В 437 году Аэций снова стал консулом. В этом же году Валентиниан III отправился в Константинополь, чтобы жениться на своей невесте Лицинии Евдоксии, дочери Феодосия II. Теперь, когда регентство завершилось, Аэцию предстояло иметь дело не с Галлой Плацидией, которая ненавидела его и не доверяла, а с неопытным юнцом. Валентиниан III был испорчен матерью и вырос человеком, интересующимся не имперскими обязанностями, а удовольствиями. Его постоянно окружали астрологи и колдуны, и он постоянно ввязывался в любовные интриги с чужими женами, хотя его собственная супруга была удивительно красива. Он был неплохим лучником, хорошим бегуном и занимался верховой ездой, если, конечно, можно верить Флавию Вегецию Ренату, посвятившему ему трактат об искусстве войны.
С конца регентства и до своей смерти Аэций был хозяином Западной империи. Именно его политике и силе оружия можно приписать то, что имперское правление в провинциях не рухнуло в середине V века. О его работе в эти годы исторических трудов нет. Мы знаем лишь то, что можем найти в хрониках, написанных людьми, которые выбирали факты без разбора. Если бы мы располагали трудами придворного поэта того времени, то, безусловно, могли бы узнать больше, потому что даже из единичных сохранившихся фрагментов мы узнаем факты, не указанные больше нигде. Испанец Флавий Меробавд сделал для Валентиниана III и Аэция то, что Клавдий сделал для Гонория и Стилихона, хотя и не так талантливо.
Положение Аэция в эти годы укрепилось благодаря обручению его сына с императорской дочерью - это мероприятие вряд ли могла приветствовать Галла Плацидия. С Валентинианом III Аэций вряд ли мог быть в дружеских отношениях. Тот факт, что всемогущий министр в свое время поддержал узурпатора Иоанна, вероятнее всего, так никогда и не был забыт. Кроме того, юному императору вряд ли нравилась необходимость урезать свои личные расходы, чтобы помочь государству преодолеть финансовый кризис. Значительно сократились государственные доходы, поступавшие из Африки, страдавшей от нашествия вандалов, а в 439 году эти самые богатые провинции страны полностью перешли в руки варваров. Доход, получаемый из Галлии, вероятнее всего, тоже стал намного меньше. Неудивительно, что правительство в 444 году открыто признало, что "возможности нашей казны не соответствуют необходимым расходам".
Тем временем соглашение 435 года вскоре было нарушено Гейзерихом. Он вовсе не собирался отказываться от своих планов полного завоевания римской Африки. В октябре 439 года был взят Карфаген. Если и были новости, которые могли испугать и шокировать людей, помнивших, что двадцатью девятью годами раньше Рим сам был в руках готов, то это информация о том, что враг взял город, который в далеком прошлом был самым грозным врагом Рима. Италия дрожала. Карфаген был в руках врага, а значит, ее берега и города больше не были в безопасности. И действительно, прошло совсем немного времени, и стало известно, что Гейзерих подготовил к выходу в море большой флот, правда, пункт его назначения пока оставался в тайне. Рим и Неаполь стали поспешно готовиться к обороне, Зигисвулт принял меры к защите берегов. Аэций и его армия были вызваны из Галлии, а император Феодосий приготовился послать помощь. В Константинополе действительно были причины для тревоги. Пираты-вандалы могли напасть как на восточные, так и на западные берега Средиземного моря, под угрозой были и торговые пути. Было принято решение о целесообразности укрепления берегов Босфора. Средиземное море перестало быть "римским озером".
Глава 8
Новая угроза для империи
Договор между Аэцием и Гейзерихом
Одним из самых значительных достижений Гейзериха было создание военно-морской мощи, способной соперничать с Римом. После ее появления Риму не пришлось долго ждать нападения. В 440 году, получив сообщение об активной подготовке к обороне итальянских берегов, Гейзерих направил свою первую морскую атаку на Сицилию и осадил Палермо. Город, однако, ему не сдался. Тем временем крупный флот был подготовлен в Константинополе, который в 441 году вышел в море, имея целью блокировать Карфаген. Он вошел в сицилийские воды, и Гейзерих, который уже отказался от кампании на Сицилии и возвращался в Африку, встревожился. Он начал переговоры с Римом, и в 442 году был заключен следующий договор. По нему Африка была разделена между двумя хозяевами. Этот договор отменял соглашение 435 года и был намного менее выгоден для Рима. Империя получала обратно две мавретанские провинции и уступала вандалам провинцию Проконсульская Африка, включая Карфаген, провинцию Бизацена (лежащую дальше к востоку между Проконсульской Африкой и нынешней Триполитанией) и большую часть Нумидии. Самые плодородные и важные части диоцеза Фарика в Триполитании оставались у империи.
