- Да как вам сказать, мой друг, - презираешь, вот и все.
- Ну, знаете, это уж совсем нечестно. Сами сначала соблазняете, а потом начинаете их, бедных, презирать? Не чудовище ли вы после этого?
- Им это нравится. Нравится пресмыкаться, повторяя: "Боже мой, что я натворила! Что вы должны теперь думать обо мне, Фабрис! Ах, какой стыд". Все это входит в правила игры. Но вы - вам, судя по всему, неведом стыд, вы знай себе покатываетесь со смеху, и точка. Удивительно. И, признаться, не скажу, что неприятно.
- А как тогда насчет невесты? - сказала Линда. - Ее вы тоже презирали?
- Конечно, нет. Она была женщина строгих правил.
- То есть, вы хотите сказать, вы с ней ни разу не были в постели?
- Никогда! Мне бы и в голову такое не пришло никогда в жизни.
- Скажите! А у нас в Англии все так делают.
- Животная сущность англичан, моя дорогая, - ни для кого не секрет. Нация пьяниц и распутников, англичане, это всем известно.
- Им - неизвестно. Они то же самое думают про иностранцев.
- Нет в мире женщин более добродетельных, чем француженки, - проговорил Фабрис с подчеркнутой гордостью, как неизменно говорят о своих соотечественницах французы.
- Ах ты Господи, - огорченно сказала Линда. - Как я была когда-то добродетельна! Что же со мною сталось, не понимаю… Я сделала неверный шаг, когда первый раз вышла замуж, но откуда мне было знать? Я думала, он - божество, мой первый муж, и я буду любить его до гробовой доски. Потом опять оступилась, когда сбежала к Кристиану, но мне казалось, что я люблю его - я и любила, гораздо больше, чем Тони, но он, в сущности, не любил меня никогда и очень скоро я наскучила ему - мне, вероятно, недоставало серьезности. Тем не менее если б я поступала иначе, то не очутилась бы в конечном счете на Северном вокзале на своем чемодане и никогда не встретила бы вас, так что я, честно говоря, только рада. И в следующей своей жизни, где бы мне ни случилось родиться, буду помнить, что, едва лишь войдешь в года, нужно опрометью лететь на бульвары и искать себе мужа там.
- Как мило с вашей стороны - и, кстати сказать, браки во Франции, по преимуществу, складываются очень, очень удачно. Мои родители прожили вместе безоблачную жизнь, так любили друг друга, что редко когда появлялись в свете. Мать до сих пор живет как бы греясь в лучах этого счастья. Удивительно достойная женщина!
- Должна вам сказать, - продолжала Линда свою мысль, - что у меня и мать, и одна из теток, одна из сестер, двоюродная сестра - высоконравственные женщины, так что наше семейство тоже не чуждо добродетели - и потом, Фабрис, что вы скажете о вашей бабке?
- Да, - произнес Фабрис со вздохом, - признаю, она была великая грешница. Но и гранддама самой высшей пробы, и умерла, получив от церкви полное отпущение своих грехов.
ГЛАВА 18
Понемногу в их жизни установился определенный распорядок. Каждый вечер Фабрис приходил к ней обедать - ни разу больше он не повел ее в ресторан - и оставался до семи часов утра. "Терпеть не могу спать один", - говорил он. В семь он вставал, одевался и ехал домой, чтобы поспеть к восьми, когда ему подадут завтрак в постель. Завтракал, читал газеты, а в девять часов звонил Линде и полчаса болтал с ней о чем придется, будто они Бог знает сколько дней не виделись.
- А еще что? - говорил он, когда паузы у нее начинали затягиваться. - Что еще было, расскажите?
В течение дня он почти никогда не показывался. Днем неизменно завтракал у своей матери, живущей над ним в том же доме, на втором этаже. Иногда после этого возил Линду осматривать достопримечательности, но обыкновенно появлялся не раньше половины восьмого, и они садились обедать.
Линда в дневное время занималась тем, что накупала себе вороха одежды, расплачиваясь толстыми пачками денег, которыми ее снабжал Фабрис.
Семь бед - один ответ, думала она. Он все равно меня презирает, так уж какая разница.
Фабрис был только счастлив. Он проявлял самый пристальный интерес к ее нарядам, осматривал их так и эдак, заставлял ее прохаживаться в них по гостиной, убеждал возвращать их в магазин для переделок, которые ей представлялись совершенно излишними, но на поверку оказывалось, что в них-то и заключается вся соль. До сих пор Линда не до конца понимала, в чем преимущество французской одежды по сравнению с английской. В Лондоне, в период первого ее замужества, считалось, что она исключительно хорошо одевается; теперь она сознавала, что никогда, по французским меркам, не могла и в самой малой степени претендовать на chic. Вещи, привезенные ею с собой, выглядели столь безнадежно затрапезными, вымученными, убогими, такими неуклюжими, что лишь обзаведясь в "Галери Лафайет" готовым платьем, она отважилась ступить ногой в дома высокой моды. А когда, наконец, вынырнула из их недр с кой-какими приобретеньями, Фабрис посоветовал ей продолжать в том же духе. Для англичанки она, по его словам, обладала не самым дурным вкусом, хотя сомнительно, чтобы ей удалось когда-либо стать élégante в полном смысле слова.
