– Костя, стой! Мы с тобой рожать не умеем. Мы ничем не поможем. Нам нужно просто подождать. Это же природа. Природу не поторопишь, – говорил ему шедший следом Шалобасов. – У меня Ленка первого двенадцать часов рожала, второго – восемь. А ты очень быстро хочешь!
Обнаров остановился, обернулся к Шалобасову и, стараясь сдерживаться, сказал:
– Сейчас меня не трогай. Хорошо? Иди кофе пей. Зоенька, – обратился он к медсестре, – сделайте, пожалуйста, Андрею Валентиновичу кофе. И покрепче! Можно с коньяком или спиртом! По вашему вкусу. А можно коньяк или спирт вообще без кофе! А мне покажите, где у вас находится дежурный врач.
Медсестра подала Обнарову бахилы и халат.
– Надевайте, Константин Сергеевич. Я провожу вас.
– Костя, перестань метаться!
Шалобасов больно сжал его плечо.
– Ты не понимаешь, Андрей! Это я ей подарил эту машину. Подарил, чтобы не напрягать себя любимого. Я знал, что она плохо водит, что мало опыта. Но мне было плевать! Мне было удобно! Ты это понимаешь?! Удобно! А теперь из-за собственного эгоизма и долбо. ства я могу потерять и жену, и ребенка!!! И ты хочешь, чтобы я спокойно сидел и ждал?!!
Шалобасов тряхнул его за плечи, пристально глянул в глаза, с нажимом произнес:
– Все будет хорошо.
Обнаров отстранился и пошел следом за медсестрой по длинному, ярко освещенному коридору.
– Не надо так волноваться, Константин Сергеевич! На вас больно смотреть! – говорил Обнарову дежурный врач Марэн Михайлович Мартиньсон. – Хотите курить? Курите… – Он пододвинул Обнарову пепельницу. – Может быть, коньячку? Рюмочку для снятия стресса. Как?
– Нет, спасибо. Я просил бы вас пойти и узнать, что с моей женой и ребенком. Немедленно! Я плачу клинике слишком большие деньги не за то, чтобы меня кормили общими фразами типа "Идет операция".
– Хорошо! – легко согласился доктор.
– Я пойду с вами и подожду вас у операционной.
– Это лишнее, Константин Сергеевич. В операционный блок нельзя посторонним.
– А кому я посторонний? Жене? Или вам за свои же "бабки"?
Обнаров поднялся, распахнул перед доктором дверь, жестко сказал:
– Идемте!
На третьем этаже у дверей с надписью "Операционные" Обнаров остановился.
– Я жду вас, доктор.
Доктор Мартиньсон вошел внутрь, и в коридоре какое-то время были слышны его удаляющиеся шаги. Обнаров не выдержал, приоткрыл дверь и успел заметить, как доктор входит в одну из дверей справа по коридору.
Обнаров стоял, привалившись спиной к дверям, коснувшись затылком холодного матового стекла. В голове заезженной пластинкой почему-то крутилась фраза из старой-старой песни: "Мы с тобой два берега у одной реки…" Слова звучали голосом Майи Кристалинской. Именно в ее исполнении, в далеком детстве, из тарелки-динамика он слышал эту песню. Он хорошо помнил, как слушал песню и не мог понять, как это люди могут быть берегами. Теперь он точно знал: могут. Он закрыл глаза.
– Господи, помоги ей! Все в твоей власти…
Защипало глаза. Он с трудом справился с собой. Ноги сделались будто ватными. Сердце не билось, а трепетало. Внутри дрожала каждая клеточка, каждая жилочка. Сил стоять не было. Он думал, он крепче. Нет, быть крепче не получалось. Обхватив голову, Обнаров сполз по стеночке на пол и сел возле двери. Он был благодарен Богу, что сейчас его, размазанного жизнью, никто не видит.
Ждать пришлось недолго. Послышался непонятный металлический лязг, потом мерное характерное урчание. "Лифт", – догадался Обнаров. Потом он услышал торопливые шаги, все ближе, ближе…
– Константин Сергеевич? Здравствуйте. Я Николай Алексеевич Сабуров.
Врач протянул Обнарову могучую волосатую руку, помог подняться. Врач был одет в зеленую униформу, чуть промокшую на спине и груди. Стерильная, тоже зеленая, маска болталась на его правом ухе.
