Маргарита Павловна вымыла руки, села за стол и вновь обратилась к медсестре.
– До чего меня эти первородящие достали! Только ноги раздвигать умеют, а ответственности никакой! Валь, дай мне ее анализы, померь давление, живот и взвесь.
Изучая маленькие квадратные листки результатов анализов, врач все больше и больше хмурилась.
– Как вы чувствуете себя? – спросила она пациентку, опять переходя на "вы".
– Слабость. Пройду немного, хочется присесть. И ноги…
– Что ноги? Отекают?
– Нет. Просто тяжесть.
– А что вы хотели, милочка? Беременность – это серьезное испытание для всего женского организма. Тут и не беременная, а под конец дня ноги гудят. Как у вас с аппетитом?
– Знаете, Маргарита Павловна, раньше мне постоянно хотелось есть. Я могла есть все время. А сейчас…
– Что сейчас?
– Я заставляю себя есть. У меня плохой аппетит.
– Плод набирал массу, вы хотели есть. Физиология требовала интенсивного питания. Сейчас вам главное – не разжиреть. Это может затруднить роды. Мне не нравится ваш гемоглобин. Низковат. Ешьте больше фруктов, овощей, пейте свежевыжатые соки. Только свежевыжатые, а не из магазинных пачек. Понятно? Больше гуляйте. Тяжесть в ногах на таком сроке бывает почти у всех. Ноги могут даже отекать. Это не страшно. Делайте гимнастику для беременных. Вы в группу подготовки ходили?
– Нет.
– Я точно уволюсь! Валь, ну глянь, дура на дуре! Для кого мы эту подготовку организуем? Время для кого свое тратим? Не оплачиваемое, между прочим.
– Извините, я пойду, – упавшим голосом произнесла Тая и, осторожно встав со стула, направилась к двери.
– Чтобы через две недели на приеме была! Принцесса, твою мать!
Пасмурный майский день стекал по стеклам гостиной маленького частного отеля на берегу Темзы. Блестела набережная, умытая дождем. Темно-красные даблдекеры одного за другим, вместе с зонтиками, проглатывали бесконечных пассажиров. Сигналила черная длинная баржа на Темзе, обгоняемая серыми крохотными лодочками. Цвели каштаны. Не успевшим охрипнуть голосом громыхал молодой весенний гром. Биг-Бен отсчитал четыре часа пополудни.
– Черт бы побрал эту английскую погоду…
Развалившись в массивном кожаном кресле Обнаров задумчиво крутил в руках пузатую рюмку виски.
Потрескивал камин, наполняя гостиную уютным живым теплом. Приближался five o’clock, и деликатно, чтобы не потревожить гостей, хозяин отеля трудился возле бара.
– Приступ русской хандры? Давай, Костик, будь! – Сергей Беспалов звонко коснулся бокала Обнарова своим бокалом, бросил содержимое в рот, следом отправил тоненький, прозрачный ломтик лимона. – Огурцов бы соленых сюда. Не могу я лимоном закусывать! – пожаловался он. – Спрашивал огурцов, говорят – нету.
Обнаров закурил, сделал маленький глоток виски и с отсутствующим видом стал опять глядеть на дождь.
– Вот чего я терпеть не могу на этом острове, так это их овсянку по утрам! Как ты ее глотаешь, я поражаюсь! Сейчас бы щец с большим куском мяса или супчику, да с потрошками! А, Костик?
– Черт бы побрал эту английскую погоду… – задумчиво, точно сам себе, повторил Обнаров.
– Чего ты заладил: "погоду, погоду". Ты хочешь об этом поговорить?
– Второй день сидим, ничего не делаем. Время впустую. Черт бы побрал этот дождь!
Беспалов улыбнулся, потянулся, сполз пониже в кресле, на американский манер положил ногу на ногу и стал раскуривать толстую "гавану". С непривычки, затянувшись, закашлялся и, обиженно глядя на сигару, сказал:
– До мозгов продирает. Как они курят эту дрянь?
– Воспитанный на "Приме" с "Беломором" быть Ротшильдом не может… Подожди чуть-чуть, дубина, пусть сигара немного остынет. Сигара не курится в затяжку. Не затягивайся в легкие. Понятно? Удерживай дым во рту, наслаждайся вкусом, букетом. Потягивай сигару, как хорошее вино.
