Перед тем как отпустить русское семейство, - а пленение малолетних детей отнюдь не составляло славу двухсотпушечной эскадры! - англо-французы мучили своих пленников. Вот что рассказывал Усов:
"В службу ихнюю приглашали: "У нас, говорят, вам не в пример лучше будет, у нашего-то императора флот большуший-пребольшущнй, соглашайтесь..." И все это по началу ласково обходились; ну, а как мы ответили наотрез... так нас заковали по рукам и ногам в кандалы, - да в трюм и засадили и просидели-то мы во тьме кромешной все это время".
Среди русских матросов, которых французский адмирал оставил у себя в.плену, был Семен Удалой. Лаской и угрозами, кандалами и карцером хотели вырвать французские офицеры нужные им сведения о петропавловских " батареях, о количестве защитников порта. Но кроме "не могу знать" ничего не добилось от'пленников командование англо-французской эскадры.
"Больно было сердцу, что мы сидели скованные в трюме, а наши товарищи проливают кровь", - говорили про те дни матросы, возвращенные в 1855 году в Петропавловск в обмен на пленных союзников.
Когда вражеские суда, битые под Петропавловском, направлялись к своим базам, русских заставили работать на палубе.
"Порадовалось наше сердце, видя на фрегате везде Стон и щепы", - вспоминали русские моряки.
Французский фрегат "Форт", капитально отремонтировавшись в Калифорнии, перешел к островам Таити, где пленников заставили работать на постройке военных сооружении.
"Удалой не хотел работать крепости и сказал... против своих крепости делать не буду. Его заковали в железа и посадили на хлеб и воду; и мы сиживали за то, что не хотели крепости работать, но нам нездоровилось сидеть,-стали пухнуть",* - рассказывали Завойко товарищи Удалого.
Между прочим, совсем иначе отнеслись к своим пленникам русские. "Повидимому, с пленниками во все время пребывания их у русских обходились хорошо",** - доносил английскому адмиралтейству адмирал Брюсс.
Весной 1855 года русских пленников перевели на французский бриг "Облигадо", направлявшийся к Камчатке. В пути неприятельские офицеры не раз заглядывались на матроса Семена Удалого.
"Во время обеда, - рассказывает один из офицеров, - у стола, за которым сидел Семен, раздавался наибольший хохот вследствие его. бесконечных шуток и острот. Ночью, когда между двумя пушками собирался кружок около любимого рассказчика, этим рассказчиком непременно оказывался Семен, восхищавший своих слушателей предлинною сказкою на странном языке езоего изобретения, составленного из смеси русского, французского, бретонского и прованского".***
Французы думали, что русские пленники уже сломлены и покорились своей участи. Командир брига, даже рассчитывал русского военного моряка и артиллериста
" "Морской сборник", № 7, 1857.
** "Морской сборник", № 9, 1855, отд. 2-й. сто. 111 *** "Морской сборник". Х9 7. 1857.
!?•
Семена Удалого заставить стрелян" по русской земле из французской пушки. Вот что просто и бесхитростно рассказали В. С. Завойко товарищи Удалого: "При сходе в Авачннскую губу забили тревогу: Удалой был поставлен у пушки, а мы у подачи ядер. Удалой не пошел к своей пушке, а стал у грот-мачты и сказал нам: "Ребята! Грех на своих руки поднимать! Уж лучше смерть! Помните приказание начальства - чему нас учили!" Сказавши эти слова, он скрестил руки на груди и закричал во весь голос: "Слышь вы, французы!" и к этому прибавил, как тут, Василий Степанович, сказать, да вы изволите знать крутой нрав Удалого, он, то есть так сказать, попросту выругал их, а потом сказал: "Слышите ли. французы? У русских руки не подымаются на своих, я к пушке не иду". А Польша (поляк-переводчик. - А. С.) сейчас слово в слово и переведи старшему лейтенанту.
Лейтенант затопал ногами и закричал на него: ежели не Пойдешь к пушке, то сейчас повешу! и приказал гордень (веревка, с помощью которой подтягивают парус) готовить - это перевели Удалому. Удалой в ответ закричал сердито:
- Врешь, такой-сякой француз, ты меня не повесишь, а я к пушке не пойду! - нс этими словами бросился по снастям вверх по мачте и, поднявшись, перс, прыгнул с них на ванты и закричал нам:
- Ребята! Нс подымайте рук па своих, нс сделайте сраму на сем свете... Прощайте! Видите, я принимаю смерть". Удалой прыгнул с мачты, за борт...
