А Митрополит Владимир (Богоявленский) так и вообще выступил с некоей самокритикой. На специальном собрании московского духовенства (30 октября 1906 года) он признал: Церковь огульно отрицает все доводы социал-демократов. И тем самым она "еще более укрепляет богатых в неотзывчивости на нужды бедных". "Что же удивительного, - спрашивал иерарх, - если поколебалось доверие и уважение к Церкви, если стали называть ее злой мачехой бедняков, а священников - союзниками буржуазии, адвокатами богатых и знатных?". А между тем, "вопиющую несоразмерность между богатыми и бедными видит каждый, кто хочет видеть", в силу чего нужно придать евангельской проповеди социальный характер.
Сам владыка в 1902 году, выступая перед началом нравственно-религиозных чтений для рабочих г. Москвы ни слова не сказал о социальной конкретике. Но уже в 1907 году он посвятил одну из своих брошюр рабочему вопросу. В ней митрополит защищал права работника и порицал эгоистические настроения работодателей.
Неправильно думать, что те националисты, кто замалчивал социальную проблематику или допускал, подобно о. Н. П. Розанову утверждение о том, что неправильно требовать повышения зарплаты, так как Христос ничего об этом не говорил, исходили из "классового эгоизма". Просто им была присуща некоторая "наивность", "простота", вытекающая из архаического мышления. Они чуждались резких изменений социальной действительности и надеялись на мирное, постепенное, "братское" и "соседское" разрешение вопросов. Эта "социальная простота" часто сквозит из высказываний даже тех националистов, которые всерьез занимались реальной политикой. Например, вождь Союза русского народа Дубровин (кстати, настроенный весьма антикапиталистически) всерьез хотел рекомендовать беднякам употреблять морковный чай вместо китайского, считая это одним из средств успокоения низов.
Признавая необходимость и неизбежность некоторого преобразования земного бытия, монархисты ставили его в зависимость от религиозно-нравственного совершенствования. По их искреннему разумению, оно должно предшествовать любым социальным реформам. Лишь проникшись духом христианских "максим", усвоив аскетическую "мораль" Восточной Церкви, человек сможет выработать правильное отношение к социальной действительности. А уже затем ему можно предпринимать осторожные шаги по ее частичному улучшению.
Духовная реализация должна была, таким образом, освятить саму социально-экономическую деятельность, как бы "преосуществить" ее, направив по верному пути, реформировав земную жизнь опосредованно.
Протоиерей И. Восторгов напоминал, что развитие видимой реальности (социальности) может находиться в резком противоречии с одновременным развитием зла, обретающегося в человеческой природе. Он иллюстрировал это на примере древних цивилизаций Египта, Ассирии, Персии, Рима, Израиля и т. д. Протоиерей уверял, что люди используют земное законодательство в соответствии со своими личностными наклонностями. Протоиерей разделял внешнее и внутреннее (духовно-нравственное) законодательство, констатируя неспособность первого привести человечество к счастью без развития второго, опирающегося на Божественный авторитет. Восторгов уверял, что внешнее законодательство затрагивает природу человека поверхностно. Лишь "нравственно-религиозное, Божественное законодательство имеет полноту власти войти в дух, в сердце…". Вместо реформирования общества оно "пересозидает сначала каждое отдельное сердце, каждого отдельного человека и тем безошибочно может улучшить и общество".
Этому законодательству, по мысли Восторгова, и подчинялся ранний христианский общественно-государственный организм, который, усвоив Евангелие, стал проявлять заботу о рабах. Их стали отпускать сами господа, им дали воскресный день, облегчили условия труда, защитили от насилия и, наконец, освободили окончательно.
Прот. И. Айвазов также обращался к идее постепенного "просветления" общества силой религии. "Христианская мораль, призывающая дать покой трудящимся и обремененным, накормить голодных, напоить жаждущих и одеть нагих, перевязать нравственные и физические раны человека, - постепенно проникает в жизнь людей, вытесняя оттуда царство холодного эгоизма". Протоиерей напоминал - под влиянием христианства пало рабство, усилилась забота о трудящихся и немощных. Оно "своим духом обвеяло всю землю, вложило свое дыхание во все отрасли нашей культуры и цивилизации".
