В начале XIX в. преподавателем, в основе державшимся системы Вольфа, был А. М. Брянцев. Его биограф сообщает, что хотя Брянцев "не удовлетворялся господствовавшей тогда в школах Вольфианской философией, но и не увлекся безотчетным пристрастием к новым системам… Он боролся с трудностями нового немецкого языка, вырабатывал новые русские слова для передачи слушателям новых понятий; но из новых учений принимал и с убеждением передавал другим только то, в чем видел благонадежное средство к утверждению себя и других в чистой истине и доброй нравственности".
С этим сообщением интересно сравнить свидетельство Свербеева: "Ученик Вольфа, соученик Канта, философ Андрей Михайлович Брянцев, чуть ли не 80-летний старик, в голубом своем кафтане, со стоячим воротником и перламутровыми большими пуговицами, с седыми волосами à la vergette, при косе восходил на кафедру ровно в 8 часов утра, следовательно, зимой при свечах, и преподавал нам неудобоисследуемую пучину логики и метафизики. Он всецело принадлежал какому-то допотопному времени, объяснял нам свои премудрости в сухих выражениях, недоступных нашему пониманию. Его ученая терминология была латино-германская; его наука была нещадно сухая и схоластическая; даже русский язык был испещрен какими-то старинными словами, оскорблявшими наш слух". Правда, тут же Свербеев замечает, что "покойный М. А. Дмитриев, занимавшийся целую жизнь философией, говорил о Брянцеве, что сам всеразрушающий Кант не отрекся бы признать в своем соученике брата во философии".
По поручению Муравьева Брянцев перевел в 1804 г. учебник Фергюссона и заслужил за это награду императора. Этот и другие распространенные учебники нравственной философии - Мабли, Демутье, переведенные в 1803–1807 гг., были заметным шагом вперед по сравнению со схоластическим преподаванием конца XVIII в., в основном за счет углубления христианской этики.
Философские взгляды Брянцева характеризует его речь "О всеобщих и главных законах природы", произнесенная в торжественном собрании 1799 г. Он указывает, в соответствии с метафизикой Лейбница, три основных свойства природы: закон непрерывности (отсутствия пустоты), закон бережливости (или полезности всего сущего) и закон всеобщего сохранения, следующий из онтологического доказательства существования Бога. Считая большинство законов природы, как и цель всего сущего, непознаваемыми, Брянцев говорит, однако, что философы должны извлекать эти законы не только из чистого умозрения, но как результат "испытания природы".
Собственно нравственную философию, а также церковную историю в университете читал М. М. Снегирев, воспитывавшийся в Троице-Сергиевой лавре под руководством митрополита Платона, близость к которому он сохранил и впоследствии. Лекции Снегирева были "приятны по ясности и легкости в объяснении", однако это не уберегало его от многочисленных насмешек студентов за его замкнутость и неловкость в поведении. Е. Ф. Тимковский относит Снегирева к тем профессорам, к которым являлись лишь "по долгу учености", и пишет: "Мог ли студент охотно вступить в предмет философии, когда его профессор, в треволнении изъявления предмета не так близко знакомого, опрокинулся со стулом на пол с высокой кафедры при язвительной улыбке слушателей. К сугубому уничижению, на другой день на той же кафедре, к сведению самого г. преподавателя, явилась довольно пошлая эпиграмма в следующих двух стихах: Профессор <Снегирев> философ между нами / Чтоб это доказать, стоял здесь вверх ногами".
В 1807 г., также по инициативе Муравьева, в университетской типографии вышел перевод учебника Ф. Рейнгарда "Система практической философии", отражавший содержание его курса лекций. Занятия у Рейнгарда имели значительное влияние на воспитанников университета. Их с благодарностью вспоминали Чаадаев, Якушкин, Н. Тургенев и многие другие. В 1805–1806 гг. Рейнгард выпускал литературный журнал "Аврора" вместе с Я. Десангленом (в будущем всесильным управляющим делами в Министерстве полиции, который начинал скромным учителем немецкого языка при университете), что позволяет говорить об участии профессора в литературном процессе того времени.
Как сообщает мемуарист, Рейнгард, в отличие от большинства профессоров, читавших лекции в немецкой манере, т. е. не обращая внимания на слушателей и не общаясь с ними, заставлял студентов после каждого занятия делать краткий письменный обзор услышанного, который студенты обсуждали вместе, дома у Рейнгарда. Это отпугнуло многих нерадивых, зато оставшиеся сблизились с профессором еще теснее.