- Единственно путем проб и ошибок, - говорил он, - можете вы определить, к какому принадлежите типу, в каком вам двигаться направлении. И потому - старайтесь, мой друг, не жалейте усилий. Пока что получается совсем недурно.
Наступила удушливая знойная пора - погода, манящая на отдых, к морю. Но шел тысяча девятьсот тридцать девятый год, и не каникулы были на уме у мужчин, а смерть, не купальные костюмы, а военная форма, не танцевальная музыка, но звуки трубы, а пляжам на ближайшие годы предстояло служить не местом отдыха и развлечений, но полем брани. Фабрис не уставал повторять, как он мечтал бы свозить Линду на Ривьеру, в Венецию, в свой прекрасный замок в Дефине. Но он был резервист, его могли призвать в любой день. Линда нисколько не жалела, что нужно оставаться в Париже. Загорать она могла сколько душе угодно и в своей квартире. Угроза войны не внушала ей особых опасений, она принадлежала к числу тех, кто больше склонен жить сегодняшним днем.
- Где я еще могла бы загорать вот так, без всего, - говорила она, - остальное, что принято делать на отдыхе, меня не привлекает. Купаться я не люблю, к теннису, танцам, азартным играм - равнодушна, так что, видите, мне и здесь хорошо, днем - загорать, делать покупки, - лучше занятий не придумаешь, а по ночам со мною вы, любовь моя. Счастливее меня, я думаю, нет женщины на свете.
Как-то в разгар июльской жары она вернулась под вечер домой в новой, особенно умопомрачительной соломенной шляпе. Шляпа была широкополая, простая, с веночком цветов вокруг тульи и двумя синими бантами. В правой руке Линда держала целый сноп роз и гвоздик, в левой - полосатую картонку с другой сногсшибательной шляпой. Открыла дверь своим ключом и, осторожно переступая в сандалиях на толстой пробковой подошве, вошла в гостиную.
Зеленые жалюзи были спущены, и в комнате сгустились теплые тени; две из них внезапно приняли очертания мужских фигур, худой и не очень худой - Дэви и лорда Мерлина.
- Боже милостивый! - сказала Линда и плюхнулась на диван, рассыпав по полу розы.
- Да, - сказал Дэви, - похорошела необыкновенно.
Линда испугалась без всяких шуток, как непослушный ребенок, когда его застигнут на месте преступления - как ребенок, у которого собрались отнять новую игрушку. Она переводила взгляд с одного на другого. Лорд Мерлин был в темных очках.
- Вы что, скрываетесь от кого-то? - сказала Линда.
- Нет, почему? Ах, очки, - без них мне за границей нельзя, у меня слишком добрые глаза, от нищих и так далее проходу нет, досаждают на каждом шагу.
Он снял очки и моргнул.
- Зачем вы приехали?
- Ты, кажется, не очень рада нам, - сказал Дэви. - Приехали, честно говоря, посмотреть, что с тобой. И поскольку с тобой, вне всяких сомнений, все в порядке, можем со спокойной совестью ехать обратно.
- Как же вы выведали?.. Мама с Пулей знают? - прибавила она слабым голосом.
- Нет, абсолютно ничего. Если ты думаешь, что мы явились разыгрывать викторианских дядюшек, то можешь успокоиться, милая Линда. Мне встретился случайно один знакомый, который был в Перпиньяне, и он упомянул в разговоре, что Кристиан живет с Лавандой Дэйвис…
- А, отлично.
- Что, прости?.. И что ты полтора месяца как уехала. Наведался я на Чейни-Уок - тебя там явно нет, тогда мы с Мером слегка забеспокоились, как-то ты, с твоим неумением позаботиться о себе (думали мы, и как же мы заблуждались!), скитаешься по Европе, и в то же время безумно было любопытно выяснить, где ты и что ты, вот мы и предприняли втихомолку кой-какие действия детективного характера, установив в результате, где ты - а что ты в настоящее время, тоже ясно теперь как день и у меня лично вызывает лишь чувство облегчения.
- Вы напугали нас, - сказал сварливо лорд Мерлин. - Когда в другой раз вздумаете изображать из себя Клео де Мерод, нелишне было бы прислать открытку. Прежде всего, наблюдать вас в этой роли - большое удовольствие, и я никоим образом не желал бы его лишиться. Я и не подозревал, Линда, что вы такая красотка.
