- Как, это страшная нагрузка на пищеварительные органы, с таким же успехом можно жевать подметку, - слабо отозвался капитан Уорбек, выкладывая себе на тарелку горой весь салат. Затем, как бы вновь уйдя в себя, прибавил: - Сырой латук, противоцинготное, - открыл другую коробочку с таблетками еще больших размеров и проглотил две, прошелестев: - Протеин.
- Какой у вас дивный хлеб, - обратился он к тете Сейди, словно желая загладить невежливость своего отказа есть мясо двойной термообработки. - Уверен, в нем содержится зародыш.
- Что-что? - встрепенулась тетя Сейди, прерывая приглушенное совещание с Логаном ("спросите, не приготовит ли миссис Крабб быстренько еще салата").
- Я говорю - уверен, что ваш замечательный хлебушек пекут из муки жернового помола, в значительной мере сохраняющего зародыш. У меня дома в спальне висит изображение пшеничного зерна - увеличенное, разумеется, - на котором ясно виден зародыш. В белом хлебе, как вам известно, зародыш, с его изумительными целебными свойствами, уничтожен - верней сказать, удален - и пущен на куриный корм. Род человеческий, как следствие этого, хиреет, а куры с каждым новым поколением становятся все крупнее и крепче.
- И кончится тем, - сказала Линда, слушавшая его с пожирающим вниманием, чего нельзя было сказать о тете Сейди, которая укрылась за облачком скуки, - что куры достигнут ростом достов, а досты будут покуривать себе в курятнике. Ах, я бы с удовольствием поселилась в хорошеньком таком курятничке!
- Тебе бы работа не понравилась, - сказал Боб. - Я раз наблюдал, как курица кладет яйцо, у нее было просто отчаянное выражение лица.
- Подумаешь, все равно что сходить в уборную.
- Будет, Линда, - резко сказала тетя Сейди, - это совершенно лишнее. Доедай то, что у тебя на тарелке, и поменьше разговаривай.
С тетей Сейди, при всей ее отрешенности от мира, не всегда можно было рассчитывать, что происходящее ускользнет от нее.
- Так вы, капитан Уорбек, что, простите, говорили мне относительно детеныша?
- Нет, не детеныша - зародыша…
Я в это время заметила, что в темноте на другом конце стола между дядей Мэтью и тетей Эмили завязалась, как обычно, ожесточенная полемика и она касается меня. Такие перепалки у них происходили каждый раз, когда тетя Эмили приезжала в Алконли, но все равно видно было, что она ему нравится. Он всегда любил тех, кто не давал ему спуску - кроме того, он, вероятно, видел в ней повторенье тети Сейди, которую обожал. В тете Эмили ощущалось, по сравнению с тетей Сейди, больше определенности, больше характера, она была не так красива, зато не изнурена родами - при всем том, каждый сразу сказал бы, что они сестры. Моя мать была совершенно другая во всех отношениях - что, впрочем, и неудивительно при такой, как сказала бы Линда, сексуальной озабоченности.
Сейчас дядя Мэтью и тетя Эмили спорили о том, что мы уже слышали много раз. Речь шла о женском образовании.
Дядя Мэтью:
- Надеюсь, эта самая школа (слово "школа" произносится с невыразимым презрением) действительно, как ты утверждаешь, приносит Фанни какую-то пользу. Что она там набирается чудовищных выражений, это бесспорно.
Тетя Эмили - спокойно, но переходя к обороне:
- Очень может быть. И попутно набирается ценных сведений для своего образования.
Дядя Мэтью:
- Образования! Я всегда полагал, что образованный человек никогда не попросит занять ему что-нибудь, а я сам слышал, как Фанни, бедная, просила Сейди занять ей писчей бумаги. И это - образование? Фанни говорит "одену платье" и "обую ботинки", пьет кофе с сахаром, носит зонт с кисточкой и если изловчится отыскать себе мужа, то, уж конечно, будет называть его родителей папой и мамой. Поможет ли ему, несчастному, ее хваленое образование терпеть на каждом шагу эти бесконечные ляпсусы? Слышать, как жена говорит: "одену платье" - от этого у святого лопнет терпенье.
Тетя Эмили:
- А для других мужчин нестерпимо, когда жена понятия не имеет, кто такой Георг III. (Но все-таки, Фанни, девочка, правильно будет "надену", - следи, пожалуйста, за своей речью.) А вообще, на то и мы с тобой, Мэтью, - общепризнанно, что домашнее влияние играет в процессе образования чрезвычайно важную роль.
Дядя Мэтью:
- Ага, вот видишь…
Тетя Эмили:
- Чрезвычайно, но далеко не самую важную роль.
