- Но от Линды получаешь столько удовольствия, - повторял он, - она словно букетик цветов. Немыслимо таких людей расходовать на серьезное чтение, какой в этом толк?
И все-таки даже он вынужден был признать, что по отношению к маленькой Мойре она ведет себя не так, как следует. (Девочка была пухлая, белобрысая, вялая, туповатая и скучная - Линда по-прежнему не любила ее, Крисиги же, наоборот, обожали, и она все больше времени проводила со своей няней в Платанах. Они радовались тому, что ребенок с ними, но это не мешало им без конца осуждать Линду за ее поведение. Теперь по их рассказам получалось, что Линда - светский мотылек, легкомысленная и бессердечная женщина, забросившая свое дитя.)
Альфред сердито говорил:
- Что самое удивительное - она даже романов не заводит. Не понимаю, что ей дает такая жизнь, это сплошная пустота.
Альфреду нравится, когда люди разложены по полочкам и снабжены ярлыком, чтобы понятно было, где карьерист, честолюбец, где добродетельная жена и мать, а где прелюбодейка.
Линда вела светскую жизнь без всякой цели - попросту собирала вокруг себя разного рода досужую публику, лишь бы уютно было с ними болтать по целым дням, а кто человек - миллионер или голодранец, принц крови или румынский беженец - ей было абсолютно все равно. Несмотря на то что, за исключением меня и ее сестер, все ее приятели были мужчины, она пользовалась столь безупречной репутацией, что люди подозревали, будто она влюблена в своего мужа.
- Линда верит в любовь, - говорил Дэви, - это безудержно романтическая натура. В данный момент, уверен, она подсознательно ждет неодолимого искушенья. Легкие романы ей совершенно неинтересны. Будем надеяться, когда оно возникнет, то не окажется еще одним Основой.
- Я думаю, она действительно похожа на мою мать, - сказала я, - а у нее все до единого оказывались Основой.
- Бедная Скакалка, - сказал Дэви, - но ведь сейчас она счастлива, правда, со своим белым охотником?
Очень скоро Тони, как и следовало ожидать, превратился в сущий монумент напыщенности, с каждым днем все более напоминая отца. Масштабные, далеко идущие идеи, как поправить положение капиталистов, переполняли его, что же касается рабочих, он не скрывал своей нелюбви и недоверия к ним.
- Ненавижу низшие классы, - произнес он однажды, сидя со мною и Линдой за чаем на балконе палаты общин. - Норовят прибрать к рукам мои деньги, скоты ненасытные. Ничего, пусть только попробуют.
- Ах, помолчи, Тони, - сказала Линда, извлекая из кармана соню и начиная скармливать ей крошки. - Вот я их люблю, я, по крайней мере, выросла среди них. Твоя беда, что ты и низшие классы не знаешь, и к высшим не принадлежишь - ты просто богатый иностранец, которого занесло жить сюда. Нельзя пускать человека в парламент, если он не жил в деревне, хотя бы какое-то время, - да мой старый Пуля, и то знает лучше тебя, что говорит, когда выступает в парламенте.
- Я жил в деревне, - сказал Тони. - Убери животное, люди смотрят.
Он никогда не обижался, мешало сознание своей значительности.
- В Суррее, - с бесконечным презрением сказала Линда.
- Во всяком случае, когда твой Пуля последний раз выступал по вопросу о пэрессах в своем праве, его единственный довод против того, чтобы они заседали в парламенте, был - их пустишь, а они, чего доброго, станут пользоваться той же уборной, что и пэры.
- Ну, разве он не прелесть? - сказала Линда. - Они ведь там все так думали, и только он один осмелился сказать вслух.
- Вот это - самое худшее в палате лордов, - сказал Тони. - Является такой "гость из глуши", когда ему на ум взбредет, и навлекает позор на всю палату, неся околесицу, а газеты ему уделяют огромное внимание, и у людей создается впечатление, что нами правят полные недоумки. Надо бы этим старым лордам понимать, что их долг перед собственным классом - сидеть дома и помалкивать. О действительно великолепной, основательной, необходимой работе, которую ведут в палате лордов, рядовой обыватель и понятия не имеет.