Дэви посмеивался себе под нос.
- О боги, до чего это все забавно - как старомодно, прелесть! Эти покупки! Пакеты! И цветы! Как это дышит викторианской эпохой! Пока мы ждали - каждые пять минут бежит посыльный с картонкой. Как с тобой интересно в жизни, Линда, милая! Ты уже говорила ему, что он должен от тебя отказаться и взять в жены невинную и чистую девушку?
Линда сказала обезоруживающе:
- Не смейся, Дэйв. Я так счастлива - не могу тебе передать.
- Да, похоже, не отрицаю. Но квартирка - никакого театра не нужно.
- Я как раз подумал, - сказал лорд Мерлин, - что вкусы могут быть разные, но шаблон непременно один и тот же. У французов принято было держать любовниц в appartements, точь-в-точь похожих друг на друга, где главный упор, с позволения сказать, делался на кружева и бархат. Стены, кровать, туалетный столик, даже ванна увешаны кружевами - а дальше шел сплошной бархат. Сегодня кружева заменяешь стеклом, и дальше пускаешь сплошной атлас. Готов поручиться, Линда, у вас стеклянная кровать!
- Да, но…
- И туалетный столик стеклянный, и ванная комната - не удивлюсь, если и ванна тоже из стекла, а по бокам в ней плавают золотые рыбки. Золотые рыбки - это извечный лейтмотив.
- Вы подсмотрели, - сказала Линда, надув губы. - Очень остроумно!
- Боже, какой восторг! - вскричал Дэви. - Так значит, это правда? Клянусь, он не подсматривал, но видишь ли, не обязательно быть особым гением, чтобы догадаться.
- Хотя в данном случае, - продолжал лорд Мерлин, - наличествуют вещицы, которые поднимают планку. Гоген и те два Матисса (пестроваты, но в искусстве не откажешь), и этот савонрийский ковер. Ваш покровитель, должно быть, очень богатый человек.
- Очень, - сказала Линда.
- Нельзя ли, друг мой Линда, в таком случае рассчитывать на чашку чая?
Линда позвонила, и вскоре Дэви с самозабвением школьника поглощал éclairs и mille feuilles.
- Я поплачусь за это, - приговаривал он с бесшабашной усмешкой, - ну и пусть, не каждый день бываешь в Париже.
Лорд Мерлин с чашкой в руке блуждал по комнате. Взял томик романтической поэзии девятнадцатого века, подаренный Линде накануне Фабрисом.
- Вы нынче вот что читаете? "Dieu, que le son du cor est triste au fond du bois". У меня был приятель, когда я жил в Париже, который дома держал боа-констриктора, и этот констриктор ухитрился залезть в валторну. Приятель звонит мне сам не свой и говорит: "Dieu, que le son du boa est triste au fon du cor". Я это навсегда запомнил.
- В котором часу обычно приходит твой возлюбленный? - спросил Дэви, вынимая часы.
- Не раньше семи. Оставайтесь, познакомитесь с ним, он невероятный дост.
- Нет уж, спасибо, ни за что.
- А кто он такой? - спросил лорд Мерлин.
- Зовут - герцог Суветер.
Дэви и лорд Мерлин переглянулись, с великим изумлением, но и отчасти с веселым ужасом.
- Фабрис де Суветер?
- Да. Вы его знаете?
- Линда, душа моя, глядя на тебя, вечно забываешь, какая провинциалочка кроется за этой светской искушенностью. Конечно, мы его знаем, и про него все знаем, и, скажу больше, - не мы одни, а все, кроме тебя.
- Ну и вы не согласны, что он - потрясающий дост?
- Фабрис, - веско произнес лорд Мерлин, - один из самых опасных совратителей на европейском континенте. Это - если говорить о женщинах, в обществе он чрезвычайно приятен, надо отдать ему должное.
- Помните, - сказал Дэви, - как мы его в Венеции наблюдали за работой - залучал их, бедненьких, в свои сети, как кроликов, одну за другой.
- Позвольте вам напомнить, - сказала Линда, - чей вы сейчас едите хлеб.
- Да, совершенно справедливо, - и превкусный! Еще эклерчик, Линда, будь добра. В то лето, - продолжал он, - когда он у Чиано увел девицу, - что за буча поднялась, век не забыть - а через неделю бросил ее в Канне и укатил в Зальцбург с Мартой Бермингем, и Клод, бедняга, стрелял в него четыре раза, да так и не попал.
- Фабрис - человек заговоренный, - сказал лорд Мерлин, - не знаю, в кого еще столько раз стреляли, но не слыхал, чтобы он когда-нибудь хоть царапину получил.
Линда приняла эти разоблачения равнодушно, тем более, что Фабрис уже предварил их сам. К тому же обычно женщину не очень трогает, когда ей рассказывают о прошлых увлечениях ее предмета; будущие - вот что внушает страх.