Дядя Мэтью:
- Не обязательно ходить в тошнотворное заведение нашего очень среднего класса, чтобы выучить, кто такой Георг III. Кстати, Фанни, кто он такой?
Увы, мне никогда не удавалось блеснуть в подобных случаях. С перепугу перед дядей Мэтью все мысли у меня разбежались врассыпную и я, покраснев как рак, пробормотала:
- Король. Он сошел с ума.
- Ярко сказано, содержательно, - заметил с сарказмом дядя Мэтью. - Ради таких познаний определенно стоит пожертвовать теми крохами женского обаяния, какими наделила природа. Ноги, от игры в хоккей на траве, - точно воротные столбы, посадка в седле - я у женщины хуже не видел. Стертая спина обеспечена лошади с первой минуты. Линда, ты у нас, слава Богу, необразованная, - ну-ка, что ты можешь сказать о Георге III?
- Так, - сказала Линда с набитым ртом. - Он был сыном бедняги Фреда, а с его собственным сыном водил дружбу Бо Браммел - "Кто толстый ваш приятель?". Сам же он был из этих, знаете, колеблющихся. "Я - их высочества собака - а вы, сэр, чей вы пес, однако?" - прибавила она без видимой связи с предыдущим. - Ах, какая прелесть!
Дядя Мэтью метнул на тетю Эмили взгляд, исполненный злорадного торжества. Я видела, что подвела свою союзницу, и ударилась в слезы, чем подвигнула дядю Мэтью на дальнейшие гадости:
- Хорошо еще, что у Фанни будет 15 000 фунтов в год дохода, - сказал он, - и это не считая того, что приберет к рукам Скакалка на своем творческом пути. Фанни подцепит себе мужа, будь покойна, хотя и говорит "одновременно" и "представлять из себя" и наливает сначала молоко, когда пьет чай. Меня-то это не волнует, я только говорю, что он у нее, страдалец, запьет горькую.
Тетя Эмили с возмущением посмотрела на него из-под насупленных бровей. Она всегда старалась скрыть от меня тот факт, что я - богатая наследница, пусть до того лишь момента, пока мой отец, мужчина в самой поре и в добром здравии, не заведет себе жену, которой еще не поздно иметь детей. Дело в том, что ему, подобно представителям ганноверской династии, нравились лишь те женщины, которым перевалило за сорок; после того как от него сбежала моя мать, ее сменила череда стареющих жен, которым никакие чудеса современной науки не вернули бы репродуктивных способностей. Среди взрослых, кроме того, царила ошибочная убежденность, будто мы, дети, пребываем в неведении, что мою матушку величают Скакалкой.
- Все это не имеет ни малейшего отношения к делу, - сказала тетя Эмили. - Да, может быть, в отдаленном будущем Фанни получит какие-то небольшие деньги - о такой цифре, как 15 000, просто говорить смешно. Но независимо от этого, тот, за кого она выйдет замуж, возможно, будет способен содержать жену - с другой стороны, учитывая, каков наш современный мир, ей, может быть, придется и самой зарабатывать на жизнь. Во всяком случае, она вырастет более гармоничной и зрелой личностью, более интересной, активной, если…
- Если будет знать, что Георг III был король и сошел с ума.
И все-таки правда была на стороне моей тетки, и я это знала, и она - тоже. Дети у Радлеттов глотали книги, хватаясь за первую, какая под руку подвернется в библиотеке Алконли, хорошей библиотеке, в которой была с особой полнотой представлена литература девятнадцатого века и собранной их дедом, широко образованным, просвещенным человеком. Однако, накопив таким образом изрядный запас разнородных сведений, расцвечиваемых живыми красками их оригинальности, и прикрывая зияющие дыры невежества латками обаяния и остроумия, они так и не приобрели навыка к сосредоточению, умения основательно и серьезно работать. Следствием чего, в дальнейшей их жизни, была неспособность переносить скуку. Препоны и бури им были нипочем, зато обычная, будничная повседневность вгоняла их в нестерпимую тоску, по причине полнейшего отсутствия у них хотя бы тени умственной дисциплины.
После обеда, когда мы потянулись из столовой, мы услышали, как капитан Уорбек говорит:
- Нет-нет, благодарю вас. Чудный напиток, портвейн, но я вынужден отказаться. В нем содержится кислота, и теперь это мгновенно отражается на моем состоянии.
- А, так вы в прошлом - большой любитель портвейна?
- О нет, отнюдь, я к нему в жизни не притрагивался. Мои предки…
Спустя немного, когда они вышли к нам в гостиную, тетя Сейди сказала:
- Ну, теперь дети знают вашу новость.
- И потешаются, я полагаю, от души, - сказал капитан Уорбек, - такие старые, а собрались жениться.
- Нет, что вы, - вежливо запротестовали мы, краснея, - вовсе нет.
