Мы с Луизой были с утра до вечера заняты. У нас теперь была одна няня (моя) на семерых детей. Хорошо еще, что дети проводили не все время дома. У Луизы двое старших учились в частной школе, двое других ее и двое моих ходили на занятия в школу при женском католическом монастыре, основанную для нас в Мерлинфорде лордом Мерлином. Луиза раздобыла по этому случаю немного бензина, и мы с нею либо Дэви отвозили их ежедневно туда на тетисейдиной машине. Нетрудно себе представить, как к этому отнесся дядя Мэтью. Он скрежетал зубами, сверкал глазами, а безобидных монахинь именовал не иначе как "эти подлые парашютисты". Он был убежден, что они заняты сооружением пулеметных гнезд для других монахинь, которые, подобно птицам, слетятся на эти гнезда с небес; в свободное же время они только и делают, что растлевают души его внучат и внучатых племянниц.
- Ты что, не знаешь - им же положена премия за всякого, кто попадется к ним в сети, ведь простым глазом видно, что это мужчины, достаточно только посмотреть на их башмаки!
Каждое воскресенье он зорко наблюдал в церкви за детьми - не преклонят ли колена, не осенят ли себя крестом, не позволят ли себе каких иных папистских выкрутасов, - его насторожил бы даже повышенный интерес к церковной службе - и, когда ни один из означенных симптомов не обнаруживался, был все равно не слишком обнадежен.
- Эти католики такие коварные, мерзавцы.
Тот факт, что лорд Мерлин пригрел у себя под крылышком подобное заведение, следовало, по его мнению, явно расценивать как подрывную деятельность, а впрочем, какой спрос с человека, который приводит к тебе на бал немцев и известен своим пристрастием к иностранной музыке! О собственной приверженности к "Une voce росо fa" дядя Мэтью благополучно запамятовал и ныне крутил с утра до вечера пластинку под названием "Турецкий марш", которая начиналась пиано, переходила на форте и заканчивалась пианиссимо.
- Понимаешь, они выходят из лесу, - говорил он, - а после слышно, как заходят обратно в лес. Не знаю только, при чем здесь турки, не станут же они, в самом деле, играть такую музыку, да и лесов-то в Турции никаких нет. Просто название такое, вот и все.
Думаю, эта музыка навевала ему мысли об ополченцах - они, бедняги, только и делали, что уходили в глубь леса и выходили оттуда снова, нередко прикрытые ветками, точно Бирнамский лес двинулся вновь на Дунсинан.
Итак, мы с Луизой трудились, не покладая рук: чинили, шили, стирали, брались вместо няни за любую работу, только бы не смотреть самим за детьми. Слишком много я видела детей, которых воспитывали без няни, и не заблуждалась насчет того, сколь это нежелательно. В Оксфорде у преподавателей передовых убеждений жены часто поступали так из принципа, мало-помалу тупея в процессе, а дети у них глядели беспризорниками и вели себя, как дикари.
Помимо заботы о том, чтобы одевать тех детей, которые уже есть в наличии, нам еще приходилось шить приданое для тех, кому только предстояло появиться, хоть, правда, многое должно было перейти к ним по наследству от братьев и сестер. Линда, у которой, естественно, никаких запасов детской одежки не накопилось, тем не менее не принимала в этом никакого участия. Она приспособила одну из реечных полок в достовом чулане под своеобразную лежанку, натаскав туда из незанятых комнат для гостей подушек и стеганых одеял, и лежала там целыми днями под своим норковым покрывалом, пристроив рядышком Плон-Плона и читая сказки. Достов чулан оставался, как и встарь, самым теплым местом в доме - единственным, где было по-настоящему тепло. При каждом удобном случае я, захватив рукоделье, приходила туда посидеть с ней; она откладывала голубую или зеленую книжку, Андерсена или братьев Гримм, и подолгу рассказывала мне о Фабрисе и своей счастливой жизни с ним в Париже. Иногда к нам заглядывала Луиза, тогда Линда умолкала, а разговор сворачивал на Джона Форт-Уильяма и детей. Но Луизе не сиделось на месте без дела, она не очень любила коротать время за болтовней - кроме того, она раздражалась, видя, как Линда изо дня в день предается полнейшей праздности.