Беспалов поерзал в кресле, недовольно произнес:
– Костя, ты с виду приличный мужик. Откуда ты все про все знаешь?
– Я не знаю, когда закончится этот проклятый дождь. Нужна хорошая, солнечная погода. Осталось всего три съемочных дня на натуре в солнечную погоду, и я мог бы вернуться домой. Черт бы побрал эту английскую погоду!
Беспалов снова глотнул сигарного дыма и опять закашлялся.
– Не могу. Будешь?
Обнаров отрицательно качнул головой.
– Я вообще не понимаю, почему ты взялся курить сигару на пустой желудок?
– Блин! Чего делать то? Давить жалко.
Обнаров вновь сделал маленький глоток виски и вновь безучастно стал смотреть на дождь.
Беспалов попытался потушить сигару, ткнув ею несколько раз в пепельницу, но "гавана" не сдавалась. Поплевав на пальцы, он попробовал пальцами затушить тлеющий табак, но, обжегшись, жестко выругался.
– Серый, ты как маленький! Отложи ее. Через пару минут сама погаснет. Нет, ты посмотри, все льет и льет! Льет и льет! – прокомментировал Обнаров внезапный порыв ветра, принесший с собой столько воды, что стекло перестало быть прозрачным. – Обидно. Если бы было солнце, через три дня я был бы дома.
– И чего бы ты там делал, дома?
– Я здесь от безделья страдаю, а она там одна… Ей рожать через две недели.
– Прекрати мытарить себя. Я вижу, эта баба крепко взяла тебя в оборот!
– Выражения выбирай.
– Ничего, если я спрошу: "Ты себя в зеркале давно видел?"
Обнаров хмуро глянул на друга. Во взгляде читался вопрос.
– Ты осунулся, похудел, перестал спать. С тебя осталось половина тебя. Тебе костюмеры запарились мундиры ушивать. Ты постоянно звонишь ей, ты постоянно переживаешь за неё, ты постоянно думаешь, как там она. Ты, как баба, ходишь по магазинам, ты приобрел кучу барахла для малыша, для его мамы. Ты ненормальный!
– Нормальный как раз. И, клянусь, через три дня я брошу все и уеду.
– Тебя распнут. Тебя неустойками задушат. Ты попадешь на бешеные бабки!
– Мне все равно. Она там одна…
– Опять пошло-поехало! Бабы созданы для того, чтобы рожать! Чего ты паришься? Сидишь, насупившись, как сыч, и паришься. Я не узнаю тебя! Ты не принял ни одного приглашения наших английских коллег побывать у них в гостях. Мы ни разу не сходили в стриптиз-бар, мы ни разу не были даже в обычном ночном клубе! Мы не посетили ни одного развлекательного центра, ни одного театра, ни одной экскурсии. Мы торчим в этом опостылевшем отеле, в четырех стенах, точно затворники. Мы даже ни разу не выпили по-настоящему!
– Мне хватает острых ощущений на работе.
– А помнишь, как мы гудели на гастролях? Дым стоял коромыслом! Мы вырывались на свободу, два здоровых, нормальных мужика. Мы "имели" все, что движется, и до чего можем дотянуться. Мы "мочили" все, что недовольно вякает. Мы и сейчас можем позволить себе расслабиться. Давай перекусим и нырнем куда-нибудь. Давай встряхнемся! Костя, чего молчишь-то?
– Когда же перестанет литься этот нескончаемый дождь? Черт бы побрал эту английскую погоду…
Она была свежа и эффектна.
Шоколадный нездешний загар, летящая походка, блеск в глазах и радостно-небрежное отношение к жизни выдавали любительницу дорогих тропических курортов.
– Привет, дорогая! Чмоки-чмоки! – Наташа небрежно, краешком щеки коснулась щеки Таи и по-хозяйски прошествовала в кухню. – Куда ставить-то?! – уже из кухни крикнула она. – Я же не Илья Муромец.
Не дожидаясь ответа, Наташа пристроила сумки на полу в углу и, устало опустившись на диван, заключила:
– Братец мой просто патентованная свинья! Бросить беременную жену! Умотать черт-те куда! Свои проблемы заставить решать других! Обнаров в своем репертуаре!
