 году) продолжали работу по "совершенствованию" стилизованной под древность рукописи неизвестного автора. Кто он?!
Для выявления этого лица уже недостаточно аргументации подобно той, что использовал А. А. Зимин для признания Иоиля Быковского автором "Слова", поскольку силой аргументов, приводимых А. А. Зализняком в своем сочинении, наложено научно-обоснованное табу на появление любой другой кандидатуры, способной осуществить подобную стилизацию.
Выходит, что окончательно закатилась звезда на небосклоне скептического взгляда на "Слово", тем более, о чем уже упомянуто выше, никто из них не подал голоса в свое оправдание со дня публикации сочинения А. А. Зализняка, не считая единственного голоса "против", поданного Т. Вилкул в киевском журнале "Ruthenica" (2005), после первого издания книги Зализняка. Поскольку в третьем издании книги А. А. Зализняк аргументированно отвел возможность создания "Слова" путем имитации, то можно считать, что "сообщество" скептиков и по сей день пребывает в состоянии шока от "неопровержимых" доводов автора, исключающих в принципе появление в середине XVIII века гениального имитатора "Слова о полку Игореве".
Кратко о сути этих доводов.
Одним из важнейших доводов в пользу древности "Слова" является так называемая проблема двойственного числа, впервые рассмотренная А. В. Исаченко. Ссылаясь на труды Исаченко, А. А. Зализняк приводит неопровержимые аргументы в пользу древнего происхождения "Слова":
"1) употребление двойственного числа в СПИ вполнесоответствует морфологическим и синтаксическим нормам древнерусского языка XII века, а немногие отклонения сходны с теми, которые наблюдаются также в других памятниках;
2) такая картина не могла быть достигнута путем подражания Задонщине, поскольку в ней двойственное число, за одним исключением, вообще отсутствует;
3) предполагаемый фальсификатор не располагал грамматическими описаниями, которые позволили бы ему правильно построить все словоформы двойственного числа, использованные в "Слове", на основе имевшихся в его время грамматик он получил бы, в частности, в 1-м лице двойств. ошибочное есма (добавим к указаниям Исаченко: или есва),тогда как в действительности в "Слове" правильное есвѣ;
4) не мог он и непосредственно извлечь все эти словоформы из опубликованных к его времени летописей и других древних памятников: большинства этих словоформ там нет; следовательно, какие-то из них он непременно должен был строить сам.
…Общий вывод Исаченко, который он делает с учетом уровня филологии XVIII века (и в молчаливом предположении, что мистификатор пользовался только опубликованными текстами): подделкой наблюдаемая в "Слове" картина употребления двойственного числа ("О моя сыновича, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славь искати"; "ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харлузѣ скована, а въ буести закалена" и т. д.) быть не может". При этом Зализняк оставляет некую бесконечно малую вероятность, что Аноним XVIII века столь гениален, что самостоятельно пришел к форме употребления двойственного числа, свойственной грамматике XII века:
"Рассуждая на этом уровне, мы должны допустить, что в принципе Аноним мог познакомиться с любой рукописью, лежащей в любом монастырском или ином хранилище (кроме разве что берестяных грамот). А если при этом он был гениальным лингвистом или гениальным имитатором, то для него не было неразрешимой проблемой овладеть на основе анализа этих рукописей (или путем их имитации) всеми теми тонкостями древнерусского двойственного числа, о которых шла речь.
…Итак, в вопросе о двойственном числе мы приходим к выводу, что уже в связи с одним лишь этим частным сюжетом версия поддельности "Слова" необходимым образом требует допущения гениальности его создателя.
Другим весьма важным доводом в пользу древности "Слова" являются грамматические формы размещения древнерусских энклитик в "Слове". Современный уровень лингвистики позволяет констатировать, что размещение энклитик в древнерусской фразе подчиняется строгой закономерности, при этом действуют весьма точные синтаксические механизмы. Поэтому вопрос о том, соблюдены ли эти механизмы в "Слове", играет важнейшую роль при выяснении времени создания текста с использованием энклитик.
Древнерусские энклитики делятся на два типа – основной и специальный. Энклитики основного типа (их большинство) в нормальном случае относятся по смыслу к фразе вцелом (или, что равносильно, к сказуемому); их позиция вофразе определяется так называемым законом Ваккернагеля .
Энклитики специального (или "неваккернагелевского") типаотносятся по смыслу к отдельному слову (но не к сказуемому); они не подчиняются закону Ваккернагеля, а располагаются просто непосредственно после того слова, к которому относятся.
Закон Ваккернагеля в своем наиболее общем виде гласит, что в древних индоевропейских языках энклитики (основного типа) располагаются так, что они составляют конечную часть первого фонетического слова фразы. В упрощенном виде закон звучит так: в древних индоевропейских языках (в том числе древнерусском языке) энклитики располагаются непосредственно после первого полноударного слова ("Не лѣпо ли ны бяшеть, братіе…"). Для точного описания действия закона Ваккернагеля в конкретном языке определенной эпохи необходимо зафиксировать следующее:
1) какие именно отрезки речевой цепи являются с точки зрения закона Ваккернагеля "фразами", т. е. единицами, внутри которых отыскивается первое фонетическое слово;
2) какие именно словоформы являются энклитиками основного типа (их список всегда строго ограничен и сравнительно невелик);
3) в каком порядке располагаются энклитики в цепочке из нескольких энклитик. Этот порядок почти всегда бывает жестким. А. А. Зализняк совместно с академиком В. Л. Яниным установили, что в древнерусском языке закон Ваккернагеля действует, при этом выявили все три аспекта действия закона. В этих работах, на широком древнерусском материале берестяных грамот, были установлены т. н. ранги энклитик, то есть номера позиций, которые занимает конкретная энклитика в случае следования энклитик друг с другом, например, энклитика 2-го ранга при таком соединении всегда стоит левее энклитики 3-го ранга. Установлено также, что закон Ваккернагеля строго соблюдается лишь в живой древнерусской речи, и если в письменном памятнике (к таковому относится "Слово") богато представлена живая речь, то закон в нем, безусловно, соблюдается, что является верным признаком древности памятника.