- Во что только будет одет этот несчастный младенец, - говорила она мне с сердцем, - и кто будет за ним ходить, Фанни? Уже сейчас ясно как день, что это ляжет на нас с тобой, а нам, видит Бог, и так хватает дела. И еще - Линда, видите ли, полеживает, окутанная соболями или как их там, но у нее же совсем нет денег, она нищая, - по-моему, до нее это просто не доходит. И что скажет Кристиан, когда узнает про ребенка, ведь по закону это его дитя, чтобы объявить его незаконным, надо подать в суд и, значит, будет громкий скандал. А Линда при всем этом в ус не дует. Ей бы сейчас на стенку лезть от тревоги, а она ведет себя, словно жена миллионера в мирное время. Терпенья у меня с нею нет.
И все-таки Луиза была добрая душа. В конце концов она сама съездила в Лондон и купила будущему ребеночку приданое. Деньги на него Линда добыла, продав фактически за бесценок обручальное кольцо, подаренное Тони.
- Ты о своих мужьях никогда не вспоминаешь? - спросила я у нее однажды, после того как она не один час проговорила, рассказывая о Фабрисе.
- Да как ни странно, довольно часто вспоминаю Тони. Ты понимаешь, Кристиан был нечто промежуточное в моей жизни - во-первых, наш брак был очень непродолжителен, и кроме того, его совсем заслонило то, что случилось потом. Не знаю, мне такое плохо запоминается, но по-настоящему сильное чувство к нему я, кажется, испытывала только в первые недели, в самом-самом начале. Он - благородный человек, такого можно уважать, и я себя не корю, что вышла за него, только ему не дано таланта в любви. Но Тони пробыл моим мужем так долго, добрую четверть моей жизни, если вдуматься, даже больше. И не получилось у нас с ним, как я теперь вижу, едва ли по его вине - ни с кем, пожалуй, не получилось бы (разве что мне бы встретился тогда Фабрис), потому что я была в те дни исключительно противной. Чтобы в браке, когда нет особой любви, все шло хорошо, самое важное - огромная приветливость - gentillesse - и превосходные манеры. Я никогда не была приветлива с Тони, порой едва удерживалась в рамках вежливости, а очень скоро после того, как прошел медовый месяц, вообще сделалась крайне неприятной. Стыдно вспомнить сейчас, на что я была похожа. А Тони, бедный, по незлобивости ни разу не позволил себе в ответ резкого слова, мирился со всем этим столько лет, покуда не прибился ненароком к Пикси. И я его не осуждаю. Сама во всем виновата, с начала и до конца.
- Ну и он тоже не так уж мило вел себя, птичка, не стоит чересчур волноваться на этот счет - возьми хотя бы то, как он проявил себя сейчас.
- Так он же невероятно слабохарактерный, это родители его заставили и Пикси. Будь он поныне моим мужем, он бы сейчас, ручаюсь, был гвардейским офицером.
Об одном Линда не задумывалась совершенно точно - это о будущем. Настанет день, когда раздастся телефонный звонок, и это будет Фабрис - дальше этого она не заглядывала. Женится ли он на ней, как решится судьба ребенка, - подобные вопросы не только не занимали ее, но, кажется, вовсе у нее не возникали. Все ее мысли устремлены были в прошлое.
- Обидно все-таки, - сказала она однажды, - принадлежать, как мы, к потерянному поколению. В истории, я уверена, эти две войны будут считаться за одну, а нас, таким образом, вытеснит прочь и люди забудут, что мы когда-то существовали. Как будто нас вообще не было на свете - нечестно, по-моему.