"Он исчез под водою, даже не пытаясь бороться против смерти, и не делал тех движений, которые невольно делаются вследствие чувства самосохранения даже людьми, одаренными самою железною волею", - с уваже-
пнем писал о гибели русскою моряка французский адмирал.
В героическом подвиге Семена Удалого слиты безграничность любви к родине и честь русского моряка. Он показал врагам п друзьям всю силу непримиримости к насильникам, покушавшимся на землю отчизны. Имя Удалого не забудется его потомками, советскими моряками!..
Петропавловская оборона обнажила глубоко запрятанные пласты душевных богатств, выявила уменье постоять за родину, стойкость, мужество простого русского человека. И в то же время героизм защитников Дальнего Востока, как и подвиги севастопольцев, несли в себе черты крепостнической эпохи. Солдатам и матросам было дано право умирать, но право на будущее у них отнималось крепостническим строем царской России. Впереди их ждала та же лямка, что была и раньше...
Трагической оказалась судьба маленького Матвея Храмовского, десятилетнего ребенка, потерявшего руку з бою 20 августа. Ему, "как не могущему быть годным к службе и снискать себе пропитание вне службы и даже обходиться без прислуги в таком месте, где не имеется благотворительных заведений", "не сумели" помочь ни командир Петропавловского порта, ни губернатор Восточной Сибири. Чтобы исходатайствовать Матвею Храмовско-му "какое-либо содержание", необходимо было указание самого царя. Бумажка, от которой зависела дальнейшая жизнь маленького героя Петропавловска, бесследно сгинула в канцелярских департаментах...
Не легче оказалась доля семейств защитников Петропавловска, оставшихся без своих кормильцев. Да и только ли их?.. "Здесь бедняк нс может подать кусок хлеба неимущему, ибо кусок хлеба стоит дневного пропитания бедняка", - писал Завой ко про Петропавловск.
15 только что закладывавшихся на амурской земле се-
лах устанавливались крепостные порядки. Сотенные командиры обладали всеми правами казнить и миловать. Об одном из них-Венцеле - вспоминал амурский казак Р. Богданов. Этот сотник "приезжал в станицу, не знавши кто на какую работу способен, выстраивал казаков по ранжиру, и сам назначал на работы. Случалось, попадали на плотничные пли другие работы люди совсем неумелые и неспособные, а за неумелость пускали в ход розги".
Бесправье, нужда, царские поборы тяжелым грузом прижимали книзу молодую русскую жизнь в Приамурье, не давали развернуться по-иастоящему населению- Камчатки и Охотского побережья.
Нс безинтересна и судьба тех. кто в начале пятидесятых годов умело готовил Дальний Восток к обсронс, а петом руководил военными действиями.
Через какие-то пятнадцать-двадцать лег нельзя уже было узнать организатора Петропавловской обороны Василия’ Степановича Завойко. Ему не оказалось хода в царской России, - с переносом гражданского управления сперва з Николаевск, а потом во Владивосток в услугах таких, как Завойко, уже не нуждались. Их места заняли люди с более знатным происхождением и петербургскими связями. Завойко пришлось удалиться в свое небольшое поместье в Балтийский уезд Подольской губернии: Здесь он и угасал, обойденный и забытый, превратившись в желчного старика, клянущего все и вся.
Не ко двору правящей клике пришелся и Геннадий Иванович Невельской, столько лет шедший прямым, чистым и честным путем к своей цели - укреплению мощи родины на Востоке. В 1856 году исследователь Приамурья был отозван в Петербург и назначен членом* ученого отделения морского технического комитета.
Это была ссылка, но ссылка особая, мучительная.*
Членами ученого отделения назначали люден, уже неспособных ни на какую работу. . .
- Пусть нюхает табак со стариками, - презрительно заявил о Невельском управляющий морским министерством Краббе. Так был заживо похоронен моряк, ученый, борец.
Под давлением Третьего отделения* Николай Николаевич Муравьев-Амурский был в 1861 году освобожден с поста генерал-губернатора Восточном Сибири. Однако совсем "забыть" его было нельзя. Сатрапов паря давили слова чеювека, которого они страшно ненавидели и страшно боялись, - Герцена. Выдающийся русский демократ и ученый, критикуя Муравьева-Амурского, в то же время отзывался о нем, как о "человеке с государственным смыслом", который "безо всякого сравнения, умнее, образованнее и честнее кабинета (министров. - А■ С.) совокупно". Окончательно расстаться поэтому с Муравьевым-Амурским боялись. Его тоже пристроили "нюхать табак со стариками", но в Государственный совет, который также почти никакой роли в жизни страны не играл.