Заметив, что Тая готова возразить, она поспешно добавила:
– Прости. Прости! Просто я замоталась. С утра три пластики. Миллиметр вправо, миллиметр влево – расстрел на месте! Потом еще плановые процедуры… Черт бы побрал толстосумов! Половина – закомплексованные нытики, половина – самодуры-идиоты. Таечка, подойди же ко мне, дай посмотреть на тебя, дай обнять! Как мой племянник? Или все же племянница?
– Мы с Костей решили не узнавать заранее.
– Ты какая-то усталая, бледненькая. Ты у врача была?
– Все нормально, – Тая мило улыбнулась. – Я была у врача. Врач сказал, с ребенком все в полном порядке. Не волнуйся.
– Предъяви доктору медкарту. Дай посмотрю.
– Наташа… – с укором произнесла Тая. – Не заставляй меня чувствовать себя препарированной лягушкой. Я не твой пациент.
– Да! Я же тебе сок морковный принесла. Свежевыжатый! Сама старалась. Сейчас достану. Посиди.
– Зачем столько продуктов? Магазин рядом. Я сама куплю. Ты же три дня назад мне холодильник целиком заполнила.
– Ну уж, нет! Братец мне не простит, что ты сама таскаешься по магазинам. Тебе, конечно, надо гулять, но – гулять, а не тягать десятикилограммовые сумки. Сама-то как? Под глазами синева. Личико бледненькое… Дай карту, говорю!
– Нормально все. Я просто скучаю. Почти два месяца сижу здесь, в четырех стенах. Раньше хоть учеба отвлекала. Но первый курс закончился. Каникулы. Телевизор, книга, сон, прогулка в парке. Опять телевизор, книга, сон, прогулка в парке. Хоть бы Костя скорее вернулся! Его нет, и дни кажутся серыми и однообразными. Часы с кукушкой все спешат и спешат, а его все нет и нет…
Наташа налила сок из полулитровой стеклянной банки в чашку, подала Тае.
– Давай-ка пей. Морковный, с добавлением яблока. Он приятный. Я беременная никак чистый морковный сок пить не могла. А с яблоком – ничего. Хорошо шло.
Наташа внимательно наблюдала, как понемножку, мизерными глоточками, из-за уважения к ней, тянет сок Тая.
– Свинья мой братец! – убежденно повторила она. – Ведь как время подгадал, подлец! Надо же ему было влезть в этот английский сериал!
– Ты же прекрасно знаешь, что работа была начата еще до нашего знакомства.
– Знаю. Мне просто жалко тебя. Думаешь, не понимаю? Все эти ваши телефонные разговоры – расстройство одно.
– Он мне на ночь сказки рассказывает. По телефону мы говорим даже больше, чем когда Костя рядом. Он такой милый, нежный, внимательный.
– Ну, что это? Что? Ты хочешь обмануть старую тетку? Слушай, Таечка, давай к нам. Нас много, у нас весело. У нас ты точно не будешь скучать! Жорик будет рад. Бармалеи тоже. Опять же, я присмотрю. Я все же доктор.
– Доктор, перестань нянчиться со мной.
– Давай я маму привезу. Точно! Она будет тебе соки готовить, разную вкуснятину. Правда, – Наташа нахмурилась, – поучениями может довести до нервного истощения.
– Я тебе в сотый раз говорю: "Нет. Спасибо!"
– Ну да. Что тут осталось-то? Неделя, а там, бог даст, и Костя приедет. Лучше скажи, что ты ела сегодня?
– Ты голодная? Подожди, я сейчас тебя покормлю. Котлету с рисом и подливкой будешь? Еще салат овощной. Извини, первого нет, – Тая смущенно улыбнулась. – Я просто не могу выносить запах вареного мяса ни в борще, ни в супе.
Наташа была очень серьезна.
– Нет, я есть не буду.
– Давай, коньячку тебе налью.
– Коньячку давай. У тебя аппетит хороший? Спишь как? Я не могу понять, почему ты такая бледненькая?
– Сплю я прекрасно. Аппетит, правда, не очень. Но врач сказала, что это нормально, так как ребенок набрал вес.
– Ты кровь сдавала?
– Да.
– И что?
– Врач сказала, что ей не нравится мой гемоглобин. Посоветовала больше гулять и пить свежевыжатые соки. Что я и делаю. Наташ, – спохватилась она. – Только Косте не говори. Он волноваться будет. Обещаешь?