– Здравствуйте. Что с моей женой и что с нашим ребенком? Они живы?! Почему мне не дают никакой информации?
– Поздравляю вас с сыном, дорогой вы наш Константин Сергеевич! Богатырь! Четыре сто! Крепкий, здоровый мальчик.
– Правда?! Жена… – с похолодевшим сердцем почти прошептал Обнаров.
– От ДТП последствия минимальные: легкое сотрясение мозга, ушибы, ушибленная рана волосистой части головы слева. Все заживет без следа за неделю.
– Вы говорите о "минимальных" последствиях и не причисляете к ним роды. Роды были преждевременные.
– Нет, Константин Сергеевич! Роды были срочные. Ребеночек доношенный. ДТП здесь не причем. Судя по состоянию родовых путей, схватки у вашей жены начались еще утром. Может, не очень выраженные, но, вероятно, поэтому она и ехала к нам. Мы сделали кесарево сечение. У вашей жены довольно узкий таз, а ребенок очень крупный. Думаю, ни одна женщина естественным путем не справилась бы. К тому же хоть и легкое, но сотрясение мозга. Мы должны были избежать риска кровоизлияний. Так что все в порядке. Жена ваша спит. Мы поместили ее в реанимацию, хотя медицинской необходимости в этом нет. Сейчас еще действует наркоз. Потом мы введем обезболивающие препараты и снотворное. Пусть спит до завтра. Завтра после одиннадцати можете ее навестить. Через неделю домой заберете.
– Спасибо, Николай Алексеевич.
Обнаров рукой провел по лицу, точно стирая страх и неопределенность, вдохнул полной грудью, почувствовал, как спина покрылась жаркой испариной.
– Я должен их увидеть. Немедленно.
Врач внимательно посмотрел на Обнарова и не стал спорить.
– Пойдемте.
Они спустились на второй этаж, свернули налево, прошли блок для новорожденных и вошли в реанимационный блок. Коридор был освещен приятным желтоватым светом, по бокам справа и слева тянулись отделанные белым кафелем, напичканные аппаратурой палаты, стены которых были, точно аквариумы, из стекла. Палаты-аквариумы были темными, пустыми, и только одна была освещена ярким белым светом.
– Сюда, пожалуйста.
Он застыл на пороге. Сердце сжалось от боли.
Бледная, с заострившимися чертами лица, она лежала на опутанной аппаратурой кровати. Глаза были закрыты. Ее роскошные волосы были убраны под белую марлевую шапочку. На лице была прозрачная маска, вероятно от аппарата дыхания. Дыхание было неестественно тяжелым и шумным. Руки и ноги были беспомощно вытянуты. "Она не любит спать на спине…" – почему-то подумал он. Ее тело показалось ему таким маленьким и худеньким, точно тельце ребенка. К вене правого локтевого сгиба тонкой прозрачной змеей тянулась капельница. Рука была закреплена к кровати широкой кожаной манжетой, видимо, чтобы ее нельзя было согнуть невзначай. Слева и справа, у изголовья, этажами, стояла какая-то аппаратура, разноцветные проводочки от которой тянулись к Тае и исчезали под тонким белоснежным одеялом.
Молоденькая медсестра в розовой униформе сосредоточенно записывала показания аппаратуры в журнал.
– Как вы здесь? – задал не очень определенный вопрос Сабуров.
– Все в норме, Николай Алексеевич, – ответила медсестра.
– Записи дай, – Сабуров протянул руку к журналу.
Не оборачиваясь, через плечо, медсестра подала Сабурову журнал, одновременно привычно смело нажимая какие-то клавиши и кнопки.
– Наверное, вентиляцию легких отключать можно, как вы считаете? – она обернулась, заметила рядом с Сабуровым Обнарова. – Ой! – смутилась медсестра, ее щеки покраснели. – Здравствуйте!
– Здравствуйте, – очень тихо ответил Обнаров, не отводя взгляда от жены.
– Я просто хотела сказать… Она хорошо сама дышит.
– Почему она так тяжело дышит?