Российское правительство, по мысли Восторгова, также идет путем постепенных преобразований, берущих начало в христианской традиции, но им могут помешать "необдуманные действия, социальные и религиозные потрясения". Кроме того, давать материальные блага людям, не развитым нравственно, бесполезно. Можно дать рабочему хоть десять зарплат, но если он привык к пьянству, это благодеяние не поможет ему.
И. Восторгов определял христианство как религию, полностью сохраняющую "внутренне", "духовное" измерение жизни и объяснял успехи христианской цивилизации именно этим. Касаясь идеализации ислама и язычества, уделяющих непомерное внимание социальной регламентации, он замечал: "… Не мусульманские, не языческие страны являются образованными и… развитыми, не к нам приходят от них миссионеры, ученые, руководители, а, наоборот, они получают их от христианских народов".
Прот. Н. Стеллецкий искал причины угнетения не в социально-экономической сфере, но в "историческом грехе природы человеческой". Пока она "не будет восстановлена, пока не восстановится в ней правильное отношение к ее собственному назначению и Богу, то есть пока не откроется для человека "новое небо и новая земля, в которых правда живет" (2 Пет. 3, 13), - до тех пор, по учению слова Божия, будут в жизни людей указанные (социальные. - А. Е.) противоречия".
Митрополит Владимир тоже обуславливал улучшение жизни низов с нравственным совершенствованием. Если хозяин-христианин "видит в лице работника своего брата, своего друга, так же, как и он, искупленного Спасителем", то он делает для него сверх обязанности по закону. Тогда хозяин-братолюб предоставляет ему хорошее помещение, призревает его детей, помогает ему в болезнях и смертных случаях, заботится о его религиозных и духовных потребностях.
Национал-консерваторы были безусловно правы, когда требовали уделять огромное, первенствующее внимание религиозно-этическому совершенствованию человека. (Любопытно, что и советский социализм также очень сильно - порой излишне - заботился о нравственном облике "трудящихся".) Но при этом они недооценивали значение общественных преобразований - разработанная социальная программа им нисколько не помешала бы. Она могла бы основываться на требовании создания действительно гарантированной, обязательной для государства системы защиты неимущих.
Но правые осторожничали. Они были категорически против решения социальных вопросов путем существенного перераспределения собственности. Естественно, особую тревогу вызывали эгалитарные проекты левых, предусматривающих ее полную экспроприацию, которая, по их мнению, грозит полной деградацией. Прот. И. Восторгов утверждал, что это будет означать "движение назад, к первобытной дикости".
Защищая неприкосновенность собственности, выступая против ее тотального обобществления, правые больше заботились не о поддержании экономической эффективности или защите юридических прав. Они думали о сохранении "цветущей сложности"- иерархии и многообразия традиционного общества. Экономический эгалитаризм страшил их растворением личности в пучине материальных процессов обобществления, подчиненных слепому господству экономических законов.
Прот. Восторгов сравнивал социалистическое сообщество с большой казармой, где "все уравняется, сотрутся всякие различия, все будет одинаково, и в этом насильственном уравнении погибнет свобода… погибнет жизнь, и счастье, и радость".
"В социализме, - писал А. Генц, - личность поглощается обществом: это и есть центральная идея социализма". Между тем, именно личность "есть корень и определяющее начало всех общественных отношений; не "общество", а лица думают, работают, чувствуют, хотят, от них все исходит и к ним все возвращается…". По Генцу, равенство людей совершенно невозможно ввиду изначальной несхожести личных качеств, создающих разнообразие - важнейшее условие достижения "полноты жизни".
О безличностном характере социализма размышлял Л. А. Тихомиров. Его не устраивала марксистская философия, превращающая человека всего лишь в объект внешних, материальных влияний: "Сам по себе он (человек. - А£) - нуль. Что из него сделают внешние условия, то он и будет. Он до того нуль, даже и не может быт ответственным". Особенно возмущала Тихомирова марксистская формула, согласно которой социализм победит даже не благодаря собственной моральной правоте, а в результате дальнейшего развития бездушной экономики. Получалось, что материалистическое мировоззрение социализма убивает "не только религию, но и уважение к личности человека", и сам социализм есть "начало смерти".
Здесь уже, по-видимому, кончается плоскость социальной философии и начинается сфера мистики. Танатофилия социализма (то есть его стремление к смерти) отмечалась многими исследователями, в том числе и современными. В качестве наиболее яркого примера следует упомянуть труд И. Р. Шафаревича "Социализм как явление мировой истории".