Сэру Лестеру предстояло в скором времени стать членом палаты лордов, так что Тони неспроста принимал сей предмет близко к сердцу. Отношение к так называемому рядовому обывателю сводилось у него в общих чертах к тому, что его надлежит постоянно держать под прицелом пулемета, но поскольку из-за слабости, проявленной в прошлом знаменитыми виговскими фамилиями, это сделалось невозможным, его следует удерживать в подчинении баснями, что вот-вот, за ближайшим поворотом, ждут радикальные реформы, разработанные партией консерваторов. Умиротворять его таким способом можно до бесконечности, только бы не было войны. Война сплачивает людей, открывает им глаза, ее надобно избегать любой ценой, в особенности - войну с Германией, где у Крисигов финансовые интересы и много родственников. (Они вели свое происхождение от юнкерского рода и кичились перед своей прусской родней, а те в свою очередь смотрели на них свысока за принадлежность к коммерческим кругам.)
Как сэр Лестер, так и сын его были большие почитатели герра Гитлера - сэр Лестер во время поездки в Германию встречался с ним, его возил на своем "мерседесе-бенц" доктор Шахт.
Линда не интересовалась политикой, но была, безотчетно и не рассуждая, англичанкой. Знала, что один англичанин стоит сотни иностранцев, тогда как для Тони один капиталист стоил сотни рабочих. Здесь, как и почти во всем прочем, они расходились кардинально.
ГЛАВА 12
С Кристианом Толботом Линда по странной иронии судьбы познакомилась в доме своего свекра в Суррее. Шестилетняя Мойра постоянно жила теперь в Платанах - это, кажется, всех устраивало: Линду, небольшую охотницу заниматься домашним хозяйством, избавляло от необходимости жить на два дома, а Мойра получала возможность дышать свежим воздухом и есть деревенскую пищу. Предполагалось, что Линда с Тони будут приезжать еженедельно с пятницы до воскресенья, - Тони обыкновенно так и делал. Линда, фактически, приезжала только на воскресенье, и примерно раз в месяц.
Дом был в Платанах отвратительный. Как бы коттедж-переросток, иными словами, - большие комнаты, но со всеми недостатками коттеджа: низкие потолки, подслеповатые окна с ромбовидными переплетами, неровные половицы и много сучковатого некрашеного дерева. Обставлен - ни со вкусом, ни безвкусно, вообще без малейших притязаний на вкус, не отличаясь к тому же и особым удобством. Сад вокруг него сочла бы раем любительница-акварелистка: цветочные бордюры, альпийские и водяные садики, доведенные до пошлого совершенства, резали глаз огромными редкого уродства цветами, каждый - вдвое крупнее и в три раза ярче, чем ему полагается и, по возможности, не того цвета, какой назначен природой. Трудно сказать, когда сад выглядел противней и больше смахивал на мечту о цветном кино - весною, летом или осенью. Только глубокой зимой, под милосердным покровом снега он сливался с окружающим ландшафтом и приобретал сносный вид.
Как-то субботним утром в апреле 1937 года Линда, у которой я гостила в Лондоне, взяла меня туда с собой до воскресенья, что делала уже не раз. В качестве, как я догадываюсь, буфера между собою и Крисигами, и в особенности, пожалуй, - между собою и Мойрой. Считалось, что я пользуюсь у Крисигов сугубым расположением - сэр Лестер иногда брал меня на прогулку и намекал, как ему жаль, что Тони женился не на мне, такой серьезной, образованной, такой прекрасной женщине и матери.
Земля по сторонам дороги стояла в сплошном цвету.
