* * *
Мать Декстера сидела за столиком кафе на Пьяцца Ротунда, небрежно держа в ладонях книгу; глаза ее были закрыты, голова откинута назад и чуть в сторону, как у птицы, - она ловила последние лучи заходящего солнца. Декстер подошел не сразу, а присел сначала рядом с другими туристами на ступени Пантеона, глядя, как к матери подошел официант, чтобы забрать пустой бокал, - он ее напугал. Потом они оба рассмеялись, и, судя по выразительным движениям ее губ и жестикуляции, она заговорила на своем ужасном итальянском, коснувшись ладонью рукава официанта и кокетливо похлопывая его по руке. Официант явно не понял ни слова из того, что было произнесено, но все равно улыбнулся и вымолвил что-то не менее кокетливое в ответ, а затем ушел, оглядываясь на красивую англичанку, что коснулась его руки и сказала что-то непонятное.
При виде этого Декстер улыбнулся. Старая фрейдистская идея, о которой ему впервые сообщили шепотом еще в школе - что все мальчики втайне влюблены в своих матерей и испытывают ненависть к отцам, - казалась ему вполне объяснимой. В его мать влюблялись все, кого он знал, и, к счастью, он не испытывал ненависти к отцу; как и в остальном, ему повезло.
Нередко за ужином в оксфордширском доме, в их большом зеленом саду, или на каникулах во Франции, когда мать засыпала на солнце, он замечал, как на нее смотрит отец - глазами преданной собаки, с тупым обожанием. Высокий, замкнутый, с вытянутым лицом, Стивен Мэйхью был старше нее на пятнадцать лет и, казалось, не мог поверить своему счастью. Мать часто устраивала вечеринки, и Декстер - если он вел себя хорошо, ему разрешали не ложиться спать - наблюдал за тем, как вокруг нее формировался кружок из послушных, преданных мужчин. Это были умные мужчины, сделавшие удачную карьеру: врачи, адвокаты и люди, выступавшие по радио, - но рядом с ней все они превращались в мечтательных мальчишек. Он смотрел, как она танцует под музыку ранних Roxy Music с коктейлем в руке, слегка покачиваясь с таким видом, будто ей никто на свете не нужен, - другие жены лишь уныло смотрели на нее и выглядели на ее фоне тупыми и бесцветными. Его школьные друзья, даже те, что в школе казались крутыми, рядом с Элизабет Мэйхью превращались в карикатуру на самих себя - кокетничали в ответ, когда она с ними флиртовала, брызгались водой, говорили комплименты по поводу ее ужасной готовки - подгорелого омлета, присыпанного сигаретным пеплом вместо черного перца.
Когда-то она изучала моду в Лондоне, но теперь у нее был свой антикварный магазинчик в деревне: дорогие ковры и канделябры пользовались большим успехом у благородных семей из Оксфорда. Вокруг нее по-прежнему витала аура 1960-х - Декстер видел ее старые фото, вырезки из поблекших цветных журналов, - но она не испытывала ни грусти, не сожаления, что отказалась от той жизни ради респектабельной, безопасной, удобной роли матери семейства. Как было ей свойственно, она точно чувствовала момент, когда нужно уйти с вечеринки. Декстер подозревал, что у нее были мимолетные романы с врачами, адвокатами, людьми, выступавшими по радио, но сердиться на нее было невозможно. И все их знакомые говорили одно и то же - что "это" у него от матери. Правда, никто не уточнял что именно, но все как будто знали: внешность, разумеется, и жизненная сила, и здоровье, но также и небрежная уверенность в себе, точно он чувствовал, что имеет полное право всегда находиться в центре внимания, на стороне победителей.
Даже сейчас, когда она сидела в своем бледно-голубом летнем платье и искала спички в большой сумке, казалось, что вся жизнь на площади вращается вокруг нее. Внимательные карие глаза на лице в форме сердечка, обрамленном копной черных волос в нарочитом беспорядке, поддерживать который стоило немалых денег, на платье расстегнута лишняя пуговица - безупречная небрежность. Она увидела его, и лицо ее озарила широкая улыбка.
- Вы на сорок пять минут опоздали, молодой человек. Где гулял?
- Сидел там и смотрел, как ты заигрываешь с официантом.
- Отцу не говори. - Встав, чтобы обнять его, она сдвинула столик. - Где ты был?
- Готовился к занятиям. - Его волосы были еще влажные после душа с Туве Ангстром, и когда мать смахнула прядь с его лба, нежно коснувшись его лица ладонью, он понял, что она уже слегка пьяна.