– Константин Сергеевич, это не звук ее дыхания, это аппаратура. Придет в себя после наркоза, аппарат искусственной вентиляции легких отключим, и будет дышать сама. Не волнуйтесь. Я смотрю зафиксированные показания: все идет, как должно. Мариночка, дайте стул Константину Сергеевичу. Он немного побудет с женой.
– Я сейчас из соседней палаты принесу.
– Потом проводишь его к сыну. Скажешь, я разрешил. Поняла?
– Поняла.
– Я пойду, Константин Сергеевич. Извините, дела. Если понадоблюсь, первый этаж, двадцать шестой кабинет. Марина будет находиться возле вашей жены постоянно. Не волнуйтесь. Она хорошая медсестра.
– Спасибо вам.
Они пожали друг другу руки.
Медсестра принесла Обнарову стул, сказала:
– Я в коридоре, на своем посту буду. Мне надо в карточке записи сделать. Оставлю вас.
– Спасибо.
Он поставил стул так, чтобы можно было быть совсем рядом, держать ее за руку, коснуться ее щеки, чутко слышать каждый её вдох. Он смотрел на жену измученными глазами. В его взгляде сейчас было столько боли от того, что он, здоровый, сильный мужик, сейчас абсолютно ничем не может помочь ей, хрупкой, любимой, единственной, не может взять себе ее боль, ее страдание, ее испытание. Эта боль жгла сердце, терзала душу.
Тревожно всматриваясь в ее лицо, он осторожно, дрожащими пальцами коснулся пальцев ее левой руки, лежащей поверх одеяла. Жена спала, никак не почувствовав этого прикосновения. Тогда он накрыл ее прохладную ладонь своей горячей ладонью и легонечко сжал, потом склонился и осторожно поцеловал ей руку.
Он гладил, перебирал ее белые тонкие пальчики, целовал их, смотрел на ее неподвижную маленькую хрупкую фигурку и не мог поверить, как же она родила ему такого богатыря. Осознание, что теперь у него есть сын, что теперь их трое, приходило постепенно. Было и радостно, и странно, и непривычно, что где-то через несколько больничных палат, в отделении для новорожденных лежит, спит, тихонько посапывая, маленький человечек – частичка его самого, частичка ее. Сын… Сын!
Как же трудно дается простое, непритязательное счастье!
Ее пальчики дрогнули. Еще. Потом еще раз. Он отнял ее ладонь от лица. Она смотрела на него из-под густых ресниц полуприкрытых век, и по левой щеке нескончаемым ручейком катились слезинки.
Счастье, радость захлестнули его. Он не мог ничего сказать, потому, что все слова казались ему сейчас такими ничтожно мелкими, полинявшими, не способными передать, что он чувствует. Он крепко держал ее за руку, гладил ее по щеке, стирая слезинки, и счастливо улыбался.
Наконец он овладел собой.
– Спасибо тебе за сына. Четыре сто. Просто богатырь!
Очевидно, услышав его голос, в палату вошла медсестра.
– Так, что здесь у нас?
– Вы маску снимите, пожалуйста, если можно, конечно. Она сказать что-то хочет, – взволнованной скороговоркой попросил Обнаров медсестру, и уже жене: – Потерпи немножечко. Тебе сейчас не надо говорить.
– Николай Алексеевич, Ковалева проснулась после наркоза, говорила медсестра Сабурову по телефону. – Да, хорошо. Я поняла.
Она подошла к Обнарову.
– Константин… Ой, извините ради бога, я отчество не знаю! – ее щеки опять покраснели.
– Сергеевич, – подсказал Обнаров. – Можно без отчества, только делайте же что-нибудь!
– Вы мне мешаете. Пожалуйста, подождите в коридоре.
Он покорно вышел в коридор и через стекло стал смотреть, как медсестра отключает капельницу, аппаратуру жизнеобеспечения, протирает пациентке лицо, проверяет шов, делает какие-то совсем не понятные для него манипуляции на животе пациентки. Затем медсестра подкатила белую ширму и заслонила ею от него жену. Когда же, наконец, ширма была убрана, Обнаров увидел в руках медсестры металлическую ванночку, наполненную скомканными, пропитанными кровью марлевыми салфетками.
– Теперь заходите. Сейчас Сабуров придет.
Обнаров сел на краешек кровати, склонился, осторожно поцеловал жену в губы.
– Как ты?