- Вся разница между Сурреем и настоящей, подлинной землей, - говорила Линда, - та, что в Суррее, когда ты видишь цветущие деревья, то знаешь, что плодам не бывать. Вообрази на минуту Ишемскую долину, а теперь взгляни на эту бессмысленную розовую пену - совершенно иное ощущение. Вот погоди, сад в Платанах представит нам вообще апофеоз пустоцветенья.
Так и случилось. Почти не проглядывала нигде прелестная весенняя зелень, молоденькая, бледная, с желтизной, - каждое дерево поглотили колышущиеся вороха папиросной бумаги, где розовой, где лиловатой. Внизу нарциссы росли так густо, что тоже заглушали зелень, - новый сорт, устрашающих размеров, либо мертвенно-белые, либо темно-желтые, с мясистыми толстыми лепестками, совсем не похожие на хрупких друзей твоего детства. Общее впечатление - декорации к музыкальной комедии, то самое, что и требовалось сэру Лестеру, который за городом на удивление правдоподобно разыгрывал роль старосветского английского помещика. Колоритного такого. Миляги.
Он возился в саду, когда мы подъехали, - в старых вельветовых штанах, так и задуманных, чтобы выглядели поношенными, просто не верилось, что они были когда-нибудь новыми, в твидовом старом пиджаке того же рода, с садовыми ножницами в руке, с понурой корги у ног и с мягкой улыбкой на лице.
- А, вот и вы, - сказал он сердечно. (А тебе виделась, словно на рекламной картинке, надпись, пузырем истекающая из его виска - "Думает: "Ты никудышная невестка, но пусть никто не говорит, что это наша вина, у нас тебя всегда встречает радушная улыбка и ласковое слово".) - Надеюсь, машина в пути не подвела? Тони с Мойрой поехали кататься верхом, я полагал, они вам встретятся. Какое великолепие сейчас в саду, а? Подумать не могу, что надо ехать в Лондон и оставлять всю эту красоту там, где некому ею любоваться. Пойдемте пройдемся перед ланчем - Форстер позаботится о ваших вещичках - вы только, Фанни, позвоните в парадную дверь, он, может быть, не слышал автомобиля.
И он повел нас по царству мадам Баттерфляй.
- Должен предупредить вас, - сказал он, - к ланчу придет довольно хорохористый персонаж. Не знаю, знаком ли вам старый Толбот - старик профессор, он живет в деревне? Так это его сын, Кристиан. Коммунист в некотором роде, способный малый, только совсем сбился с панталыку, журналист, подвигается в какой-то газетенке. Тони не выносит его, с детских лет терпеть не может, очень сердился, что я позвал его сегодня, но я считаю, время от времени не мешает подпускать к себе этих левых. Когда они видят хорошее отношение со стороны таких, как мы, они становятся совершенно ручными.
Это сказано было таким тоном, будто он спас некоему коммунисту жизнь на войне и тем самым обратил его, благодарного, в завзятого тори. В действительности во время первой мировой войны сэр Лестер рассудил, что грешно ему, с такой замечательной головой, пускать себя на пушечное мясо, и устроился на бумажную работу в Каир. Никому он жизнь не спасал, никого ее не лишал и своею не рисковал, а завязал вместо этого много ценных деловых контактов, дослужился до майора и получил орден Британской империи, не упустив, таким образом, своего ни тут, ни там.
Итак, к ланчу явился Кристиан и повел себя крайне хорохористо. Необычайно красивый молодой человек, высокий, белокурый, но совершенно иного типа, чем Тони; худой, с очень английской внешностью. Одет - ни на что не похоже: серые фланелевые брюки, неподдельно изношенные, изъеденные молью, с массой кругленьких прорех в самых неприличных местах, никакого пиджака и фланелевая рубашка, один рукав которой разорван клочьями от запястья до локтя.
- Ваш батюшка пишет что-нибудь в последнее время? - осведомилась у него леди Крисиг, когда они сели за стол.