- Какой ты взъерошенный. И кто тебя взъерошил? Что у тебя за проделки опять?
- Я же сказал - составлял план уроков.
Она скептически усмехнулась:
- А вчера куда пропал? Мы ждали в ресторане.
- Извини, не смог. Дискотека в колледже.
- Дискотека. Прямо как в семьдесят седьмом. И как это было?
- Двести пьяных скандинавок танцевали, как Мадонна.
- Танцевали, как Мадонна. Рада, что не имею ни малейшего понятия, как это делается. Было весело?
- Кошмар.
Она похлопала его по колену:
- Бедняжечка.
- А папа где?
- Ему пришлось пойти прилечь в гостиницу. Жара доконала, и сандалии натерли. Ну ты знаешь своего папу - он из Уэльса, и этим все сказано.
- И чем вы занимались?
- Гуляли по Форуму. По мне так он прекрасен, но Стивену было скучно. Такой беспорядок, колонны валяются… Кажется, он считает, что лучше снести все бульдозером и возвести на этом месте зимний сад или что-то в этом роде.
- Сходите на Палатин. Это вон тот холм…
- Я знаю, где Палатин, Декс, я ездила в Рим, когда тебя еще на свете не было…
- Да, и кто тогда был императором?
- Ха. Помоги-ка мне с вином, а то выпью всю бутылку. - Она и так осушила бутылку почти до дна, но он вылил остатки вина в стакан для воды и потянулся за ее сигаретами. Элизабет щелкнула языком. - Знаешь, иногда я думаю, не слишком ли мы переборщили с твоим либеральным воспитанием.
- Согласен. Вы меня испортили. Дай спички.
- Это не умно, кстати. Я знаю, что тебе кажется, будто с сигаретой ты похож на кинозвезду, но это не так, ты выглядишь ужасно.
- Почему тогда ты куришь?
- Потому что я с сигаретой выгляжу феноменально. - Она воткнула сигарету между губ, и он зажег ее спичкой. - Но я буду бросать. Это последняя. А теперь быстро, пока отец не пришел… - она с заговорщическим видом подвинулась ближе, - расскажи о своей личной жизни.
- Нет!
- Брось, Декс! Ты же знаешь, у меня одна радость - услышать пару сальных историй от детишек, а твоя сестрица такая святоша…
- Вы пьяны, старая леди?
- И откуда у нее двое детей, ума не приложу…
- Ты пьяна, мама.
- Я не пью, забыл? - Когда Декстеру было двенадцать, как-то вечером она торжественно отвела его в кухню и полушепотом объяснила, как делать сухой мартини, точно речь шла о религиозном ритуале. - Ну давай. Рассказывай, и не жалей смачных подробностей.
- Мне нечего тебе сказать.
- Неужели у тебя в Риме никого не было? Ни одной милой католички?
- Нет.
- Надеюсь, ты не связался с одной из своих студенток?
- Конечно, нет, мам.
- А дома? Кто пишет эти длинные, закапанные слезами письма, которые мы все время тебе пересылаем?
- Не твое дело.
- А то я их опять под паром распечатаю! Ну-ка признавайся!
- Да нечего тут говорить.
Она откинулась на спинку стула:
- Что ж, ты меня разочаровал. А как же та милая девочка, что приезжала к нам в гости?
- Какая девочка?
- Красивая, серьезная шотландка. Которая напилась и стала кричать на отца, поминая Никарагуа.
- Эмма Морли.
- Да, Эмма Морли. Она мне понравилась, между прочим. И отцу тоже, хоть она и назвала его буржуазным фашистом. - При упоминании об этом Декстер поморщился. - Я люблю, когда в людях есть огонь, искра. Не то что твои глупые лупоглазки, которых ты обычно приводишь по ночам. "Да, миссис Мэйхью, нет, миссис Мэйхью". Я слышу, как вы крадетесь на цыпочках в комнату для гостей…
- Ты действительно напилась, да?
- Так что эта Эмма?
- Мы просто друзья.
- Уже просто друзья? А я бы не была так уверена. Думаю, она в тебя влюблена.
- Все в меня влюблены. Судьба такая.
В его голове эти слова прозвучали красиво, - слова прожигателя жизни, не чуждого самоиронии, - но теперь, когда он и мать сидели в молчании, он снова почувствовал себя глупо, как на тех вечеринках, когда она разрешала ему сидеть со взрослыми, а он начинал рисоваться, и ей было стыдно. Она снисходительно улыбнулась и сжала его руку:
- Будь хорошим мальчиком, ладно?
