В решении Политбюро указывалось, что "спектакль <…> а) является попыткой возвеличивания разбойников Киевской Руси как положительный революционный элемент, что противоречит истории <…> б) огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются <…> носителями героических черт русского народа; в) дает антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа" . На следующий день в "Правде" появилась статья председателя КДИ Платона Керженцева "Фальсификация народного прошлого", в которой постановка была осуждена как злостная хула на русскую историю , а на другой - в той же "Правде" - отчет о собрании в Камерном театре, на котором Таиров признал серьезность допущенных театром ошибок . Для самого Демьяна Бедного, к 1936 году уже определенно раздражавшего Сталина, проработка в партийной печати закончилась сравнительно легко - исключением из партии, отлучением от печати и вельможным небрежением . Работники "культурного фронта" из той же проработки вольны были извлечь свои уроки , ученые гуманитарии - свои .
Решение Политбюро стало неожиданностью для Бедного, оправдывавшего свалившиеся на него невзгоды своей политической недальновидностью, а также бездействием "контролирующих органов", которые должны были бы ему помочь своевременно разобраться в исторической прогрессивности христианства и, кроме того, "овладеть былинной экспозицией". В покаянной беседе с руководителем Союза советских писателей Владимиром Ставским Бедный, незадачливо проговариваясь, сетовал на сложности должного, как теперь он понял из статьи в "Правде", прочтения былин и летописей. И летописи и былины, по его первому впечатлению, вполне давали материал для фарса: "князь Владимир окарачь ползет. Соловей-разбойник свистит, и все падают от его свиста", да и былинные богатыри "были не богатыри, а чепуха, "купилы", "чудилы", а не богатыри". О прогрессивном и героическом характере тех же образов Бедный, увы, узнал только из газеты "Правда" .
В жалобах на свою политическую недальновидность ("Я никогда не претендовал на ясность политического мышления") Бедный был определенно справедлив. Партийные декларации об исторической прогрессивности крещения Руси и позитивности былинных образов не кажутся нежданными в русле уже вполне определившейся в начале 1930-х годов переоценки дореволюционного культурного наследия и, в частности, тенденциозной героизации исторического прошлого. В 1932 году в речи на собрании писателей-коммунистов на квартире Горького Сталин, перечисляя грехи ликвидированного к тому времени РАПП, пенял на непонимание его руководством "элементарной мысли" о том, что "диалектика предполагает не только отрицание старого, но и сохранение его", а идеологическая безусловность "революционного социалистического реализма" (которому в той же речи предназначалось "быть главным, основным течением в литературе") не исключает использования методов других литературных школ. Но мало того: "диалектическое" представление о дидактической функции "старого культурного опыта человечества" обязывает советских писателей, как теперь выясняется, "учиться не только у Маркса, Энгельса, Ленина, но и у классиков литературы", не исключая даже "контрреволюционных писателей - мастеров художественного слова" .
Рассуждения Ленина и Троцкого о мировой революции, оправдывавшие геростратовские умонастроения культурной элиты двадцатых годов, в середине тридцатых выглядели уже анахронизмом. "Сохранение старого" распространяется, помимо прочего, и на фольклор: за полгода до запрещения "Богатырей" П. М. Керженцев, давший старт злорадному шельмованию Бедного в печати, в докладной записке на имена секретарей ЦК А. А. Андреева и Н. И. Ежова обязывал срочно исправить ситуацию, сложившуюся с изданием русского фольклора. Судя по контексту и стилю докладной записки, инициатива в данном случае исходила непосредственно от Сталина: Керженцев начинал свою записку с упоминания об одобрительном мнении Сталина о сочинениях Брет Гарта и необходимости издания романов "социального содержания", а затем в приказном порядке обращал внимание своих партийных коллег на "такой же загон", в котором оказались "произведения русского народного творчества": "Позор для наших издательств, что в советское время не переизданы русские сказки Афанасьева, не говоря уже о других сборниках сказок, былин, песен, пословиц и т. д.". По предложению Керженцева ситуация должна была быть исправлена в течение ближайших двух лет, отведенных Гослитиздату и "Академии" на то, чтобы издать "ряд сборников русских сказок, былин, пословиц и т. п." . Его распоряжение об издании сказок Афанасьева было выполнено с завидной оперативностью: первый том трехтомного собрания, подготовленного Марком Азадовским, Николаем Андреевым и Юрием Соколовым, вышел в конце 1936 года в издательстве "Академия", два других - в 1938 и 1940 годах в Гослитиздате .