В то же время, видя успехи вандалов и понимая, что имперская власть в Западной Европе катастрофически слабеет - римскую территорию стало очень трудно защищать от многочисленных врагов, которые формально входили в империю на федеративных началах, но постоянно стремились раздвинуть свои границы, - Аэций решил, что лучше всего будет установить дружеские отношения с Гейзерихом. В руках Аэция теперь находились правительство и политика Запада. Гейзерих являлся самым умным и способным из его противников, и Аэций стремился не дать этому амбициозному монарху повода для еще одного нападения на Сицилию, Сардинию или саму Италию. Поэтому он оказал давление на Валентиниана III, чтобы организовать помолвку его старшей дочери Евдоксии и Гунериха, сына Гейзериха. Возможно, этот вопрос обсуждался вместе с соглашением, но решение принято не было. Дело в том, что Гунерих уже был женат. Король вестготов Теодорих пожаловал ему руку своей дочери. Такой союз между вандалами и готами не мог понравиться Аэцию. В его интересах было поддержание между этими народами враждебности, которая существовала еще со времен кампании Валии в Испании. Наличие готской жены у сына не было препятствием для Гейзериха, и повод для отказа от нее был найден очень быстро. Девушку обвинили в попытке отравления короля, наказали, отрезав нос и уши, и в таком виде отослали домой к отцу. Этот инцидент воскресил вражду между вестготами и вандалами. А Гунерих снова мог строить более выгодные матримониальные планы.
Завоевание англосаксами Британии
Тем временем, пока происходила потеря Африки, Аэций был занят защитой Галлии от салических франков, наступавших с севера, и вестготов и бургундов - с юга. Мы не станем пока говорить о салических франках, так же как не будем вдаваться в детали вражды между Аэцием и Теодорихом I, королем вестготов, поскольку все это никак не отразилось на географии Галлии. Замечу только, что благодаря Аэцию имперское правление не рухнуло во всех провинциях еще в середине V века.
Оно не выдержало пока лишь на крайнем юге империи - в Африке и на ее крайнем севере - в Британии. В середине V века эти провинции были потеряны. Год 442 - дата потери Африки, поскольку, хотя провинции Мавретании еще оставались имперскими еще десять лет, от самых лучших африканских территорий пришлось отказаться. Год, обычно считающийся потерей Британии, - 410-й, хотя существуют свидетельства того, что римские полки и римские чиновники оставались в британских провинциях до 430 года. Согласно исконным британским преданиям, нашествие англосаксов имело место в 428 году, а англосаксонские традиции, которые мы находим у Беды, бенедиктинского монаха, написавшего "Церковную историю народа англов", относят начало их господства к 448 году. Но в галльских хрониках того времени мы видим другую дату - 442 год. По моему мнению, именно она является верной. Именно в это время была выведена римская администрация (и легионы. - Ред.) и на острове вскоре утвердилась власть саксов (а также англов и ютов. - Ред.).
На протяжении всех этих лет, примерно с середины правления Гонория до середины века, Британия страдала от постоянных набегов не только саксов, но также пиктов и скоттов, и обитатели южной части острова нередко бежали в Галлию или Арморику. Так появилась Бретань.
Трудности, которые преследовали Аэция, стремившегося защитить западные провинции, были серьезными и в основном имели финансовый характер. Они не позволяли ему принять активные военные меры против вандалов, вынудили отказаться от защиты Британии и оставить ее врагам. Но финансовые трудности были не единственными. Примерно в 435 году ситуация в Европе начала изменяться. И до 454 года в ней господствовали гунны.
Гунны и Аттила
До сих пор гунны помогали Аэцию вести войну против германцев. Он был другом гуннского короля Ругилы, который помог ему в 433 (436. - Ред.) году подчинить бургундов. Племенами гуннов управляли их вожди, но Ругала, судя по всему, объединил все племена в некую политическую общность и обосновался между Тисой и Дунаем. Соглашение, которое правительство Равенны заключило с Ругал ой, когда гунны ушли из Италии в 425 году после захвата узурпатора Иоанна, вероятно, включало пункт об оставлении гуннами паннонской провинции Валерия (Прибрежная Валерия), которую они занимали сорок пять лет. Но вскоре после этого была достигнута новая договоренность, по которой часть диоцеза Паннонии - очевидно, район в низовьях Савы, но не включающий Сирмий - был отдан им. Мы можем сделать вывод, что эта уступка была сделана Аэцием в обмен на помощь Ругилы в 433 (436. - Ред.) году.
Ругала умер вскоре после бургундской войны. Его преемниками стали его племянники Бледа и Аттила, сыновья Мундзука. Они были соправителями. На этом этапе исторического развития Бледа не сыграл заметной роли. В течение последующих двадцати лет ведущим актером на исторической сцене был Аттила, и его имя помнят до сих пор. Он не обладал привлекательной внешностью. Если верить греческому историку, его черты были "отмечены печатью его происхождения, а на портрете Аттилы ясно видны черты современного калмыка - большая голова, смуглое лицо, маленькие, глубоко посаженные глаза, плоский нос, несколько волосков вместо бороды, широкие плечи, непропорционально короткое квадратное тело, дышащее силой. Высокомерный вид и манеры короля гуннов выражали сознание его превосходства над всем остальным человечеством, он имел привычку яростно вращать глазами, словно хотел насладиться ужасом, который вселял".
