Медицинский колледж в Филадельфии был небольшим учебным заведением; он с трудом поддерживал свое существование в этом консервативном городе, давшем, однако, миру столько прогрессивных начинаний. На лекции ходило всего лишь человек десять-двенадцать, и студентам колледж казался каким-то смелым экспериментом, а занятия - радостью первооткрывателей. В Филадельфии в то время была одна-единственная женщина-врач; словно современная Беллона на боевой колеснице, разъезжала она в коляске по всему городу, смело и настойчиво сражаясь с самыми опасными болезнями; говорили, что ее гонорар доходит до десяти и даже до двадцати тысяч долларов в год. Может быть, некоторые из студенток мечтали о том дне, когда у них будет столь же обширная практика, а заодно и муж; но, насколько нам известно, ни одна из них так и не практиковала за пределами больничной палаты или собственной детской, и более того - можно опасаться, что некоторые из них предпочтут при малейшей опасности позвать на помощь представителя сильного пола, в точности как и их неученые сестры.
Если Руфь и питала какие-нибудь преувеличенные надежды на свою профессию, то она никому не поверяла их; и ее однокурсницы знали ее как веселую и отзывчивую подругу и серьезную студентку, всегда ровную и спокойную, кроме разве тех случаев, когда при ней намекали на то, что у женщин меньше способностей к наукам, нежели у мужчин.
- Говорят, - рассказывал как-то один юный квакерский отпрыск другому, - что Руфь Боултон всерьез решила стать костоправом - ходит на лекции, режет трупы и все такое. Во всяком случае, кровь у нее как раз такая холодная, какая нужна хирургу.
Сказано это было достаточно прочувствованно, так как юному квакеру, должно быть, не раз доводилось испытывать чувство неловкости под оценивающим, спокойным взглядом Руфи и совершенно отчетливое чувство испуга от ее короткого смешка и озадачивающих ответов на его пустую болтовню. Для Руфи подобные молодые люди в это время вообще не существовали, а если они и попадали в поле ее зрения, то она относилась к ним как к занятным пустячкам.
Руфь редко рассказывала друзьям о своей студенческой жизни, но впоследствии они убедились, что она довела учение до конца только ценой колоссального нервного напряжения и полного истощения физических сил. Практику по анатомии она начала с отдельных частей человеческого тела, которые доставлялись прямо в аудиторию; она препарировала то глаз, то ухо, то какой-нибудь клубок мышц и нервов, и это занятие напоминало ей о смерти не больше, чем ботанику - исследование отдельных частей растения, из которого ушла жизнь, как только его вместе с корнями извлекли из земли. Привычка оказывает свое воздействие даже на самые впечатлительные натуры: рано или поздно они перестают обращать внимание на то, что вначале вызывало у них чувство глубокого отвращения; в последнюю войну нам не раз приходилось видеть, как самые хрупкие женщины, которые у себя дома не выносили и вида крови, так привыкали к кровавым сценам, что ходили по лазаретам и по полю боя, среди несчастных, искалеченных солдат, с таким самообладанием, будто прогуливались по цветнику.
Однажды вечером, занимаясь анатомией, Руфь начала изучать раздел, который без наглядного разбора был ей совершенно непонятен; она так увлеклась, что не захотела ждать утра. Поэтому она уговорила занимавшуюся вместе с ней студентку пойти в анатомический театр колледжа и поработать там часок над интересующим их вопросом. Может быть, Руфи к тому же хотелось испытать себя, убедиться, что ее воля способна победить установившиеся суеверия.
Они подошли к ветхому, унылому зданию, и сторож, подозрительно оглядев девушек, впустил их внутрь; потом он дал им зажженные свечи, сообщил, что "наверху лежит новенький", и девушки стали подниматься по широкой лестнице.