- А может быть, оно превратится в своего рода литературный антиквариат, - заметил Дэви. Он приползал иногда, дрожа, в достов чулан восстановить немного кровообращение, делая перерыв в своей работе за письменным столом. - Привлечет к себе интерес, пусть вовсе не тем, чем бы следовало, и станут люди с увлечением коллекционировать туалетные приборы лалик да бары для коктейлей, облицованные зеркалом… Ну, красота, - перебил он себя, выглядывая в окно, - опять этот кудесник Хуан тащит фазана!
(Хуан был наделен бесценным даром: он мастерски стрелял из рогатки. Все свободные минуты - откуда у него брались свободные минуты - загадки, но брались - он проводил, крадясь с этим оружием по лесам и речным берегам. И так как бил без промаха, а охотничьи предрассудки - вроде того, что фазана или зайца не бьют сидячим, а лебедь - собственность короля - его не обременяли, то походы эти давали с точки зрения кладовой и буфета отличные результаты. Когда Дэви хотел сполна оценить поглощаемые им яства, он творил за столом вполголоса коротенькую молитву, которая начиналась словами: "Вспомни миссис Бичер и томатный суп из банки".
Несчастный Крейвен, конечно, мучился, наблюдая происходящее - по его понятиям, это мало чем отличалось от браконьерства. Но ему, бедному, по милости дяди Мэтью вздохнуть было некогда - то в караул ступай, то построение, а нет, так привязывай к бревнам велосипедные колеса ставь противотанковые заграждения поперек дороги. Ополченцы дяди Мэтью на все графство славились своей военной выправкой. Хуана, как чужеземца, на наше счастье не допускали к участию в этой деятельности, и он мог посвящать все свое время тому, чтобы ублажать нас и лелеять, в чем и преуспевал как нельзя лучше.)
- Не желаю становиться антиквариатом, - сказала Линда. - Мне бы хотелось принадлежать при жизни к действительно славному поколению. Что за тоска - родиться в 1911 году…
- Ничего, Линда, из тебя выйдет чудесная старушка.
- А из тебя, Дэви, - чудесный старичок.
- Из меня-то? Куда там, разве мне дожить до старости, - отвечал Дэви с глубоким удовлетворением.
И правда: он как бы находился вне возраста. И хотя был на целых двадцать лет старше нас и лишь лет на пять моложе тети Эмили, всегда казался ближе к нашему, а не ее поколению и ни на йоту не изменился с того дня, когда стоял возле камина в холле, нисколько не похожий на капитана и на мужа.
- Идемте, душеньки, пора пить чай, - разведка донесла, что Хуан испек слоеный торт, пошли, не то он весь достанется Скакалке.
Со Скакалкой у Дэви шла за столом жестокая война. Ее манеру вести себя во время еды всегда отличала известная свобода, но некоторые ее привычки - как, например, лезть за вареньем в банку своей ложкой, гасить окурок сигареты в сахарнице - доводили до белого каления бедного Дэви, который прочно усвоил, что продукты выдаются по карточкам, и делал ей резкие замечания, как гувернантка - несносному ребенку.
Увы, он мог бы не стараться. Скакалка, не обращая ни малейшего внимания, продолжала беспечно портить продукты.
- Довогой, - говорила она, - какая разница, у моего дивного Хуа-ана всегда найдется в запасе сколько хочешь еще, даю тебе слово.
В те дни с особой силой разразилась очередная паника по поводу грозящей оккупации. Предполагалось, что немцы со дня на день высадят мощный десант под видом то ли священников, то ли балерин - на что у говорящего хватало воображения. Кому-то взбрело на ум в недобрую минуту пустить слух, что все они будут сплошь двойниками миссис Дэйвис, одетыми в форму Женской добровольной службы. Эта дама обладала способностью находиться сразу в нескольких местах одновременно, немудрено, что людям стало мерещиться, будто на округу уже спустили человек десять парашютистов, замаскированных под миссис Дэйвис. Дядя Мэтью отнесся к угрозе вторжения с полной серьезностью и в один прекрасный день, собрав нас всех в кабинете, подробно изложил, кому какая в этом случае назначена роль.
- Вы, женщины, берете детей и на то время, пока идет бой, спускаетесь в подвал, - сказал он. - Водопроводный кран там в исправности, мясными консервами я вас обеспечил на неделю. Да, вам, может быть, придется там сидеть несколько дней, учтите.