- Невероятный малый, - вмешался дядя Мэтью, - все знает. Говорит, тот судок для сахара, эпохи Карла II, - никакой не Карл, вообразите, а лишь георгианская подделка и абсолютно не представляет ценности. Завтра мы с вами обойдем весь дом, я покажу наши вещи и вы нам скажете, что чего стоит. Очень полезно иметь в семье такого человека, должен сказать.
- Как славно, с удовольствием, - отозвался Дэви слабым голосом, - а сейчас, если не возражаете, я пойду прилягу. Да, спасибо, непременно чайку с утра пораньше - необходимо восполнить потерю влаги во время сна.
Он попрощался со всеми за руку и поспешил из комнаты, заметив, как бы про себя:
- Жениховство - так утомительно…
- Дэви Уорбек - дост, - объявил Боб, когда мы спускались наутро к завтраку.
- Это правда, - сонным голосом сказала Линда, - кажется, потрясающий дост.
- Да нет, я хочу сказать - настоящий. На букву "у", понимаешь? "Дост. Дэви Уорбек", я проверял, все правильно. - Бобу в то время служил настольной книгой "Дебретт", он так и жил, уткнувшись в него носом. Итогом этих изысканий было, к примеру, сообщение, сделанное им в чьем-то присутствии Люсили: "Происхождение рода Радлеттов теряется во мгле глубокой древности". - Он всего-навсего младший сын, а у старшего есть наследник, значит, боюсь, не быть тете Эмили леди. Отец у него - только второй барон в их роду, первый получил этот титул в 1860, а сам род ведется с 1720, раньше идет женская линия… - Голос Боба замер. - Так что - вот.
Мы услышали, как Дэви Уорбек, сходя по лестнице, говорит дяде Мэтью:
- Нет, это никоим образом не Рейнольдс. В лучшем случае - Принс Хор, и из самых слабых.
- Свинского умишка, Дэви? - Дядя Мэтью приподнял крышку горячего блюда.
- Мозгов, вы хотите сказать? Да, пожалуйста, Мэтью, так прекрасно усваиваются…
- А после завтрака я покажу вам нашу коллекцию минералов в северной галерее. Тут уж, ручаюсь, вы согласитесь, что это нечто стоящее, считается одной из лучших коллекций в Англии - досталась мне от старого дядюшки, он всю жизнь ее собирал. А пока - как вам мой орел?
- Да, будь эта вещь китайской работы, ей цены бы не было. Но, как ни жаль, - Япония, не стоит даже бронзы, которая пошла на отливку. Пожалуйста, апельсинового джема, Линда.
После завтрака мы повалили гурьбой в северную галерею, где в застекленных витринах хранились сотни камней. Такая-то окаменелость, такое-то ископаемое; больше всего дух захватывало от плавикового шпата, от ляпис-лазури, меньше - от крупной кремневой гальки, словно подобранной на обочине дороги. Ценные, единственные в своем роде, камни были семейной легендой. "Минералы из северной галереи сделали бы честь иному музею". Мы, дети, относились к ним с почтением. Дэви осматривал камни внимательно, кой-какие подносил к окну и изучал при свете. Наконец с глубоким вздохом произнес:
- Замечательная коллекция. Но вы, вероятно, знаете, - все они больны?
- Больны?
- Очень, и болезнь слишком запущена, уже ничем не поможешь. Год, два, - и они погибнут, можно хоть сейчас спокойно выбрасывать.
Дядя Мэтью был в совершенном восторге.
- Черт знает, что за малый, - говорил он, - и все-то не по нем, первый раз такого встречаю. У него камни, и те болеют ящуром!
ГЛАВА 5
За год после замужества тети Эмили произошло наше с Линдой превращение из девочек, чересчур ребячливых для своего возраста, в подростков, праздно тоскующих о приходе любви. Одним из последствий ее замужества стало то, что я теперь проводила почти все свои каникулы в Алконли. Дэви, как и другие любимцы дяди Мэтью, решительно отказывался видеть в нем что-либо пугающее и со смехом отмахивался от теории тети Эмили, что излишне долгое пребывание в его обществе дурно сказывается на моих нервах.
- Вы просто жалкие нюни, - говорил он, - если позволяете себе расстраиваться из-за этого дутого людоеда.