Предметом рассмотрения в курсе практической философии Рейнгард считает систему нравственности, которую понимает как основанную "на идее первоначального морального закона, а следовательно… на идее первоначально существующей в человеке законодательной способности, называемой практическим разумом". Моральный закон у Рейнгарда соответствует кантовскому категорическому императиву. Подобно Канту, он рассматривает общественный порядок как результат противоборства свободной воли и чувственной натуры, отдельного человека и понудительной силы общественных законов. Эти законы должны выводиться с помощью разума посредством морального суждения. На них строится теория права, должностей и общественных учреждений. При изложении материала Рейнгард пользуется различными мнениями философов - от стоиков до Канта и Лейбница. Он присоединяется к распространенному в Германии начала XIX в. критическому взгляду на идеи французского Просвещения, считая, что теория Руссо "сама рушится, как скоро за основание гражданского общества примется идея первоначального закона вместо идеи первоначального договора". Практический характер философии Рейнгарда виден в большом количестве советов, аксиом поведения, которые должен усвоить человек, находясь в обществе, как, например: "каждый из нас должен уважать характер как в самом себе, так равно и в других; с другой стороны, каждый из нас по своей натуре и по моральному закону может требовать от других уважения к своему характеру".
Многие студенты тепло вспоминали и о занятиях с профессором римского права Ф. Баузе, еще до начала его тяжелой болезни. Живя долгое время в России, Баузе, кроме своего увлечения коллекционированием русских древностей и чтения лекций, всерьез занимался историей российского просвещения и словесности. В 1796 г. в торжественном собрании Московского университета он прочел речь о состоянии просвещения в России до Петра I - первый опыт исследования такого рода, который затем несколько раз перепечатывали журналы, предпринятый с целью "избавить Россию от долговременной ненависти и нареканий иноземцев, воздать каждому веку должное по заслугам, наконец, ознакомить с началами Русского просвещения сего времени". Баузе критикует сочинения иностранцев, распространявших в Европе ложное мнение об уровне российского просвещения, как основанное на домыслах: "Я писал, не полагаясь доверчиво ни на кого, все сочинения, которыми я пользовался и которые цитировал, лежали у меня перед глазами". Выделяя начало просвещения на Руси во времена св. Владимира, Баузе подчеркивает преемственность политики сближения с Европой у Петра I от предыдущих царей, в т. ч. Ивана Грозного.
Как знаток древнерусской литературы Баузе активно участвовал в созданном Муравьевым комитете для написания истории русской словесности. Не успев опубликовать значительных печатных трудов, Баузе "много собрал и приготовил материалов для больших и важных сочинений. Особенные труды его обращены были на Политическую экономию, Историю литературы, Нумизматику, Дипломатику и Римское законоведение". Как юрист-теоретик Баузе принадлежал к господствовавшей в XVIII в. немецкой школе и излагал римское право на латинском языке по руководствам, принятым в германских университетах. Юриспруденция в его понимании - это комплексная наука, включающая в общем виде познание "справедливого и несправедливого", для овладения ею нужно пройти весь курс начальных знаний естественных наук и философии, обладать красноречием, знать языки, сочетать практические познания в области права и теорию. К теоретическому (положительному) праву он относит естественное и государственное право, этику и политику, к практическому - гражданское право и все виды приложений положительного права.
Наиболее выдающимся теоретиком права среди русских профессоров был Л. А. Цветаев. В отличие от Баузе, он получил образование в Париже, где стал членом Академии законодательства. Работы Цветаева написаны под влиянием французской энциклопедической школы, к которой принадлежали Монтескье, Пасторе и др., хотя Цветаев отлично знал и немецкое направление законоведения.
После произведения Цветаева в ординарные профессора, в 1810 г. вышел его учебник "Краткая теория законов". Написанная живо, хорошим литературным языком, эта книга показывает, что Цветаев имел незаурядный талант как юриста, так и писателя. Вот как объясняет он цель учебника: "Совет императорского Московского университета, приобщив меня к почтенному сословию ученых мужей, его составляющих, назначил мне преподавать Теорию Законов. Должен будучи по краткости годового учебного курса и по другим уважениям ограничить себя гражданскими и уголовными Законами, я выбрал было на первый раз руководителем себе г. Бернарди, знаменитого наших времен Французского Законоискусника, который не столько отвлечен, как Бентам, и не столько обширен, как Монтескье и Филанжиери; но скоро опыт показал, что он слишком краток, чтоб быть полезным для моих слушателей; зная, что большая часть из них будут исполнителями Законов, а не сочинителями оных, я почел за нужное, чтоб они и в самой Теории нашли некоторую часть практики для ближайшего приспособления правил оной, и чтоб имели полный план Уложения гражданских и уголовных законов. Итак, я решился составить для сего свою книгу по своему плану".