В литературе и искусстве середины 1930-х годов футурологические утопии уравновешиваются, а постепенно и вытесняются исторической ретроспекцией, призванной представить настоящее закономерным итогом предшествующей истории, всем своим ходом "диалектически" подготовившей благоденствие сталинского правления. К концу 1930-х годов представление о необратимой поступательности исторического процесса (узаконенное партийными решениями 1934–1936 годов о преподавании истории в школе и осуждением школы скончавшегося к тому времени академика М. Н. Покровского ) опирается на историографический канон, объединивший предтеч революции (Степана Разина, Ивана Болотникова, "разбудивших Герцена" декабристов, Н. Г. Чернышевского) с творцами политических реформ - князем Владимиром, Александром Невским, Иваном Грозным и Петром Первым. В травестийном изображении Крещения Руси Демьян Бедный совершал, с этой точки зрения, уже ту ошибку, что доверился жанру, не соответствовавшему самой стилистике официальной историографии. Медиальный фон, на котором появились "Богатыри", не подразумевал легкомыслия. К 1936 году литературным образцом в надлежащем освящении исторического прошлого мог считаться выдержавший к тому времени несколько изданий "Петр Первый" Алексея Толстого (экранизированный в 1937–1938 годах в двухсерийном фильме Владимира Петрова). В 1938 году появится кинематографическая индульгенция Сергея Эйзенштейна Александру Невскому (соседствующему в фильме с былинным Василием Буслае(вы)м) . В оценке "Александра Невского" критики охотно прибегали к "эпосоведческой" терминологии, находя "эпические" аналогии между русским прошлым и советским настоящим:
"Александр Невский" построен как былина. Эпические образы Эйзенштейн видит крупными, целостными, высеченными из одного куска, из одной глыбы, свободными от дробных, мелких черт, от психологических деталей. <…> Не древность, не прошлое, не старина только являются достоянием эпоса. <…> В наши дни складываются былины о сегодняшней жизни народа, о сегодняшних его героях, и голос сказителей, творящих новый эпос, не звучит чуждым в советской поэзии. Более, чем когда-либо в истории, наше время - время эпоса .
Исторические герои уподобляются героям русского эпоса , а сам эпос - историографии, идеологически призванной, по точной формулировке Кевина Платта и Дэвида Бранденбергера, "мифологизировать настоящее как сцену триумфальной победы над внутренними и внешними врагами, стихиями, самим временем под предводительством здравствующего вождя" . Выдуманность фольклорных персонажей дела при этом, конечно, не меняла, поскольку обнаруживала, как было отмечено в 11-м томе "Литературной энциклопедии", не идеалистическую, но "свободную от идеализма, материалистическую Ф(антазию)", отличающую ее от фантазии символистов и немецких романтиков:
Ф(антазия) русской крестьянской богатырской былины это в основном - реализованные в сюжете метафоры, гиперболы: за этими поэтическими образами Ф(антазии) стоят такие реальности, как мощь трудового народа, его борьба с завоевателями. В крестьянской сказке, за исключением некоторых элементов суеверий, нет мистики, мир ф(антастики) народной поэзии залит солнцем, "возбудители" фантастики в нем ясны .
В 1938 году в учебнике по фольклору Ю. М. Соколова (возглавившего в том же году первую в СССР кафедру фольклора МИФЛИ) тезис об аристократическом происхождении эпоса расценивался уже как однозначно "фашистский" (со ссылкой на Ганса Наумана и теорию "спущенных сверху культурных ценностей" - gesunkenes Kulturgut), а сам учебник заканчивался статьями о певцах-орденоносцах Сулеймане Стальском и Джамбуле Джабаеве, в которых лезгинский ашуг и казахский акын чествовались как герои культуры победившего социализма и вместе с тем - как продолжатели традиции, восходящей к аэдам и рапсодам Древней Греции .
О Заре (с) Востока
Начиная с 1920-х годов представление о культуре среднеазиатских окраин Советского Союза формируется в пропагандистском контексте революционного интернационализма и задач национально-государственного строительства. Формулировка таких задач в партийных документах первых лет советской власти в основном принадлежала Сталину, заявившему о себе как о специалисте в области национальной проблематики уже в 1913 году работой "Марксизм и национальный вопрос". В составленных Сталиным и утвержденных ЦК партии тезисах к X съезду РКП(б) (1921) "Об очередных задачах партии в национальном вопросе" "задача партии по отношению к трудовым массам" среднеазиатских окраин формулировалась как состоящая в том,
чтобы помочь им ликвидировать пережитки патриархально-феодальных отношений и приобщиться к строительству советского хозяйства на основе трудовых крестьянских Советов, путем создания среди этих народов крепких коммунистических организаций, способных использовать опыт русских рабочих и крестьян по советско-хозяйственному строительству и могущих вместе с тем учитывать в своей строительной работе все особенности конкретной экономической обстановки, классового строения, культуры и быта каждой данной национальности, без механического пересаживания экономических мероприятий Центральной России, годных лишь для иной, более высокой, ступени хозяйственного развития .
Социальные, культурные и экономические достижения советской власти в Средней Азии связываются со Сталиным и дальше - не только как с лидером партии, но и как с корифеем в области национальной политики. Новыми доктринальными трудами, закрепившими эту репутацию, стали работы Сталина "Национальный вопрос и ленинизм" (1929) и "О национальном вопросе и национальной культуре" (1929). В 1935 году эти и другие работы были включены в сталинский сборник "Марксизм и национально-колониальный вопрос", ставший обязательным руководством в надлежащих рассуждениях о нерусских народностях и расцвете национальных культур при социализме.