На четвертом этаже они отперли дверь и, помедлив немного, вошли в длинную комнату с рядом окон по левой стене и одним окном в глубине. Комнату освещали лишь звезды да принесенные девушками свечи. В полумраке они разглядели два больших продолговатых стола и несколько маленьких, скамьи и стулья, пару скелетов, висящих на стене, умывальник; кое-где на столах под покрывалами лежали какие-то бесформенные предметы.
Окна были открыты, и прохладный ночной ветерок свободно гулял по комнате, поскрипывая створками окон и приподнимая по временам края белых покрывал. Но как бы ни были сильны запахи ночи, даже они не в состоянии были изгнать из комнаты ясно ощутимый запах тлена.
На мгновение девушки замерли в дверях. Сама по себе комната была им достаточно знакома, но ночь придает любому помещению загадочный облик; особенно таинственным казался этот временный приют непогребенных человеческих останков, куда в любую минуту могли влететь на легких крыльях ночного ветерка блуждающие души их покойных владельцев.
Из окон, поверх крыш более низких строений, девушкам видно было стоящее напротив колледжа высокое здание, в верхнем этаже которого, по-видимому, размещался танцевальный зал. Его окна тоже были открыты, и оттуда доносились визги терзаемой кем-то скрипки и уханье гобоя, а иногда и тягучий голос распорядителя; в освещенных квадратах окон мелькали силуэты танцующих пар.
- Интересно, - проговорила Руфь, - что подумали бы танцующие там девицы, если бы увидели нас или узнали бы, что неподалеку от них находится такое место?
Она говорила вполголоса, а когда девушки подошли к длинному столу, стоявшему посередине комнаты, то невольно прижались друг к другу. На столе лежал прямой продолговатый предмет, покрытый покрывалом: это, видимо, и был тот самый "новенький", о котором упомянул сторож. Руфь сделала шаг вперед и чуть дрогнувшей рукой откинула покрывало. Обе испуганно отшатнулись. Перед ними лежал негр. Его черное лицо упорно не хотело покрываться восковой бледностью и пугало своим уродливым сходством с лицами живых. Руфь побелела как полотно, а ее подруга прошептала:
- Уйдем отсюда, Руфь. Мне страшно.
То ли от колеблющегося света свечей, то ли от застывшего на лице мертвеца выражения предсмертной муки, но казалось, что лицо негра сердито нахмурилось: "Мало вам того, что вы всю жизнь мучали и преследовали чернокожего, так вам еще нужно было вытащить его из могилы и послать своих женщин кромсать на куски его тело!"
Кто он, этот мертвец, один из тысяч, которые умерли вчера и обратятся в прах завтра, - кто он, чтобы противиться стремлению науки использовать на благо людям его уже никому не нужные останки?
Конечно, Руфи и в голову не могли прийти такие мысли, но на мгновение жалость и скорбь сменили на ее лице выражение страха и отвращения, она почтительно прикрыла лицо негра покрывалом, и девушки направились каждая к своему столу. Около часа они работали молча, но все время ощущая благоговейный страх от близости смерти, в то время как совсем рядом ключом била жизнь - слышалась веселая музыка и беззаботный смех.
Когда наконец они вышли из жуткой комнаты и, заперев за собой дверь, очутились на улице в толпе прохожих - только тогда по охватившему их облегчению они поняли, в каком нервном напряжении находились все это время.
ГЛАВА XVI
ОБРАЗЦОВЫЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ИНЖЕНЕР.
ИЗЫСКАТЕЛЬСКИЕ РАБОТЫ У ПРИСТАНИ СТОУНА
gildag07.gif
Todtenbuch, 117, I, 3*.
______________
* Я пришел. "Строй дорогу" - слова, выражающие мою суть (мое имя). "Книга мертвых", 117, 1, 3 (египетск.).
Пока шла весна и Руфь была поглощена своими занятиями, Филип и его друзья продолжали жить в "Южном". Главные подрядчики уже закончили переговоры с государственными и железнодорожными чиновниками, а также с подрядчиками помельче и отбыли на Восток. Но Филипа и Генри задержала в городе болезнь одного из инженеров, у постели которого они поочередно дежурили.