– Да обещаю, обещаю. Что это за клиника, где ты наблюдаешься? Как фамилия врача?
– Это районная женская консультация.
– Что?! – от неожиданности Наташа поперхнулась, закашлялась. – Вы с Костей с ума сошли! Вы идиоты оба!!!
– Нет. Только я. Костя настаивал на одной дорогущей клинике. Но я нормально себя чувствую. Вот он приедет, для родов надо будет что-то подобрать.
– "Подобрать"?! Ты себя слышишь? Какую чушь ты говоришь! – горячилась Наташа. – Ты в любой момент можешь родить. Начнутся схватки, клинику тогда подбирать поздно. Нет, я, ребята, точно поседею с вами!
Она достала телефон и стала звонить.
– Николай Алексеевич? Да. Узнали? Спасибо. Спасибо, у моего Журавлева тоже все хорошо. Слушай, дорогой мой человечище, на послезавтра на прием к себе запиши мою родственницу. Мы рожать у тебя собираемся. Что? Восемь с половиной, – Наташа сделала большой глоток коньяка. – Ты не ори. Не ори, говорю! Я уже наорала. Раньше не могли. Во сколько? Николай Алексеевич, моя благодарность не будет знать границ. Послезавтра увидимся, и я расцелую твою мудрую лысину. Пока, дорогой. Пока! – она залпом допила оставшийся в рюмке коньяк. – Ой, ё! Мне же за руль. Давай твою котлетку. Запоминай: послезавтра в одиннадцать. В десять я за тобою заеду. Не бойся. Я двоих у этого врача родила. Я бы роту нарожала, если бы не в этой вечно шарахающейся из крайности в крайность стране.
Тая улыбнулась золовке, с благодарностью за заботу коснулась ее руки.
– Не волнуйся ты так, Наташка. Раньше в поле рожали.
– Так то в поле! Не в районном же роддоме! У меня от вас с Костей инфаркт.
Вероятно, из-за проливного дождя, в пабе для курящих "Четыре трубки" было только два посетителя.
Одним из посетителей был тучный пожилой джентльмен в белой фетровой шляпе и белом хлопчатобумажном костюме с газетой "Таймс" и неиссякаемой чашкой зеленого чая. Время от времени, прилежно сопя, он неспешно и старательно набивал табаком черную резную трубку, потом, причмокивая, долго раскуривал ее и, наконец, курил, шелестя газетными страницами и чуть подкашливая от крепости табака.
Другим посетителем был джентльмен мрачного вида с зеленой тоской в глазах. Погрузившись в свои невеселые думы, он отрешенно смотрел в громадное окно на взлетающие из аэропорта "Хитроу" самолеты.
Двойной виски, очередная сигарета, тяжелый протяжный вздох.
"Как же ты осточертел мне, Туманный Альбион! Еще день твоих дождей и, клянусь, я брошу тебя к чертовой матери, без сожаления, сяду в самолет и через пять часов буду в Москве…"
Обнаров сделал большой глоток виски и задавил крепость напитка щедрой затяжкой дыма.
"Вся жизнь точно в плену. Всегда что-то должен. Это – надо. Это – обязан. Тут ухватить, там урвать… Сюда успеть, туда – не опоздать. Тут улыбнуться, там подмазать. Одному по морде, другому поддых. И бежать, бежать, бежать… Бежать дальше, карабкаться выше. Ножки дрожат, заплетаются, дыхалка хрипит, пот глаза застит, сердечко колотится, душонка стонет, но – к вершине! К вершинам стремятся, но на вершинах-то не живут…"
Провожая взглядом взлетающий самолет, с хвостом, раскрашенным в цвета российского флага, Обнаров опять вздохнул.
"Не хочу больше… Не могу… Жить когда? Чувства – на потом. Нежность – на потом. Любовь – на потом. И то, если повезет, если удачно сойдутся звезды, если позволит земное расписание! Если… Если… Если… Черт бы побрал эти "если"! Живешь впопыхах, вкратце, как автобиографию пишешь. А жизнь… Жизнь – это всегда подробности…"
Он устал. Сейчас, вдали от дома, вдали от женщины, без которой он уже не мог представить свою жизнь, без которой ему и не былось и не дышалось, усталость чувствовалась особенно остро.