- Вероятно, - сказал Кристиан, - поскольку профессия такая. Я у него, правда, не спрашивал, но это как бы подразумевается - как подразумевается, что Тони в последнее время занят банковским делом.
После чего он положил на стол между собой и леди Крисиг голый локоть, вылезающий наружу из дыры в рукаве, круто повернулся к Линде, сидящей рядом по другую сторону, и стал подробно, в мельчайших деталях рассказывать ей о постановке "Гамлета", которую видел не так давно в Москве. Культурные Крисиги внимательно слушали, вставляя при случае замечания, рассчитанные на то, чтобы показать, что они хорошо знают Гамлета: "Это не совсем совпадает с моим представлением об Офелии" или "Но ведь Полоний был глубокий старик", к чему Кристиан оставался абсолютно глух, набивая себе рот одной рукой, держа локоть на столе и не сводя глаз с Линды.
После ланча он сказал ей:
- Пошли пить чай с моим отцом, он вам понравится. - И они ушли вдвоем, оставив Крисигов квохтать до самого вечера, словно лиса забралась к ним в курятник.
Сэр Лестер повел меня к водяному садику, заросшему огромными розовыми незабудками и темно-бурыми ирисами.
- Не слишком похвально со стороны Линды, - сказал он. - Мойра так мечтала показать ей своих пони. Девочка боготворит мать.
На самом деле - ничуть не бывало. Она хорошо относилась к Тони и с полным равнодушием - к Линде; уравновешенная, флегматичная, вовсе не склонная боготворить кого бы то ни было - это у Крисигов так полагалось, что ребенок должен боготворить свою мать.
- Не знаете ли вы такую Пикси Таунзенд? - спросил он неожиданно.
- Нет, - честно отвечала я, в то время я даже не слыхала о ней. - А кто это?
- Одна очень милая особа. - И он заговорил о другом.
Линда вернулась, только-только успевая переодеться к обеду, изумительно красивая. Призвала меня к себе поболтать, пока она принимает ванну - Тони в детской наверху читал Мойре на сон грядущий. Линда была в совершенном восторге от своего похода в гости. Отец Кристиана, рассказывала она, живет в малюсеньком домике, разительно непохожем на Крисиггоф, как его называет Кристиан, потому что, хоть он и крошечный, в нем ничего нет от коттеджа - высокий стиль и изобилие книг. Книги по стенам, стопки книг на столах и стульях, груды - на полу. Мистер Толбот - полная противоположность сэру Лестеру, ничего колоритного во внешнем облике, ни единого намека на то, что перед вами ученый быстрый, собранный, и очень смешно рассказывал о Дэви, с которым хорошо знаком.
- Одно очарование, - твердила Линда с сияющими глазами. Имея в виду, как я прекрасно понимала, что это Кристиан - одно очарование. Он произвел на нее потрясающее впечатление. Как выяснилось, он говорил без умолку и, в разных вариантах, на одну и ту же тему - как политическими средствами сделать этот мир лучше. Линда со времени своего замужества досыта наслушалась профессиональных разговоров о политике от Тони и его друзей, но та политика затрагивала исключительно личные интересы и служебные места. А так как лица, о которых шла речь, представлялись ей безнадежно старыми и неинтересными и получат ли они место на службе или нет не имело для нее ни малейшего значения, она зачислила политику в разряд скучных предметов и, когда ее начинали обсуждать, уносилась в облака. Но политика в изложении Кристиана не наводила на нее скуку. За то время, что они шли в этот вечер назад от его отца, он совершил с нею путешествие по всему свету. Он показал ей фашизм в Италии, нацизм в Германии, гражданскую войну в Испании, потуги на социализм во Франции, тиранию в Африке, голод в Азии, реакцию в Америке и гибельную тень правого крыла над Англией. Только СССР, Норвегия и Мексика удостоились скупой похвалы.