В одном из писем Филип рассказал Руфи о их новом знакомом - полковнике Селлерсе, гостеприимном и задушевном джентльмене, искренне заинтересованном в процветании своего края и в их собственных успехах. Им еще не представился случай побывать "у него дома", в северной части штата, но полковник часто обедал с ними, поверял им по секрету свои планы и, по-видимому, испытывал к ним большое расположение, особенно к его другу Гарри. Правда, он почему-то никогда не имел при себе наличных денег, но зато вел очень крупные операции.
Переписка между Филипом и Руфью, столь по-разному занятых, была не слишком оживленной; Филип посылал длинные письма, а получал в ответ короткие, - правда, насыщенные меткими замечаниями; так, например, о полковнике Селлерсе Руфь написала, что такие люди по крайней мере раз в неделю обедают в их доме.
Выбранная Руфью профессия очень удивила Филипа, и хотя он подробно разбирал этот вопрос в своих письмах, но не смел и намекнуть ей, что боится, как бы увлечение медициной не помешало осуществлению его самых сокровенных планов. Он слишком уважал Руфь, чтобы возражать против ее решения, и готов был отстаивать его перед всем светом.
Вынужденная задержка в Сент-Луисе начинала беспокоить Филипа. Деньги его быстро таяли, к тому же ему не терпелось поскорее заняться делом и самому убедиться, сможет ли он нажить состояние или хотя бы получить какую-нибудь должность. Подрядчики предоставили молодым людям право присоединиться к изыскательским партиям, как только они смогут уехать из города, но больше ничего для них не сделали, оставив их, по сути дела, лишь с весьма туманными надеждами на лучшее будущее.
Зато Гарри был вполне счастлив. Он очень быстро перезнакомился со всем городом, начиная от губернатора штата и кончая официантами в отеле. Жаргоном дельцов с Уолл-стрит он владел в совершенстве, разговаривал со всеми так, словно был важной персоной, и с увлечением погрузился в изучение земельных и железнодорожных спекуляций, которыми был насыщен самый воздух Сент-Луиса.
Полковник Селлерс и Гарри беседовали целыми часами и даже днями. Гарри сообщил своему новому другу, что скоро выезжает в изыскательскую партию, работающую на линии Солт-Лик - Пасифик, но что вовсе не это его настоящее дело.
- Как только начнется строительство дороги, мне вместе с одним человеком предстоит получить большой подряд; а пока я хочу побродить с геодезистами и присмотреть хорошие земли и участки под железнодорожные станции.
- Самое главное - это знать, куда вложить капитал, - поддакнул ему полковник. - Я знавал людей, которые потеряли деньги только потому, что сочли ниже своего достоинства прислушаться к совету Селлерса. А другие прислушались - и нажили огромные состояния. Уж кто-кто, а я эти края знаю, изучаю их вот уже двадцать лет. На карте штата Миссури нет такого местечка, которого бы я не знал как свои пять пальцев. Когда вы захотите пристроить немного деньжат, - доверительным тоном продолжал полковник, - дайте знать Бирайе Селлерсу. Вот и все.
- Ну, сейчас у меня на руках не так уж много денег, но если с пятнадцатью или двадцатью тысячами долларов здесь можно сделать что-нибудь, то в нужную минуту я смогу собрать такую сумму.
- Это уже нечто, уже нечто - пятнадцать или двадцать тысяч... скажем двадцать, для начала, - задумчиво проговорил полковник, как бы подыскивая мысленно какое-нибудь дельце, которое можно было бы затеять с такой пустячной суммой. - Вот что я вам скажу, мистер Брайерли, но помните, я говорю это только вам. Я давно держу про запас один небольшой проект. Вернее, он выглядит небольшим на бумаге, но у него большое будущее. Что вы скажете, сэр, относительно города, выросшего за два года будто по мановению волшебного жезла Аладдина - да еще в таком месте, где его возникновение так же неожиданно, как появление маяка на вершине Пайлот-ноба? А земля, на которой будет выстроен город, может стать вашей собственностью! Это вполне осуществимо, вполне осуществимо!