И Невельской, и Завойко, и Муравьев находились еще в самом расцвете сил, когда были отставлены от живого дела.
Развитие Дальнего Востока, которому они так много отдали сил, шло в условиях царского строя крайне медленно, совсем не так, как об этом они мечтали. Но - шло!
Хорошо писал, покидая кран, И. А. Гончаров:
"Несмотря, одна кож. на продолжительность зимы, на лютость стужи, как все шевелится здесь в краю! Я теперь живой, заезжий свидетель того хнмическп-исторнчо-ского процесса, в котором пустыни превращаются с жилые места, дикари возводятся в чин человека, религия
Тогдашним высший орган царской полиции.
н цивилизация борются с дикостью и вызывают к жизни спящие силы... II когда совсем готовый, населенный н просвещенный край, некогда темный, неизвестный, предстанет перед изумленным человечеством, требуя себе имени и прав, пусть тогда допрашивается история о тех, кто воздвиг это здание, и так же не допытается, как не допытались, кто поставил пирамиды в пустыне. Сама же история добавит только, что это те же люди, которые в одном углу мира подали голос к уничтожению торговли черными, а в другом учили алеутов и курильцев..."
И которые, можно добавить, умели отстаивать родную землю от нападения на нее врагов!
X. Последствия войны на Дальнем Востоке
Крах англо-французских захватнических планов в отношении русского Дальнего Востока, поражение западно-европейских держав на Тихом океане оказали огромное влияние на положение России, как великой тихоокеанской державы.
Главные боевые события в 1853-1856 годах, как известно, развертывались на Крымском фронте. По сравнению с масштабами Севастопольской обороны Петропавловский бон и военные действия 1855 года на Дальнем Востоке на первый взгляд представлялись второстепенными операциями. Но значение их вышло далеко за пределы непосредственно боевых столкновений.
Прежде всего,..упрочилось положение русского Дальнего Востока. Окончательно был решен амурский вопрос. Маркс замечал по поводу выхода России к морю, достигнутому при Петре Великом: "Никогда ни одна нация не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья в устьях рек были от нее оторваны; Россия не могла оставлять устья Иовы, этого естественного выхода для продукции
№
Северной России, в руках шйедов, так же как устьев Дона, Днепра, Буга и Керченского пролива в руках кочевников - татар".*
Точно так же не могла страна допустить и того, чтобы устье Амура - единственной водной дороги из Сибири на Тихий океан - попало бы в руки англичан или американцев. Фактически уже накануне войны России вернула свои старые приамурские земли, заселение которых прекратилось со времени Нерчинском мира. Оставалось только облечь это возвращение в форму соответствующего международного договора с соседним Китаем, что и произошло в результате, дружественных переговоров 1858-1860 годов.
Правда, западно-европейские географы продолжали относить Приамурье к Маньчжурии и, не зная истинного состояния дел, считали край под властью Китая. Из Западной Европы этот взгляд проник н в Россию. Нс если вефить богдыхановским придворным летописцам, то и Россия и Англия считались... китайскими данниками! Ни фактически, ни юридически амурское левобережье, как и территория, лежавшая между рекой Уссури и Японским морем, никогда не входила в пределы Китайской империи.
Длительный процесс освоения русскими Приамурья привел к своему естественному результату - к пересмотру устаревших положений Нерчинского договора. Бот почему уполномоченный китайского правительства губернатор Хейлудзянской провинции И-Шань так легко согласился провести по Амуру русско-китайскую границу.
В мае 1858 года генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев, в результате дружественных переговоров с китайскими представителями, подписал в Дйгуне дого-
*
К- Маркс, Секретна*! дипломатия XVII! зека
сор, по которому Приамурье было признано русской территорией.
Географ М. ГГ. Вешокоп сообщает некоторые подробности подписания Ангуиского договора, заключенного в неслыханно короткий для тогдашней дипломатии срок - за четыре дня! После подписания трактата китайские представители признали "что их удивила умеренность наших требований, что они ожидали для начала негоциаций (переговоров. - А. С.) домогательства нашего на все земли до Великой стены и Желтой реки в Ордосе, дабы летом, по принятому в дипломатии обычаю, сбавлять эти требования".
Через два года по Пекинскому договору, заключенному с центральными китайскими властями, между Россией и Китаем была установлена существующая и поныне граница.