– Где сын? – очень тихо, но твердо спросила она.
– Сейчас придет доктор, я попрошу, чтобы нам его принесли. Ты молодец! Я горжусь тобой!
– Он в аварии не пострадал?
– Нет! С ним все хорошо.
– Тогда почему ты плакал?
– Я?! – он удивился вопросу.
– Я чувствовала твои слезы на ладони, когда ты держал мою руку.
– Что ты…
Он улыбнулся, опять поцеловал жену.
– Я сейчас страшная, да?
– Страшная? Что ты, глупыш! Ты же знаешь, ты очень красивая женщина, только…
– Что "только"?
– Худенькая очень! Я уже привык к своему толстенькому бегемоту.
Ее бледные губы дрогнули, раскрылись в улыбке.
– Ты больше не уедешь? Мне так плохо без тебя…
– Я буду рядом. Я больше никогда не оставлю тебя одну! Никогда. Слышишь?
Он снова осторожно и нежно стал целовать ее лицо, руки и шептать тихонько, чтобы слышала только она: "Я люблю тебя, родная. Очень люблю!"
– Как вам это понравится?! – громовым голосом возвестил Сабуров. – Не успели родить, уже целуются! Завтра переведем вас в вашу палату, Таисия Андреевна. С ребеночком тоже все в порядке. Педиатр его уже осмотрел.
– Я пить очень хочу. Можно? – спросила Тая.
– А вот Мариша, как раз несет вам воды
– Давайте я помогу.
Обнаров взял у медсестры стакан и, осторожно приподняв Тае голову, стал поить ее водой из стакана.
– Маришенька, отведите Константина Сергеевича к сыну, а я пока Таисию Андревну посмотрю.
Обнаров нехотя поднялся, сжал жене руку.
– Тая, я сейчас вернусь.
– Куда вы? Сюда нельзя посторонним! Я сейчас охрану вызову! – строго крикнула медсестра Обнарову, вошедшему в блок для новорожденных.
– Света, нам Сабуров разрешил, – ответила шедшая следом за Обнаровым медсестра Марина. – Это отец ребенка Ковалевой. Сабуров разрешил посмотреть.
Медсестра недовольно хмыкнула, встала из-за стоявшего в дальнем углу коридора столика и нехотя пошла навстречу:
– Что это он разразрешался?! Только грязь мне сюда носите! Смотрите. Сюда, к окну, идите. Второй слева и есть Ковалев.
Медсестра ткнула пальцем в стекло большого, точно витрина, окна и равнодушно пошла назад за свой столик.
За окном в небольшой, ярко освещенной комнатке, стояло семь детских кроваток. В кроватках спали, мирно посапывая, малыши. Обнарову показалось, что они все были похожими друг на друга, точно близнецы, маленькие, сморщенные красноватые личики, одинаковые пеленки, одинаковые одеяльца-конверты. Он смотрел на детей и все еще не мог привыкнуть, поверить, что один из них его сын. Ему было жалко их всех, таких крошечных и беспомощных. Он коснулся ладонями стекла, чтобы лучше рассмотреть, прильнул к нему носом и лбом.
"Второй слева… – повторил он для себя пояснения медсестры. – Господи, когда же он вырастет? Такой маленький!"
Сын зевнул, пошевелил головкой, неспеленатыми ручками. Только теперь Обнаров заметил, что сын был одет в распашонку, которую он купил ему в Лондоне и переслал посылкой с Шалобасовым жене. Нет, он все же был непохожим на других детей, он был похож на него самого в далеком-далеком детстве, это Обнаров помнил по черно-белым фотографиям, которые бережно хранила мать. Личико сына не было красным, как у остальных, оно скорее было смуглым, словно очень загорелым, и волосы были не светло-русыми, как у остальных, а темно-темно-русыми, почти черными, совсем как у него самого.
Он смотрел на малыша и пытался разобраться в своих чувствах. Чувства были противоречивыми и сложными. Он пытался перевести их в слова, но, к своему удивлению и стыду, ничего, кроме жалости к крохотному существу, не было в эмоциональном запасе, более того, свербело гаденькое, что-то неродное, чужое. С разумом было проще, разум отчетливо сознавал: это мой сын, мое продолжение, мужик, богатырь! Но так хотелось, чтобы и чувства отозвались. "Может, это потом придет?" – пытался найти компромисс Обнаров.