- Уходим, Мер, - сказал Дэви. - Кошечке пора облачаться в неглиже. Воображаю эту сцену, когда он учует вашу сигару - тут, чего доброго, и до crime passionel недалеко. Линда, до свиданья, милая, мы едем обедать с собратьями-интеллектуалами, как ты понимаешь, а завтра встречаемся за ланчем с тобою в "Рице", да? Так, значит, - в час, приблизительно. До свиданья, - и привет от нас Фабрису.
Фабрис, войдя, повел носом и пожелал узнать, кто курил. Линда объяснила.
- Они говорят, что вы знакомы.
- Но разумеется, - Мерлин, милейший человек, и бедный Уорбек, такое невезенье со здоровьем. Мы с ним встречались в Венеции. Какое у них впечатление от всего этого?
- Над квартирой, во всяком случае, очень потешались.
- Да, воображаю. Совсем для вас неподходящая квартира, но удобно, и тут еще война надвигается…
- Но мне она страшно нравится! Я бы ее ни за что не променяла на другую. Какие они молодцы, правда, что разыскали меня?
- То есть вы хотите сказать, что до сих пор не сообщили никому, где находитесь?
- Как-то не собралась - дни бегут - просто забываешь о таких вещах.
- А им пришло в голову вас хватиться только через шесть недель? Похоже, у вас на удивление безалаберная семейка…
Линда вдруг бросилась к нему на шею и очень горячо, взволнованно попросила:
- Никогда, никогда не отпускайте меня обратно к ним!
- Мой ангел - но вы их любите! Мамочку и Пулю, Мэтта, Робина и Викторию, и Фанни. Что все это значит?
- Я не хочу расставаться с вами никогда в жизни.
- Ага! Но, вероятно, придется, и скоро. Война будет, вот в чем дело.
- Почему мне нельзя остаться? Я могла бы работать - сестрой милосердия, например, - ну, пожалуй, не сестрой все-таки, но кем-нибудь.
- Если вы обещаете исполнить, что я скажу, то ненадолго можете остаться. Вначале мы будем сидеть и смотреть на немцев из-за линии Мажино, тогда я буду часто бывать в Париже - то в Париже, то на фронте, но главным образом здесь. В это время хочу, чтобы и вы были здесь. Потом кто-нибудь, либо мы, либо немцы - но очень боюсь, что немцы - хлынет через линию укреплений и начнется маневренная война. Когда наступит этот этап, меня предупредят, и вы должны обещать, что в ту же минуту, как я велю вам ехать в Лондон, вы уедете, даже если не будете видеть для этого оснований. Ваше присутствие неимоверно мешало бы мне исполнять мои обязанности. Итак - даете торжественное обещание?
- Хорошо, - сказала Линда. - Торжественное. Уверена, что меня не постигнет такая беда, но обещаю поступить, как вы скажете. А вы дадите мне обещание, что, как только все кончится, приедете в Лондон и снова разыщете меня? Обещаете?
- Да, - сказал Фабрис. - Я это сделаю.
Ланч с Дэви и Мерлином проходил тягостно. Накануне мужчины допоздна весело проводили время в кругу друзей-литераторов, и все признаки этого были налицо. Дэви начинал ощущать мучительное приближение диспепсии, а лорд Мерлин честно и откровенно маялся похмельем и, когда снял очки, никто не обнаружил бы в его глазах излишней доброты. Но несравненно хуже всех было Линде - ее буквально сокрушил подслушанный невзначай в вестибюле разговор двух дам француженок о Фабрисе. Следуя давней привычке не опаздывать, вдолбленной в нее дядей Мэтью, она пришла, по обыкновению, пораньше. Фабрис ни разу не водил ее в "Риц", и обстановка тут привела ее в восхищение: она знала, что выглядит ничуть не хуже других, а одета - почти не хуже, и преспокойно расположилась поджидать, когда подойдут остальные. Внезапно с екнувшим сердцем, как бывает, когда любимое имя невзначай произнесет кто-то чужой, она услышала:
- Ну а Фабрис, ты не видала его в последнее время?
- Как раз видала, потому что довольно часто сталкиваюсь с ним у мадам де Суветер, но ты ведь знаешь, он никуда не показывается.
- Так, а Жаклин что?
- Все еще в Англии. Он как потерянный без нее, бедный Фабрис, - точно песик, брошенный хозяином. Сидит тоскует дома - ни в клуб, ни в гости, видеть никого не желает. Мать серьезно беспокоится за него.
- Кто бы мог ожидать от Фабриса такого постоянства? Как давно это у них?
- Если не ошибаюсь, пять лет. На редкость удачная связь.
- Жаклин, конечно же, скоро возвратится.