- Няне это не понравится… - начала Луиза, но осеклась под свирепым взглядом.
- И, кстати, раз мы заговорили о няне, - продолжал дядя Мэтью, - предупреждаю - чтоб не загромождать мне дороги своими детскими колясками, понятно? Об эвакуации речи быть не может, ни при каких обстоятельствах. Теперь вот что - есть одно крайне важное задание, и я поручаю его тебе, Дэви. Надеюсь, ты не обидишься, дружище, но должен прямо сказать - стрелок из тебя никакой, а у нас, как тебе известно, худо с боеприпасами, и то немногое, что имеется, нельзя ни под каким видом расходовать впустую - тут каждая пуля решает дело. Так что оружие в руки я тебе не дам, по крайней мере, сначала. А дам тебе фитиль и заряд динамита (минуточку, сейчас все покажу), и ты мне взорвешь буфет в кладовой.
- Взорвать Аладдина? - вскричал Дэви. Он даже побледнел. - Ты с ума сошел, Мэтью!
- Я бы Гевану поручил, но дело вот в чем - я хоть и притерпелся к старине Гевану, а все-таки полного доверия этот субъект мне не внушает. Иностранец - он иностранец и есть, я так считаю. Объясняю теперь, почему это, на мой взгляд, жизненно важная часть всей операции. Когда нас с Джошем, Крейвеном и всеми прочими перебьют, у вас, гражданского населения, останется единственный способ тоже внести свою лепту, а именно - стать тяжелой обузой для немецкой армии. Вы должны возложить на их плечи заботу о вашем пропитании - не беспокойтесь, будут кормить вас, как миленькие, им только тифа не хватало в полосе военных дорог, но ваша цель - по возможности затруднить им эту задачу. Так вот - на одном этом буфете вы продержитесь недели - да он всю деревню прокормит! Нет, дудки! Вы неприятеля вынуждайте доставлять вам продовольствие, гробить свой транспорт, вот что от вас требуется - досаждать им, палки вставлять в колеса! Это единственное, что к тому времени будет в ваших силах - просто сделаться для них обузой, а следовательно, буфет в кладовой подлежит уничтожению и Дэви должен его взорвать.
Дэви открыл было рот, готовясь опять что-то заметить по этому поводу, но, видя, что с дядей Мэтью сейчас шутки плохи, передумал.
- Хорошо, милый Мэтью, - сказал он грустно, - ты мне покажешь, как это делается.
Однако не успел дядя Мэтью отвернуться, как он ударился в громкие причитанья:
- Нет, слушайте, что за свинство со стороны Мэтью - настаивать, чтобы Аладдин был взорван! Ему-то хорошо, его убьют, но мог бы немножко и о нас подумать!
- А мне казалось, ты собираешься принять таблетки, сначала белую, потом черную, - сказала Линда.
- Эмили не одобряет эту идею, и я решил, что приму их лишь в том случае, если меня заберут, но теперь - не знаю. Мэтью утверждает, что немецкой армии придется нас кормить, но он знает не хуже моего, что если чем и будут, а это еще большой вопрос, так одним крахмалом - снова все та же миссис Бичер, только еще ужасней, - а у меня крахмал не усваивается, особенно в зимние месяцы. Безобразие какое! Возмутительный тип этот Мэтью, ни с кем не желает считаться!
- Ну а мы как, Дэви? - сказала Линда. - Всех нас ждет одинаковая участь, но мы же почему-то не ропщем.
- Няня - будет, - сказала Луиза, фыркнув, что явно означало: "И я в этом солидарна с няней".
- Няня! У нее свои представления о жизни, - сказала Линда. - Ну а мы ведь, кажется, должны понимать, за что воюем, и я лично считаю, что Пуля совершенно прав. А уж если я так считаю, в моем нынешнем положении…
- Оставь, о вас-то позаботятся, - с горечью возразил Дэви, - о беременных женщинах всегда заботятся. Увидишь, витаминами завалят из Америки, и тому подобное. Вот обо мне никто не побеспокоится, а у меня такое хрупкое здоровье, мне противопоказано, чтобы меня кормила немецкая армия, станут они разбираться в моем пищеварении! Знаю я этих немцев!