Линда, как спелый плод, едва держалась на своей ветке. Стоило тряхнуть дерево - и она пала. Умная и энергичная, но без всякого выхода для своей энергии, несчастливая в браке, равнодушная к своему ребенку, угнетенная втайне сознанием собственной никчемности, она созрела, чтобы отдаться либо высокой идее, либо любви. Идея, изложенная привлекательным молодым человеком, сделалась неотразимой - как и он сам.
ГЛАВА 13
Бедные Алконли вдруг очутились в положении, когда почти одновременно в жизни трех из их детей наступил кризис. Линда сбежала от Тони, Джесси сбежала из дому, а Мэтт сбежал из Итона. Родители вынуждены были признать, как рано или поздно приходится признавать всем родителям, что дети вырвались из-под контроля и отныне распоряжаются своей жизнью по-своему. Растерянные, недовольные, до смерти встревоженные, они ничего не могли поделать, став теперь всего лишь зрителями на спектакле, который вовсе им не нравился. То был год, когда родители наших сверстников, если дети не оправдывали в чем-то их надежд, утешали себя словами: "Ну ничего, хорошо хоть не так, как у бедных Алконли!"
Линда, отбросив всякое благоразумие, презрев житейскую мудрость, какую успела почерпнуть за годы, проведенные в лондонском свете, заделалась ярой коммунисткой, донельзя утомляя и приводя в замешательство всех и каждого проповедью новооткрытого учения не только за обеденным столом, но и с традиционного "ящика из-под мыла" в Гайд-парке и прочих столь же малопочтенных трибун и в конце концов, к безмерному облегчению семейства Крисигов, переехала к Кристиану. Тони возбудил дело о разводе. Для тетушки и дяди это было тяжелый удар. Да, Тони им никогда не нравился, но они были люди неисправимо старых взглядов - брак был, по их понятиям, браком, и прелюбодеяние подлежало осуждению. Тетю Сейди в особенности потрясло то, с каким легким сердцем Линда бросила маленькую Мойру. Я думаю, для нее все это слишком напоминало мою мать, и Линдино будущее отныне рисовалось ей вереницей неуправляемых скачков.
Линда приехала повидаться со мною в Оксфорд. Она ездила сообщить свою новость в Алконли и теперь возвращалась в Лондон. По-моему, это был очень мужественный поступок - поехать и сказать самой, недаром, войдя ко мне, она (что было совсем на нее непохоже) первым делом попросила выпить. Она была сама не своя.
- Боже мой, - сказала она. - Я и забыла, как Пуля бывает страшен - даже теперь, когда, казалось бы, у него над тобою нет власти. Все было в точности как в тот раз, когда мы ездили на ланч к Тони - опять у него в кабинете, и он буквально рычал на меня, а мама, бедная, сидела с несчастным видом, но и она тоже возмущена, а ты знаешь, как она умеет уколоть сарказмом. Ладно, все это позади. Какое блаженство, что мы снова увиделись!
Мы не виделись с того самого воскресенья в Платанах, когда она познакомилась с Кристианом, и, естественно, я хотела услышать, что у нее происходит.
- Ну что, - сказала она. - Живу с Кристианом, в его квартире, правда, она, надо сказать, очень маленькая, но, пожалуй, это даже к лучшему, потому что мне приходится вести домашнее хозяйство, а я, кажется, не сильна по этой части - хорошо, что он силен.
- Да уж, иначе ему хоть пропадай, - сказала я.
Линда в своей семье славилась тем, что у нее все валится из рук, она даже галстук не умела повязать себе, одеваясь на охоту, это неизменно проделывали за нее дядя Мэтью или Джош. Живо помню, как она стоит перед зеркалом в холле, дядя Мэтью повязывает ей галстук со спины, оба невероятно сосредоточены - и Линда приговаривает:
- А, теперь понимаю. В следующий раз обязательно справлюсь сама.
Она ни разу в жизни постель себе не постелила, так что едва ли можно было полагать, что она наведет чистоту и порядок в Кристиановой квартире.