Полковник пододвинул свой стул ближе к Гарри, положил руку ему на колено и, предварительно оглядевшись по сторонам, заговорил вполголоса:
- Линия Солт-Лик - Пасифик пойдет через Пристань Стоуна! Это самое ровное и самое подходящее место для строительства города, какое когда-либо создавал господь бог! К тому же это природный центр края по выращиванию конопли и табака.
- Почему вы решили, что линия пройдет именно там? Судя по карте, это примерно в двадцати милях от прямой трассы.
- Никогда нельзя предвидеть, где пройдет прямая трасса, пока инженеры не проложат ее. Между нами говоря, я уже беседовал с начальником участка, инженером Джеффом Томпсоном. Он понимает нужды Пристани Стоуна и жителей города - будущих жителей. Джефф считает, что железная дорога строится для удобства населения, а не для сусликов; и он говорит, что будь он проклят, если линия не пройдет через Пристань Стоуна! Вам бы следовало познакомиться с Джеффом - он один из самых больших энтузиастов Запада, а лучшего собутыльника я еще не встречал.
Полковник был близок к истине. Чтобы удружить приятелю, Джефф мог пойти на все: он был всегда готов разделить с ним последний доллар и с той же готовностью мог подбить его на дуэль. Когда полковник Селлерс объяснил ему, какие богатства таит земля у Пристани Стоуна, он от души пожал руку этому джентльмену, пригласил его выпить и громовым голосом провозгласил:
- Бог ты мой, полковник! Джентльмену из Вирджинии достаточно сказать словечко другому вирджинцу - и дело сделано! Пристань Стоуна ждет железной дороги по крайней мере четыре тысячи лет, и будь я проклят, если она ее не получит!
Гарри рассказал о новом проекте Филипу, но тот не очень уверовал в него; зато сам Гарри говорил о нем так, будто несуществующий еще город уже стал его собственностью.
Гарри искренне верил во все свои планы и изобретения и жил, ослепленный их золотым ореолом. Молодой человек всем нравился; да и как он мог не нравиться, когда у него были такие подкупающие манеры и такое солидное состояние? Официанты в отеле прислуживали ему как никому другому; он обзавелся в городе множеством знакомых, и все они сочувствовали его разумным и широким взглядам на проблемы развития Сент-Луиса и всего Запада. Он считал, что этот город следовало сделать столицей Соединенных Штатов. С некоторыми из местных коммерсантов он уже почти договорился о поставках для его участка строительства на линии Солт-Лик - Пасифик; он изучал карты с инженерами, проверял профиль пути с подрядчиками, заранее прикидывал возможные цены на участки. Этим делам он отдавал все время, которое оставалось у него свободным от дежурств у постели больного приятеля и от обсуждения деталей нового проекта с полковником Селлерсом.
Тем временем проходили дни, за днями - недели, и деньги Гарри таяли. Он по-прежнему не считал их, - такой уж он был человек, что никогда не считал деньги, ни свои, ни чужие; он умел истратить или дать взаймы один доллар с таким видом, что невольно казалось, будто это десять. И вот однажды, когда ему в конце недели подали счет за номер и услуги, Гарри порылся в карманах и не нашел в них ни цента. Он небрежно сказал хозяину, что у него кончились наличные и что он напишет в Нью-Йорк. Он тут же сел и написал подрядчикам пышущее энтузиазмом письмо о перспективах стройки и попросил выслать ему аванс в сотню или две. Ответа не последовало. Тогда он написал снова и, не выражая никакой обиды, по-деловому попросил прислать ему жалованье хотя бы за три дня. На это последовал короткий ответ, в котором сообщалось, что с деньгами на Уолл-стрит сейчас туго и что ему лучше всего поскорее присоединиться к изыскательской партии.