- Ты всегда говорил, что никто так не разбирается в твоем пищеварении, как доктор Мейерштейн.
- О чем ты, Линда? Что они, сбросят тебе на Алконли доктора Мейерштейна? Ты же прекрасно знаешь, он сколько лет как сидит в концлагере! Да нет, придется, видно, примириться с мыслью о медленной смерти - не слишком радужная перспектива, сказать по совести.
После этого Линда отвела в сторону дядю Мэтью и заставила его показать, как взорвать Аладдина.
- У Дэви к этому не очень лежит душа, - объяснила она, - а телом он и подавно слаб.
Некоторое время потом в отношениях Линды и Дэви сквозил легкий холодок; каждый считал, что другой повел себя в высшей степени неразумно. Но это быстро кончилось. Они слишком любили друг друга (Дэви, я уверена, вообще никого на свете так не любил, как Линду) - притом, как справедливо заключила тетя Сейди: "Кто знает, может статься, и не возникнет нужда идти на такие крайности".
Так потихоньку минула зима. Пришла весна, необычайной красоты, как всегда в Алконли, поражая яркостью красок, полнотою жизни, забытыми и нежданными после пасмурных месяцев суровой зимы. Зверье вокруг обзаводилось потомством, повсюду копошился молодняк, и мы не могли дождаться, когда уж и нам настанет черед рожать. Дни, даже часы ползли томительно, и Линда на вопрос о времени начала уже отвечать своим "нет, получше".
- Который час, родная?
- Угадай.
- Полпервого?
- Нет, получше, без четверти час.
Мы, три беременные женщины, стали огромными, мы передвигались по дому, словно живые символы плодородия, издавая тяжкие вздохи, и с трудом переносили жару первых погожих дней.
Ни к чему теперь Линде были восхитительные парижские туалеты: в бумажной блузе, свободной юбке и сандалетах, она низошла до нашего с Луизой уровня. Покинула достов чулан и в хорошую погоду проводила дни, сидя на опушке леса, пока Плон-Плон, с некоторых пор страстный, хотя и неудачливый охотник на зайцев, шумно дыша, рыскал туда-сюда в зеленоватом сумраке подлеска.
- Ты позаботься о Плон-Плоне, котик, если со мной что-нибудь случится, - сказала она. - Он мне служил таким утешеньем все это время.
Но это сказано было просто так, как говорят, твердо зная, что будут жить вечно, - кроме того, она ни словом не обмолвилась ни о Фабрисе, ни о ребенке, что непременно сделала бы, если б ее и вправду посещали дурные предчувствия.
Луиза родила в начале апреля; ребенка назвали Энгус. Он был у нее шестой, а сын - третий, и мы всем сердцем ей завидовали, что она уже с этим разделалась.
Мы с Линдой рожали 28 мая, обе - сыновей. Оказалось, что врачи, которые предупреждали, что Линде больше нельзя иметь детей - не такие уж балбесы. Роды убили ее. Умерла она, я думаю, совершенно счастливой и почти не мучилась, но для нас в Алконли - для отца ее и матери, братьев и сестер, для Дэви и лорда Мерлина - погас свет очей, ушла невозместимая радость.
Приблизительно в то же время, когда не стало Линды, Фабриса схватило гестапо; немного погодя его расстреляли. Он был героем Сопротивления, имя его стало во Франции легендой.
Маленького Фабриса я, с согласия Кристиана, его отца по закону, усыновила. У него черные глазки, того же рисунка, что и Линдины синие, и другого такого красивого, очаровательного малыша я не знаю. Люблю я его ничуть не меньше - возможно, больше - чем своих родных детей.
Когда я еще лежала в оксфордской частной лечебнице, где родился мой сын и умерла Линда, меня пришла проведать Скакалка.