- Я и есть хороший, я всегда хороший.
- Но не слишком. Не делай культ из своего стремления всем нравиться.
- Не буду. - Он начал смотреть по сторонам, чувствуя себя неловко.
Она толкнула его под локоть:
- Так ты будешь еще вина или пойдем в отель и проведаем твоего отца?
Они зашагали в северном направлении по переулкам, идущим параллельно Виа дель Корсо к Пьяцца дель Пополо; Декстер сворачивал на самые живописные улочки, и постепенно он почувствовал себя лучше, довольный, что так хорошо знает город. Мать, нетвердо державшаяся на ногах, опиралась на его руку.
- И долго ты намерен здесь пробыть?
- Не знаю. Возможно, до октября.
- Но потом ты вернешься домой уже насовсем, верно?
- Конечно.
- Я не имею в виду у нас. Не хочу тебя мучить. Но мы готовы оплатить депозит за квартиру, ты же знаешь.
- Но куда спешить?
- Декстер, уже год прошел. Не хватит ли отдыхать? Ты и в университете не слишком утруждался…
- Я не отдыхаю, я работаю!
- А как же журналистика? Ты разве не хотел стать журналистом?
Он как-то вскользь упомянул об этом, но лишь для того, чтобы ее успокоить, обеспечить себе алиби. Похоже, что с приближением двадцатипятилетия возможностей становилось все меньше. Некоторые профессии, которые казались крутыми - кардиохирург, например, или архитектор, - теперь уже были для него закрыты, и все шло к тому, что журналистика окажется в той же категории. Писательского таланта у него не было, он не разбирался в политике, плохо говорил по-французски, у него не было ни образования, ни навыков, лишь загранпаспорт и воображаемая картина перед глазами: он лежит и курит под потолочным вентилятором в какой-нибудь тропической стране, а рядом с кроватью - его верный старенький "Никон" и бутылка виски.
Конечно, больше всего ему хотелось стать фотографом. В шестнадцать лет он сделал фотопроект "Текстуры" - черно-белые снимки коры и ракушек крупным планом. Тогда его преподаватель в художественной школе пришел в полный восторг от его работ. Но с тех пор ничто не принесло ему того же удовлетворения, как те контрастные снимки инея на стеклах и гравия на подъездной дорожке. Если он станет журналистом, ему придется иметь дело со сложными понятиями, словами, идеями. Декстеру казалось, что из него получится хороший фотограф лишь потому, что он ясно видел, когда получится хороший кадр. Но на нынешней стадии его развития для него было основным критерием выбора профессии то, прозвучит ли ее название круто в баре, если прокричать его на ухо девушке, - и стоит ли отрицать, что фраза "я профессиональный фотограф" звучала красиво, почти также красиво, как "я военный репортер" или "вообще-то, я режиссер-документалист".
- Журналистика - одна из возможностей.
- Или, может, бизнес? Ты же с Кэллумом вроде собирался начать какое-то дело?
- Мы еще думаем.
- Только ничего конкретного ты так и не сказал - просто "бизнес".
- Я же сказал - мы еще думаем. - По правде говоря, его бывший сосед Кэллум уже начал бизнес без него - что-то связанное с компьютерными программами, у него даже сил не хватило вникнуть что именно. Кэл утверждал, что к двадцати пяти годам они станут миллионерами, - но как это будет звучать в баре? "Я занимаюсь компьютерными программами". Нет, профессиональная фотосъемка - его лучший шанс. Он решил сказать это вслух:
- Вообще-то, я подумываю стать фотографом.
- Фотографом? - Элизабет расхохоталась так, что ее сын окаменел.
- Эй, я хорошо снимаю!
- О да, когда не забываешь убрать палец с объектива!
- Ты разве не должна меня поддержать?
- И каким фотографом ты хочешь стать? Модным! - Она снова засмеялась. - Или, может, продолжишь работу над "Текстурами"? - Им пришлось остановиться, потому что от смеха она согнулась пополам, ухватившись за его руку, чтобы не упасть. - Камушки в разных ракурсах! - Наконец она успокоилась, выпрямилась и сделала серьезное лицо. - Декстер, мне очень, очень жаль…
- Вообще-то, мне стало лучше.
- Я знаю, прости. Извини меня. - Они продолжили путь. - Если ты действительно этого хочешь, Декстер, то так и сделай. - Она сжала его руку, и Декстер почувствовал, как к горлу подступает обида. - Мы всегда твердили, что ты можешь стать кем угодно, если постараешься.