И уже в который раз приходится признать как правду, так и ошибки монархистов. Действительно, левый социализм слишком уж ставит человека в зависимость от экономики, тем самым принижая его личность. Но ведь, с другой стороны, и капитализм отличается тем же, хотя и делает это более гибко. При капитализме господствует такой же экономический детерминизм, а буржуазность, как идеал и норма жизни, предписывается всем социальным группам.
Правые противопоставляли христианское отношение к собственности социалистическому отношению. Они четко различали аскетический отказ от имущества, необходимый для взыскующих высшего духовного совершенства в земной жизни (монашеский путь), и социалистическое отрицание частной собственности. По этому поводу много теоретизировал С. Ф. Шарапов. Он считал, что и христианам, и социалистам свойственен "коммунизм"- то есть отрешение от частной собственности. Но он проявляется по-разному. "Возвышая дух, обостряя и усиливая деятельную любовь к ближнему, - писал Шарапов, - христианство совершенно естественно освобождает душу человека от связи с обстановкой буржуазно-капиталистического строя". Для настоящего христианина богатство в тягость, и он освобождается от него добровольно, передавая вместе с ним в распоряжение церковной общины свои силы, волю и труд. Таким образом, христианин избавляется от самого невыносимого для "любящей и смиренной души" - от страха перед ответственностью.
То же, только с отрицательным знаком наблюдается и у социалистов. Но любви они не знают, и имущество отнимают в принудительном порядке, прибегая при этом к строгой регламентации и насилию. Деятельность организованных неимущих наталкивается на "эгоистический протест имущих". Для его подавления и нужна диктатура пролетариата, который можно сплотить одной лишь ненавистью.
"Свое отдай, - обращался к низам России прот. И. Восторгов, - это твое право и твоя воля, а чужого не касайся, и не твое дело судить, по праву ли ближний твой владеет своей собственностью. Этому учили древние Отцы, последуя наставлениям самого Господа… который, живя на земле, был беден… но силою не отнимал ни у кого ни хлеба, ни денег…"
А Генц замечал, что Христос и апостолы только жалеют богатых, потому что им трудно спасти душу. "Христос только предостерегает людей от любостяжания, как от духовного плена, как от страсти, позволяющей забывать о высших обязанностях и интересах".
Вольно или невольно националисты становились в ряды адвокатов (правда, довольно плохих) капитализма. Они совершенно справедливо подчеркивали кардинальное отличие добровольного монашеского аскетизма от принудительной социализации марксистов. Но при этом консерваторы забывали, что государство (даже и христианское) не есть монастырь. Оно вынуждено прибегать к принуждению, и это принуждение не может не касаться экономической сферы. Другое дело, что оно не должно сводиться к тотальной экспроприации. Также недопустимо и использование его капиталистами в качестве меры, которая, в конечном итоге, направлена на благо самому же капиталу.
Вмешательство государства в экономику либо устраняет эксцессы монополизации, либо разгружает капиталистов от управления рядом отраслей и предприятий, которыми лучше распорядились бы правительственные структуры. Вмешательство в экономику традиционного государства должно отвечать интересам всей нации, и в этих же интересах следует реально и серьезно ограничивать капитал, всегда стремящийся к захвату командных высот в экономике и политике. В этом плане жизненно необходимо ликвидировать крупный капитал, сосредотачивающий в своих руках огромнейшие финансово-промышленные (да и организационные) ресурсы.
Рассуждая об антихристианском характере социализма, националисты в то же время не отрицали наличие некоторого, порой весьма впечатляющего, сходства этой идейно-политической системы с религией.
Прот. Н. Стеллецкий был уверен, что социализм представляет собой что-то вроде религии, обожествляющей пролетариат и придающей ему черты "мирового искупителя". Он описывал попытки некоторых социалистов подать свое учение в виде квазирелигии. Практиковалось, например, сложение "религиозных" гимнов в честь труда - как переделка церковных песнопений. На Рождество Христово некоторые социалисты преподносили своим товарищам "святочные песни", в которых воспевалось рождение "богини-индустрии". На Пасху тема о труде перефразировалась в виде пародии на подвиг Спасителя, и Его воскрешение заменялось на воскрешение пролетариата. Религия социалистов даже сумела создать "два величайших гимна человечеству в виде 9-й симфонии Бетховена и рабочей "Марсельезы"".