Однако по счету надо было платить, и Гарри отправился с ним к Филипу посоветоваться, не стоит ли "запросить" немного деньжат у дядюшки. Филип не особенно верил в силу "запросов" Гарри и сказал, что заплатит по счету сам. Гарри немедленно выкинул эту заботу из головы и с легким сердцем, как было свойственно его широкой натуре, предоставил Филипу платить по всем следующим счетам. Филип так и делал, несмотря на чудовищные "дополнительные услуги", фигурировавшие в них; однако он озабоченно пересчитывал свои убывающие "капиталы", так как это было все, что он имел и на что мог рассчитывать. Но разве они с Гарри не заключили молчаливого соглашения поддерживать друг друга и делить все поровну? И разве его щедрый товарищ не поделился бы с ним, если бы он, Филип, оказался в стесненных обстоятельствах, а у Гарри еще оставалось бы хоть немного денег?
Лихорадке наконец надоело трепать героически сопротивлявшегося молодого инженера, которого она свалила с ног в номере отеля, и она покинула его - истощавшего, слегка пожелтевшего, но зато "акклиматизировавшегося". Все уверенно заявляли, что теперь он окончательно "акклиматизировался", хотя никто толком не знал, что такое "акклиматизация" и какое она имеет отношение к западной лихорадке. Некоторые говорили, что это своего рода прививка, благодаря которой смерть от особенно злокачественной лихорадки становится менее вероятной. Другие считали "акклиматизацию" некиим обрядом посвящения, подобным тому, какой принят в "Клубе Чудаков" и после которого всякий получает то, что ему положено. Остальные же полагали, что "акклиматизироваться" - значит просто-напросто усвоить привычку пропускать каждое утро перед завтраком стаканчик горькой смеси виски с дезинфицирующим веществом.
Впоследствии Джефф Томпсон рассказывал Филипу, что однажды он спросил у сенатора Ачисона, тогдашнего вице-президента Соединенных Штатов, верит ли он в "акклиматизацию". Томпсон полагал, что мнение второго в нашем государстве человека представляло бы несомненную ценность. Они сидели на скамье перед деревенским трактиром и запросто болтали, - ведь наши демократические обычаи не препятствуют этому.
- Ну как, сенатор, вы уже акклиматизировались в здешних краях?
- Пожалуй, - ответил вице-президент, закинув ногу на ногу и надвинув свою широкополую шляпу на глаза; затем он метким плевком заставил отскочить в сторону проходившего мимо цыпленка и сказал, по-сенаторски взвешивая каждое слово: - Пожалуй, да. Я здесь живу уже двадцать пять лет, и разрази меня гром, если я не пережил по крайней мере двадцать пять землетрясений по одному в год! Только негры и могут выдержать здешний климат!
Выздоровление инженера послужило сигналом к снятию лагеря в Сент-Луисе; и, полные воодушевления, наши молодые искатели счастья отправились на пароходе вверх по реке. Они плыли по Миссисипи только второй раз в жизни, и все, что они видели, еще не утратило для них очарования новизны. Полковник Селлерс пришел на пристань проводить их.
- А ящик шампанского я пошлю вам вдогонку следующим пароходом; нет, нет, никаких благодарностей; на бивуаке не плохо распить бутылочку! кричал он, пока убирали сходни. - Передайте привет Томпсону. Пусть не забывает про Пристань Стоуна! Мистер Брайерли, дайте мне знать, если вы выберете что-нибудь конкретное, - я тут же приеду из Хоукая. До свиданья!
И пока молодые люди не скрылись из вида, полковник все махал им шляпой, всем своим сияющим существом излучая пожелания счастья и удачи.