В качестве источников для составления своей теории законов Цветаев берет отечественные законы, римское право, кодекс Наполеона, использует положения работ Монтескье, Филанжиери, Бентама, Беккария, Пасторе и др. В основе его изложения - идеи естественного права и общественного договора (в духе Гоббса) как вручения власти от народа к правительству. Естественные права человека включают прежде всего свободу, которая, однако, ограничена нравственным законом, безопасность (т. е. охрану жизни от посягательств) и довольствие (охрану и приумножение собственности). Важна мысль Цветаева о том, что содержание законов не абсолютно, но зависит от местных и культурных особенностей, религии, способа правления, обычаев, нравов народа, а также от эпохи. "Каждый век приводит с собой новый образ мыслей, новые нравы и обычаи, новые открытия в науках и художествах. Мудрый законодатель должен подданных своих знакомить со всем тем, что из вновь введенного полезно, и остерегать от всего того, что как для частных людей, так особенно для всего государства опасно. (Сие правило внушил мне опыт XVIII в. Если правители народов взяли меры против господствовавшей тогда французской философии, скольких бы зол избавили от себя и подданных своих!)"
Как истинный ученый эпохи Просвещения, Цветаев верит, что общественное зло исправляется постепенным воспитанием. Разбирая вступление в брак, Цветаев ставит на первое место взаимное чувство, как высшую человеческую ценность. "Неравенство состояний и упорство родителей, на предрассудках иногда основанное, не суть непреодолимые преграды к браку, так же как и обряд не составляет сущности брака, но есть только утверждение оного".
В отдельной главе Цветаев исследует происхождение рабства, причем отдельно, как пришедших в рабское состояние от "Воли Государя", он относит к рабам крепостных крестьян России. Такая постановка вопроса в 1810-е гг., когда из печати официально исключалось слово "раб" для обозначения крепостных и власти старались замалчивать злоупотребления и жестокости помещиков, чтобы создать картину "патриархального согласия" между ними, была довольно смелой. Более того, Цветаев акцентирует внимание на обязанностях владельца по отношению к рабу - не убивать или забивать до смерти, оберегать от злоупотреблений властей, держать в довольстве, не умножать без нужды дворовых рабов - и подчеркивает право владельцев отпускать рабов на волю. Молодой Николай Тургенев, может быть, именно из лекций Цветаева вынес стойкую ненависть к крепостному рабству; так, после посещения одной из них он писал в дневнике: "Сегодня по обыкновению был на пяти лекциях. Цветаев говорил о преступлениях разного рода и между прочим сказал, что нигде в иных случаях не оказывают более презрения к простому народу, как у нас в России". Деятельность Цветаева значительно повлияла на развитие юридической науки в Московском университете, обогатив ее духом французского энциклопедизма и систематизировав изложение предмета.
Курс практического российского законоведения был призван научить студентов ориентироваться в конкретных судебных делах при условии существования целого моря законодательных актов: от Соборного уложения 1649 г. до самых новейших, в том их виде, часто противоречивом и запутанном, в каком они находились до издания Полного собрания и Свода законов Российской империи. Основное внимание оба лектора (Горюшкин, а с 1811 г. Сандунов) уделяли разбору частных примеров, построенному как театральное действо. В особенности Н. Н. Сандунов, обладавший, как и его брат, яркими актерскими дарованиями, отличался страстью к инсценировкам на занятиях. Для этого из Сената он приносил настоящие судебные дела и устраивал в аудитории судопроизводство, с несколькими судебными инстанциями, которые представляли группы студентов, изображавших членов суда, секретарей, поверенных тяжущихся сторон и пр. Наибольшую трудность для студентов составляло чтение сенатской скорописи, но те из них, кому это требовалось в дальнейшем, получали на занятиях необходимый практический навык, для остальных же судебные инсценировки были занимательным развлечением, в котором все участвовали с охотой и возбуждением, так что и университетский экзамен сдавали без труда. "Когда доложили профессору о приближении экзаменов и спросили, что он прикажет приготовить к ним, - Ничего, батиньки, отвечал он, по любимейшей его поговорке, вы будете говорить все, что слышали и делали - и ожидание его с чрезвычайным успехом исполнилось.
Преподавание политической экономии, предмета в то время нового и поэтому вызывавшего определенный интерес студентов, вел X. А. Шлецер, сын знаменитого историка. В 1805 г. по поручению попечителя он издал на немецком языке свой учебник - "Начальные основания Государственного хозяйства", первое в России сочинение такого рода, в котором Шлецер строго придерживался учения Адама Смита. Это первое руководство по политической экономии сыграло свою роль в учебном процессе, поскольку вообще к началу XIX в. еще не сложилось систематического курса по этому предмету. Однако "сухость изложения и сжатая форма гораздо более вредили его распространению и успеху, нежели некоторые неважные ошибки и недостатки предмета". Студенты хотя и уважали профессора, не очень любили посещать его лекции, где, излагая новый материал, Шлецер с трудом подбирал необходимые термины, несколько раз меняя язык преподавания. Можно вспомнить отрицательную оценку содержания этих лекций таким любителем политэкономии, как Н. Тургенев.