- Это всего лишь одна из возможностей, - огорченным голосом произнес он. - Я обдумываю варианты, только и всего.
- Что ж, я на это надеюсь. Да, преподавание, конечно, хорошая профессия, но неужели ты и впрямь хочешь этим заниматься? Разучивать песенки "Битлз" с лупоглазыми скандинавскими девицами?
- Это не так уж просто, мам. И в случае чего у меня будет запасной вариант.
- Знаешь, иногда мне кажется, что в твоей жизни слишком много запасных вариантов. - Произнося это, она смотрела себе под ноги, и Декстеру казалось, будто слова матери отскакивают от вымощенного тротуара. Они прошли еще немного, прежде чем он спросил:
- И что это значит?
- Я просто хотела сказать… - Элизабет вздохнула и склонила голову сыну на плечо. - Просто настанет такой момент, когда тебе придется начать воспринимать жизнь всерьез, понимаешь? Да, ты молод и здоров и довольно красив при нужном свете. Ты нравишься людям, ты умен или, по крайней мере, соображаешь - не в ученом смысле, а соображаешь что к чему. И в жизни тебе везло, так везло, Декстер… тебя оберегали от многого, от ответственности, необходимости зарабатывать деньги. Но ты уже взрослый, и в один прекрасный день все может оказаться не таким… - Она обвела взглядом живописную маленькую улочку, куда он ее привел. - Не таким идеальным. И было бы хорошо, если бы ты был к этому готов. Тебе нужно быть лучше подготовленным к жизни.
Декстер нахмурился:
- И для этого нужна постоянная работа?
- И она в том числе.
- Ты говоришь, как отец.
- О боже, почему?
- Нормальная работа, тылы, чтобы было ради чего вставать по утрам…
- Не только работа, Декстер, не только работа. Тебе нужно направление. Цель. Какая-то движущая сила, амбиции. В твоем возрасте я мечтала сделать мир лучше.
- И поэтому открыла антикварный магазин, - тихо проговорил он, и мать ткнула его локтем под ребра.
- Это сейчас, а тогда все было иначе. И не нахальничай. - Она снова взяла его под руку, и они медленно зашагали дальше. - Я просто хочу гордиться тобой, только и всего. Я уже тобой горжусь, и твоей сестрой, но… ты понимаешь, о чем я. Я немного выпила. Давай сменим тему. Нам надо еще кое-что обсудить.
- Что?
- О… слишком поздно. - Они подошли к отелю: три звезды, элегантный, но не крикливо-шикарный. Сквозь дымчатое стекло Декстер увидел отца - тот сидел в кресле, сгорбившись, согнув одну длинную тонкую ногу, и, скомкав в руке носок, изучал свою подошву.
- О нет, он любуется своими мозолями в холле отеля! Немного английской глубинки на Виа дель Корсо. Очаровательно, просто очаровательно. - Элизабет обратила к сыну лицо. - Пообедаешь со мной завтра, пока твой отец будет сидеть в темной комнате и ковырять мозоли? Пойдем куда-нибудь вместе, только ты и я, в какое-нибудь уличное кафе на маленькой площади. С белыми скатертями. В какое-нибудь шикарное место - я угощаю. Можешь принести свои фотографии красивых ракушек.
- Хорошо, - произнес он обиженно. Его мать улыбалась, но лоб ее был нахмурен, и она как-то слишком сильно сжимала его руку. Вдруг он почувствовал тревожный звоночек и спросил: - А почему вдвоем?
- Потому что я хочу поговорить со своим прекрасным сыном, а сегодня, кажется, слишком пьяна.
- Что-то случилось? Скажи мне сейчас!
- Ничего, ничего…
- Ты с отцом разводишься?
Она тихо рассмеялась:
- Не говори глупости, нет, конечно. - Отец увидел их, встал и начал жать на кнопку открытия дверей. - Разве я могу бросить мужчину, который заправляет рубашку в трусы?
- Так в чем тогда дело?
- Ни в чем, дорогой, ни в чем. - Стоя на улице, она улыбнулась, желая его успокоить, подняла руку и, потрепав короткие волосы на его затылке, пригнула его голову так, чтобы он своим лбом коснулся ее лба. - Ни о чем не волнуйся. Завтра. Завтра как следует поговорим.
Глава 3
Тадж-Махал
Воскресенье, 15 июля 1990 года