Он не вспомнил бы, если бы задался такой целью, когда отдыхал. Отпуска в общепринятом смысле у него не было никогда. Сначала надо было работать ради куска хлеба и утверждаться в профессии, потом гнать, нарабатывать очки, потом понесло, закрутило, он вошел в азарт. Он вкалывал до седьмого пота, до радужных кругов перед глазами, когда оставалось только одно желание – спать. У него была работа, и больше не было ничего.
Он был легким в общении, всегда обаятельным, улыбчивым, балагуром-весельчаком. Вокруг него всегда водились шумные компании, крутились красотки, только ничего настоящего и стоящего не было. Женщины никогда не обделяли его вниманием, но все было не то и не так. Порою их внимание обижало, потому что они в нем видели только успешного, бесшабашно веселого душку-парня, и совсем не замечали осенней грусти в его глазах.
Эта грусть появилась в нем после тридцати. Взгляд стал внимательным, цепким. В нем возникла умная глубина, которая бывает только тогда, когда у человека есть огромное внутреннее пространство, когда он отнюдь не весь на показ. Женская близорукость стала раздражать. Привычная легкость в отношениях с женщинами стала утомлять. С дамами он стал жестким, циничным. Похожие лица, похожие тела, похожие слова, похожие схемы. Сердцу было холодно. Отношения с прекрасным полом он свел до механического секса. К их слезам, упрекам он был равнодушен, сопровождая эту свою холодность циничной улыбкой пользователя. Жизнь летела мимо, и ему было неуютно и одиноко в ней.
Она все переменила. Тая, Таечка, Тёнок…
"Можешь подергать за хвост этого льва. Он уже не кусается!" – смеясь, говорила Тая Ольге Беспаловой на первых после заключения брака совместных посиделках.
Разительную перемену в нем заметили все, с кем Обнаров довольно часто общался.
"Костя, так бабу любить нельзя, – вразумлял друга Сергей Беспалов. – На шею сядет, чего делать будешь?"
"Мне шея только для этого и нужна. В другом предназначении смысла не вижу" – блаженно улыбаясь, отвечал Обнаров.
"Дурик ты! – резюмировал Беспалов, разливая водку по рюмкам. – Нет, надо что-то делать. Надо спасать друга! Друг гибнет, прямо на глазах!"
Колокольчик на входной двери паба пару раз пронзительно дзинькнул. Обнаров взглянул на свой старенький Longine, обернулся к вошедшему. Его лицо вдруг озарила радостная улыбка. Обнаров поспешно поднялся и, раскинув руки для приветственных объятий, пошел навстречу высокому русоволосому мужчине в форме пилота "Российских авиалиний".
– Твою мать! – пилот бросил коричневый кожаный саквояж на пол, сгреб в охапку Обнарова и стал тискать его в крепких мужских объятиях.
– Тихо, медведь! Задавишь! – взмолился Обнаров.
– Тебя задавишь, пожалуй! У меня с нашей последней встречи восемнадцать шрамов осталось. Если бы парни тогда на мост не втащили…
– Рад тебя видеть, Андрей!
Они обменялись крепким рукопожатием.
Пилот перевернул руки Обнарова ладонями вверх. На ладонях хаотично белели мелкие и крупные старые шрамы – память о мальчишеской "дуэли".
– Твою ж мать! – повторил он. – Больше-то сумасшедших мне не попадалось.
Они опять крепко обнялись.
Потом, жалея, что нет водки, они пили виски за встречу, за ребят, которых разметала судьба, курили и вспоминали, как подростками воевали друг с другом район на район.
– Костя, как же ты нашел меня? Ладно бы в России, но здесь? Я когда тебя по телефону услышал, просто в шоке был! – распаленный алкоголем, шумно допытывался друг детства.
– Бортпроводница твоя, Катюша, номерок подсказала. Я как услышал: "Командир корабля Андрей Валентинович Шалобасов желает вам приятного полета…" – так сразу к твоей стюардессочке и подкатил. Ужом вился, но номер твоего сотового добыл!
– Узнаю! – наливая виски, похвалил Шалобасов. – Это по-нашему. По-питерски! Быка за рога. Давай, Костя, за нас. Хорошие мы мужики. Пусть нам и дальше в жизни везет!
– Давай.
Выпили.
– А ты знаешь, Костик, где мы с тобой познакомились?