Китайцы тогда хорошо уже знали, что у Америки, Англин и Франции для переговоров с азиатскими странами был только один язык - язык пушек... При возвращении же России ее Приамурья господствовала другая обстановка. Все вопросы с Китаем были решены при полном согласии и во взаимных интересах. Русское Приамурье, русский Уссурийский край прикрыли Китай от проникновения западноевропейских карательных экспедиций с севера.
Выиграла и наша родина.
Маркс писал по поводу Айгунского трактата, что Россия "в силу последнего договора получила новую территорию величиною с Францию, с границей, в большей своей части отстоящей только па 800 миль от Пекина. Для Джона Булля представляется далеко не утешительной мысль, что своей первой опиумной войной он
обеспечил России договор, разрешающий ей плавание по Амуру и свободную торговлю в приграничном области, своей второй опиумной войной он помог ей приобрести богатейшее пространство земли, лежащее между Татарским заливом и Байкалом, область, обладания котором так жаждала Россия, и начиная с царя Алексея Михайловича и до Николая I постоянно пыталась получить се. Лондонский "Игпез" так глубоко почувствовал этот удар, что, печатая известия из Петербурга, которые сильно преувеличивали выгоды, полученные Великобританией, умышленно выпустил ту часть текста в телеграмме, которая говорит о приобретении Россией по договору долины реки Амура".
Великий соратник Маркса Фридрих Энгельс указывал, что Россия быстро становится первенствующей азиатской страной, что присоединение Приамурья приводит ее из снежной Сибири в умеренный пояс и что в непродолжительном времени долина Амура будет заселена русскими, которые "укрепились там, произвели изыскания для железнодорожной линии и начертали планы городов и гаваней".
С 1850 года верным стражем устья великой дальневосточной реки стал город Николаевск-на-Амуре. Писатель Максимов, путешествовавший по Дальнему Востоку, оставил картину Николаевска шестидесятых годов:
"Рейд Николаевский - богатый и оживленный. В порту слышно стуканье, звон; над зданием порта несется дым и пар, на воде пыхтит и шумит паровой баркас, пробираясь зачем-то к судам от портовой пристани. Город вытянулся на большое пространство и обстроился широко и плотно. Вид на него с реки чрезвычайно картине" и оригинален. Свежие, недавние дома бесконечно разнооб-
разных фасадов; два эллинга, здание, где шьются паруса, здание, где помещен паровой молот. Видно, что повсюду много сделано, но не все еще сделано; во всяком случае Николаевск глядит решительно городом, больше, чем даже Чита какая-нибудь, а тем паче -• Благовещенск".
Благовещенск, о котором пишет Максимов, был основан в 1856 году. Город этот стал скоро центром большой сельскохозяйственной области, являющейся главной житницей Дальнего Востока и ныне, когда там выросла большая промышленность.
Через два года после закладки Благовещенска, на том месте, где голубая Уссури отдает свои воды могучему Амуру, поднялся военный пост - будущий город Хабаровск.
"Хабаровка, поставленная на превосходном, возвышенном берегу Амура и Уссури - при окончательном их слиянии, представляла утешительный вид... Возникали не только дома, но лавки с товарами", - свидетельствовал о новом селении очевидец к участник его создания М. И. Венюков.
С 1860 года на карты России был нанесен Владивосток, любовно названный Лениным нашенским городом.
Таково было одно из ближайших последствий успехов русского оружия в борьбе против англо-французских захватчиков, успехов, умело использованных русской дип ломатией.
Но и на Дальнем Вое голе России, руководимой крепостнической верхушкой, дорогой ценой пришлось расплачиваться за свою отсталость. Влияние царизма, тормозившего экономический и политический прогресс страны, и здесь подтачивало, сковывало силы народа.
Развитие края шло крайне замедленно, с огромными трудностями: вплоть до установления в стране Советской власти Дальний Восток оставался одной из самых отста-
дых окраин России. Это положение изменилось лишь и результате победы Великой Октябрьской социалистической революции, открывшей путь для развития производительных сил края, спасшей его коренное население от 'вымирания.
Но отсталость царской России отражалась не только на внутренних судьбах русского Дальнего Востока, она также подрывала позиции России на Тихом океане.
Воспользовавшись пребыванием в дальневосточных водах огромных антирусских военно-морских сил (часть их стояла в порту Хакодате), японское правительство при помощи прямого шантажа вырвало в 1855 году у русского посла Путятина оговорку о совместном с Россией владении южной частью острова Сахалина.