По Шарапову же, социализм являлся своего рода религией, занимающейся поисками счастья на земле. Для любви в нем места нет, ибо счастье добывается лишь борьбой, воодушевить на которую может только ненависть. И если христианство характеризуется Шараповым как религия добра, то социализм у него предстает религией ненависти. Но он идет дальше констатации этого факта и рассуждает о "полном параллелизме христианства и социализма", предлагал просто поменять "плюс" на "минус".
И тут вряд ли возможно проигнорировать положительные оценки, данные националистами социализму. Здесь, в первую очередь, выделятся фигура Тихомирова, который перечислял справедливые, по его мнению, общественные требования социализма:
1) укрепления коллективных начал в излишне индивидуализированном обществе;
2) усиления общественной поддержки;
3) справедливого и равномерного распределения средств к жизни.
Вопрос о ликвидации злоупотреблений капитализма он считал "даже более чем нравственным", говоря о том, что общество просто обязано изменить существующие порядки.
"Светлые" стороны в социализме находил не он один. Хорошо уже знакомый нам Шарапов положительно отзывался о правых социалистах САСШ и Германии, которых уважал за опору на рабочих, живущих в условиях "прочного экономического строя" и обладающих определенным капиталом. Этим рабочим он приписывал понимание необходимости вести экспансию на внешние рынки, ибо она дает им деньги и работу. В большинстве своем, по мнению Шарапова, они невосприимчивы к пропаганде социального эгалитаризма.
Заслуги социализма признавались и руководителями черносотенной Русской партии народного центра. Она в своей программе делала пожелание монархическому государству во многом использовать "указание т. н. социализма".
И вот самое любопытное - критикуя христианских социалистов, прот. И. Восторгов в конце концов признал, что он чаще спорит с ними о термине "социализм" и его содержательной стороне. Употребление слова "социализм" в качестве самоназвания, дескать, автоматически ведет к идеологическому дрейфу от христианства к безрелигиозности. Практически, тут содержится косвенное одобрение некоторых постулатов христианского социализма. В самом деле, очень часто создается такое впечатление, что консерваторы были больше напуганы термином, чем самой сутью.
Все это, однако, не было разработано и систематизировано в полной мере. Особенно если учесть, что русские националисты так и не дали проектов социальных преобразований, имеющих действительно глобальное значение и способных стать действенной альтернативой как левым "утопиям", так и капиталистическим извращениям. Причину этого, опять-таки, следует искать в излишней "надмирности" и гипертрофированной "патриархальности" правой идеи.
Хотя надо заметить, что существовали достаточно радикальные (для правых) проекты перераспределения собственности.
Тихомиров старался убедить консервативного читателя в том, что некоторая доля продукта производства появляется на свет только потому, что в нем участвует коллективная поддержка всей нации. Часть, созданная ее усилиями, "не может быть ничем иным, как обобществленной собственностью".
Мыслитель симпатизировал акционированию, считая его единственной оправданной формой концентрации капитала, которая должна быть союзом капиталов. Он призывал бороться против чрезмерной монополизации и строить экономические отношения так, "чтобы… капитал распределялся возможно шире среди самой массы населения, а "работники" становились "капиталистами"".
Те же позиции занимал и кн. А. Г. Щербатов, предполагавший, что "крупное фабричное производство может быть поставлено на более широкую ногу, если правительство будет покровительствовать акционерному началу со стоимостью в 25 руб. и с обязательным участием всех служащих и рабочих в своем предприятии".
Любопытно обратиться к программе Русского народнического всесословного союза. Его идеологи высказались за установление равномерных налогов, сообразных с доходами и средствами каждого, с освобождением бедных и неимущих от любых налогов.
Заметно, что консерваторы кругами ходили вокруг социализма, то приближаясь к нему, а то и удаляясь от него. Он их манил, но больше все-таки отталкивал. Им казалось, что капитализм есть все-таки наименьшее зло, которое может быть смягчено православной Церковью, сильным самодержавным государством и осторожными социальными реформами. Показательно в данном плане утверждение Шарапова: "Капитализм идет своим ходом и несет свои приемы. Устранить этот капитализм нельзя, не пришло время, не в социалисты же идти, в самом деле!"
Что ж, очень скоро как раз и пришло время "этот капитализм" "устранить". И его устранили социалисты, но только левые - настроенные антихристиански.