Сын тем временем зашевелился, покрутил головой, наморщил личико и заплакал, сначала тихонько, а потом все громче и громче. Теперь его личико покраснело, напряглось, ротик беспомощно хватал воздух и плакал, плакал, плакал… Обнаров почувствовал точно удар током, и все моментально встало на свои места!
Покосившись на занятых разговорами медсестер, он без церемоний шагнул в детскую под окрик медсестры Светы: "Вам туда нельзя!" и звук приближающихся шагов взял сынишку на руки, поправил ему съехавшую на глаза шапочку, погладил по животику и стал укачивать малыша. Сынишка тут же умолк, почмокал крохотными губками, зевнул и, повернувшись к Обнарову, стал засыпать.
– Молодец… Настоящий мужик! Герой! Засыпай, родной мой. Говорят, во сне быстро растут. Мы должны маму порадовать. Засыпай…
– Ну, что мне с вами делать, Константин Сергеевич? Вам нельзя сюда входить! – сказала медсестра Света. – Вы первый папаша в моей практике, чтобы вот так, сразу. Обычно отцы боятся их на руки брать.
– Тише, вы перебудите всех детей! – шепотом сказал Обнаров.
– Они еще не слышат ничего. Дайте, я помогу, положу ребеночка в кроватку. Ах, какой же вы молодец! Он у вас уснул так хорошо! Мы так за вас рады! Поверьте, от чистого сердца!
– Спасибо, Светочка! – также шепотом ответил Обнаров.
– Мы вас так любим! Вы самый лучший, самый любимый наш актер!
– Спасибо, спасибо. Я обещал показать сынишку жене. Она волнуется. Пожалуйста, помогите мне это устроить.
Обнаров стоял с ребенком на руках, смотрел со счастливой улыбкой на спящего сына и явно не собирался с ним расставаться.
– Мариш, проводи в палату. Пусть меня потом Сабуров ругает!
– Я только покажу и принесу назад. Не волнуйтесь! И я обязательно найду возможность вас отблагодарить!
– Ну что вы… – растаяла в улыбке медсестра. – Только будьте осторожны. Не уроните!
– Что вы!
– Мариш, присмотри.
Он шел по коридору к палате жены, бережно прижимая сына к груди. Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство радостного восторга.
– Марина, я же разрешил показать ребенка, а не взять! – строго сказал Сабуров.
– Это я виноват. Не ругайте девочку, Николай Алексеевич. Я забрал сына, чтобы показать его жене. Ваши медсестры были добросовестно против.
– Маленький мой… – Тая потянула к сыну руки.
– Черт знает что! – выругался Сабуров и тихо сказал Обнарову на ухо: – Константин Сергеевич, ребенка держите крепче, из рук не выпускайте. Мама пока не готова брать его на руки.
– Я понял, – отозвался Обнаров.
– Даю вам пару минут. Потом, Таисия Андревна, легкий ужин, уколы и отдыхать! – сказал Сабуров и распорядился Марине: – Несите ужин.
– А грудью мне можно кормить? – спросила Тая.
– Сегодня вашего богатыря уже покормили. У нас есть в избытке и материнское молоко и заменители. Не волнуйтесь. А завтра – посмотрим.
Она с умилением смотрела на малыша, осторожно, кончиками пальцев трогала его ручки, щечки, носик, гладила его тельце, и опять плакала.
– Я так ждала тебя, мой хороший… Я так тебя люблю…
Слезы двумя горячими ручейками струились по щекам. Видя возбужденное состояние жены, Обнаров как можно мягче сказал:
– Таечка, давай я отнесу его в детскую. Ему пора спать. Я сейчас вернусь.
– Нет! Я должна насмотреться! – требовательно сказала она.
– Мы теперь каждый день будем видеться. Это же наш сын! Ты устанешь к нему просыпаться ночами, – с улыбкой, как можно спокойнее, сказал Обнаров и передал ребенка Сабурову. – Николай Алексеевич, я с Таей побуду.
– У тебя нет сердца! – выкрикнула она. – Тебе он не нужен! Ты бросил меня одну! Ты и его бросишь! Я не могу видеть тебя! Уходи!!!
Она разрыдалась.