Энклитики основного типа, представленные в "Слове", подразделяются на ранги: ранг № 1 – же (жь); № 2– ли; № 3– бо; № 4 – частица ти; № 5– бы; № 6 – местоимения дательного падежа ми, ти, ны; № 7 – местоимения винительного падежа мя, ся; № 8 – связки еси, есвѣ, еста. Энклитика то относится к специальному типу. В "Слове" свыше 60 примеров, где энклитики ведут себя в строгом соответствии с законом Ваккернагеля: Почнемъ же, братіе…; Не ваю ли храбрая дружина…; Боянъ бо вѣщій…; Тяжко ти головы, кромеѣ плечю…; Аже бы ты былъ…; Что ми шумить, что ми звенить?; Оба есвѣ Святъславича…; Рано еста начала… и т. д.
Во всех случаях, когда возникает ряд энклитик, то они в "Слове" размещаются в строгом порядке их рангов, то есть так, как требует соответствующее древнерусское правило: "Луце же бы потяту быти…" (же – ранг № 1 – бы – ранг № 5); "начати же ся тъй пѣси…"(же – ранг № 1 + ся – ранг № 7); "мало ли ти бяшетъ…" (ли - ранг № 2 + ти- ранг №6); "не лепо ли ны бяшеть…" (ли - ранг № 2 + ны - ранг № 6).
Рассмотрев особенности размещения во фразе энклитики "ся", А. А. Зализняк сделал вывод, что "…в "Слове о полку Игореве" картина поведения энклитик как в целом, так и во многих деталях (имеется в виду энклитика "ся") чрезвычайно близка к тому, что наблюдается в древнерусских памятниках, и, прежде всего, в ранних берестяных грамотах, и в прямой речи в Киевской летописи, писанной по Ипатьевской. При этом имеющиеся нарушения (в частности, двойное ся) носят точно такой же характер, как в списках XV-XVI веков с раннедревнерусских оригиналов.
Особо отметим, что поведение энклитик в "Слове" соответствует древнерусским правилам даже в большей степени, чем ранее полагал Якобсон, который считал нарушениями и относил за счет поздних переписчиков некоторые примеры из "Слова", которые в действительности вполне однотипны с материалами берестяных грамот XII века". Таким образом, заключает Зализняк, Анониму ничего не оставалось делать, как самому "открыть закон Ваккернагеля", поскольку в русском языке XVIII века он "уже не действовал, точнее, от его действия сохранились лишь ничтожные остатки, – и далее заключает, – Анониму русский язык его времени в данном отношении уже ни в чем помочь не мог. Очень мало помогало ему и знание церковнославянского языка, поскольку в церковных текстах этот закон реализовывался чрезвычайно слабо".
Предположив невероятное, что Аноним самостоятельно открыл закон Ваккернагеля, то есть, живя во второй половине XVIII века, он как бы в самом деле был представителем XII века, в худшем случае конца XIV – начала XV века, Зализняк анализирует, при каких условиях такое могло произойти.
"Мыслимые ответы: 1) в силу точного научного знания; 2) в силу некоей исключительной способности интуитивно схватывать язык прочтенных древних текстов с полнотой, позволяющей строить на нем безупречно правильные новые тексты; 3) в силу того, что он был носителем какого-то славянского языка, где закон Ваккернагеля еще действовал.
Версия 1 требует признания того, что здесь, как и во многих других пунктах, Аноним опередил лингвистическую науку, в данном случае даже не только славистику, на сто-двести лет, не пожелав при этом оставить потомству ни слова из своих научных трудов. В частности, он, а не Якоб Ваккернагель, оказался первооткрывателем знаменитого закона.
Это он выявил состав древнерусских энклитик, открыл, что они имеют ранговую организацию, и установил их ранги.
Самый большой труд он вложил в изучение энклитики ся. Он открыл, что в XII веке эта энклитика ставилась левее глагола гораздо чаще, чем в древнейших текстах, таких как старославянские евангелия, и чем в поздних текстах, таких как Задонщина или Острожская библия.
Но разве не мог Аноним взять правила распределения ся просто из того же самого источника, который он и без того заведомо использовал, – из Ипатьевской летописи? В принципе мог, но только в том случае, если бы он изучил ее столь глубоко, чтобы открыть в ее составе особый компонент, отличающийся иными правилами для ся, – прямую речь в той части летописи, которая относится к XII веку. Лишь после этого он мог бы принять решение имитировать поведение ся, свойственное именно этому компоненту летописи. А если бы он взял за образец Ипатьевскую летопись как единое целое, то у него никоим образом не получилась бы та картина поведения ся, которую мы видим в "Слове". Таким образом, только для того, чтобы выявить правила постановки энклитики -ся, он должен был проделать специальное исследование, для которого пришлось бы проштудировать всю летопись, выписывая и анализируя сотни примеров с чисто технических точек зрения, совершенно безотносительно к тому, что он извлекал из этой летописи с точки зрения содержания и литературных особенностей.