Дэви оставил свою квартиру в Лондоне и переехал к нам в Шенли, где, пока шли занятия в школе, мало что изменилось в нашей жизни с его появлением, хотя присутствие мужчины всегда приносит благие перемены в дом, где живут одни женщины, - так, занавески, покрывала, одежда тети Эмили разительно переменились к лучшему - но на каникулы он любил забирать ее с собой, если не к своим родственникам, то в поездки за границу; меня же сплавляли в Алконли. Тетя Эмили, вероятно, рассудила, что, если надо выбирать между желаниями мужа и моей нервной системой, следует все-таки отдавать предпочтение первым. Несмотря на ее возраст, сорок лет, они, сколько я могу судить, были горячо влюблены друг в друга - им и вообще-то, наверное, было в тягость постоянно иметь меня при себе и следует поставить им в огромную заслугу, что ни разу, ни на единое мгновенье они не дали мне почувствовать это. Дэви, надо сказать, оказался и остается поныне идеальным отчимом, чутким, любящим, он никогда и ни в чем мне не мешал. Сразу принял меня как нечто неотъемлемое от тети Эмили и никогда не подвергал сомнению неизбежность моего присутствия в его семье.
К рождественским каникулам Луизе официально приспело время "выезжать", ей предстояло кататься по балам, чему мы бешено завидовали, хоть Линда и заявила пренебрежительно, что толпы кавалеров как-то не видно. Нам же предстояло ждать своей очереди еще два года - целую вечность, казалось нам, в особенности Линде, парализованной любовным томлением, от которого у нее, не загруженной уроками или иной работой, не было средства отвлечься. У нее, честно говоря, и не осталось теперь других интересов, разве что охота, - даже зверье как будто утратило для нее былую привлекательность. Дни, свободные от охоты, мы проводили в безделье: либо просиживали без конца за пасьянсом, одетые в твидовые костюмы, из которых мы выросли, так что на талии то и дело отлетали крючки и петли - либо торчали в достовом чулане и "мерились". Запаслись рулеткой с делениями и состязались - у кого больше глаза, тоньше запястья и щиколотки, талия, шея, длиннее ноги и пальцы. Победительницей неизменно выходила Линда. Когда переставали "мериться", заводили разговоры о любви. Разговоры были самого наивного свойства, ибо для нас в ту пору любовь и замужество означали одно и то же: мы знали, что они длятся вечно, до самой могилы, но и потом им нет конца. Увлечение грехом прошло; Боб, по возвращении из Итона, растолковал нам все про Оскара Уайльда, и прегрешенье, лишась таинственности, явилось нам скучным, неромантическим и недоступным пониманию.
Обе мы, разумеется, были влюблены, и обе - в мужчин, с которыми даже не были знакомы: Линда - в принца Уэльского, я - в пожилого толстого фермера с кирпичным лицом, который время от времени проезжал через Шенли. Любовь была сильная и мучительно сладостная, она всецело владела нашими помыслами, но думаю, мы смутно догадывались, что со временем на смену этим возлюбленным явится кто-то настоящий. Эти были, так сказать, для того, чтобы место не пустовало, пока его не займет тот, кому оно предназначено. Что возлюбленный может появиться и после замужества, мы даже мысли не допускали. Мы жаждали настоящей любви, а настоящая бывает только раз в жизни, она стремится к освященью и вслед за тем пребывает незыблема. Мужья, как мы знали, не всегда хранят верность, и к этому нужно быть готовой, нужно понимать и прощать. "Я верен был тебе. По-своему, Кинара", - надобно ли тут лучшее объясненье? Но женщины - другое дело, лишь самые низменные способны дарить свою любовь и себя не единожды. Не очень понимаю, каким образом подобные воззрения могли спокойно уживаться во мне со все еще восторженным преклонением перед матерью, этой пустопорожней вертихвосткой. Вероятно, я относила ее к совсем особой категории женщин - той разновидности, "чей лик зовет в поход армады кораблей". Как видно, отдельным историческим фигурам принадлежать к ней не возбранялось, но мы с Линдой проявляли сугубую взыскательность во всем, что имело отношение к любви, и сами на такого рода славу не посягали.
В ту зиму дядя Мэтью обзавелся новой пластинкой для своего граммофона, называлась она "Тора". "Живу в краю цветущих роз, - гудел низкий бас, - но край снегов встает из грез. О, говори же, говори со мною, Тора!" Ставил ее дядя Мэтью утром, днем и вечером, она как нельзя более подходила нам под настроение, и не было, казалось, другого имени такой пронзительной красоты, как "Тора".
Тетя Сейди собиралась дать вскоре после Рождества бал в честь Луизы, и на него мы возлагали большие надежды. Правда, ни принц Уэльский, ни мой фермер не значились в числе приглашенных, но, как говорила Линда, когда живешь в деревне, может случиться всякое. У принца - скажем, по дороге в Бадминтон - мог сломаться автомобиль, и разве не самое естественное в подобных обстоятельствах скоротать время, заглянув туда, где происходит веселье?
- Скажите, кто эта юная красавица?
- Моя дочь Луиза, сударь.
- Ах да, очень хороша, - но я, признаться, спрашивал о той, что в наряде из белой тафты.