Об Аттиле мы имеем более ясное представление, чем обо всех других германских королях, которые играли заметную роль в эпоху Великого переселения народов. Историк Приск, сопровождавший своего друга Максимина, посла к Аттиле, в 448 году и давший полный отчет об этом посольстве, нарисовал выразительный портрет монарха и описал его двор. История настолько интересна, что я приведу несколько отрывков из нее.
"Максимин убедительными просьбами заставил меня ехать вместе с ним. Мы пустились в путь в сопровождении варваров и приехали в Сердику (совр. столица Болгарии София. - Ред.), город, отстоящий от Константинополя на тринадцать дней пути для быстрого пешехода. Остановившись в этом городе, мы сочли правильным пригласить к столу Эдикона и бывших с ним варваров. Жители Сердики доставили нам баранов и быков, которых мы закололи. За обедом во время питья варвары превозносили Аттилу, а мы - своего государя. Вигила заметил, что не прилично сравнивать божество с человеком; что Аттила человек, а Феодосий божество. Гунны услышали эти слова и разволновались. Мы обратили речь к другим предметам и успокоили их гнев ласковым обхождением, а после обеда Максимин задобрил Эдикона и Ореста подарками - шелковыми одеждами и драгоценными каменьями… Когда мы прибыли в Наисс (совр. Ниш в Сербии. - Ред.), то нашли этот город безлюдным и разрушенным неприятелями. Лишь немногие жители, одержимые болезнями, укрывались в священных обителях. Мы остановились поодаль от реки, на чистом месте, а берега ее все были покрыты костями убитых. На другой день мы приехали к Агинфею, предводителю стоявших недалеко от Наисса иллирийских войск (magister militum per Illyricum), для объявления ему царского повеления и для получения от него пяти человек беглых, из числа семнадцати, о которых было упомянуто в письме к Аттиле. Мы вступили с ним в переговоры и объявили ему, чтоб он выдал гуннам пятерых перебежчиков. Агинфей выдал нам беглых, обратившись к ним с ласковыми словами. На следующий день мы вышли из Наисса в направлении к реке Дунай. Мы вступили в местность, осененную деревьями, где река образовала много излучин. Здесь, на рассвете, когда мы думали, что идем к западу, представилось глазам нашим восходящее солнце. Многие из наших спутников, не знавшие положения места, вскрикнули от удивления, - как будто бы солнце шло против обыкновенного течения своего и представляло явление, противное естественному! Но по причине неровности места та часть дороги обращена была к востоку. Пройдя это трудное место, мы вышли на равнину, которая была болотиста. Здесь перевозчики из варваров приняли нас на лодки, которые выдалбливаются ими из срубленного леса. Они перевезли нас через реку. Эти челноки не для нас были приготовлены. На них были перевезены попавшиеся нам на дороге множество варваров, потому что Аттила хотел переехать в римскую землю, как будто бы для того, чтоб охотиться. В самом же деле его намерения были враждебными, под тем предлогом, что не все беглецы были ему выданы. Переправившись через Дунай, мы ехали вместе с варварами около семидесяти стадиев и были принуждены остановиться на равнине, пока Эдикон и его товарищи не донесли Аттиле о нашем прибытии. Вместе с нами остановились и препровождавшие нас варвары. Поздно вечером, как мы стали ужинать, услышали топот скачущих в нашу сторону коней. Два скифа подъехали к нам и объявили приказ ехать к Аттиле. Мы просили их поужинать с нами. Они сошли с коней и ели с нами с удовольствием. На другой день они были нашими проводниками. К девяти часам дня мы прибыли к шатрам Аттилы: их было у него много. Мы хотели разбить свои шатры на одном холме; но попавшиеся нам навстречу варвары запретили это делать, говоря, что шатер Аттилы стоит на низменном месте. Мы остановились там, где нам было указано скифами…" (Затем было получено сообщение от Аттилы, который знал о характере посольства; в сообщении было сказано, что, если посланникам больше нечего ему сообщить, он их не примет, и они с неохотой стали готовиться к отъезду). "Уже мы вьючили скотину и хотели, по необходимости, пуститься в путь ночью, как пришли к нам некоторые скифы с объявлением, что Аттила приказывает нам остановиться по причине ночного времени. К тому же месту пришли другие скифы с присланными к нам Аттилою речными рыбами и быком. Поужинав, мы легли спать. Когда рассвело, мы еще надеялись, что получим от варвара какой-нибудь кроткий и снисходительный отзыв, но он прислал опять тех же людей с приказом удалиться, если мы не можем сказать ничего другого, кроме того, что ему было уже известно. Не дав на то никакого ответа, мы готовились к отъезду; между тем Вигила спорил с нами, утверждая, что нам надлежало объявить, что у нас было что еще сказать Аттиле. Видя Максимина в большом унынии, я взял с собою Рустикия, который знал скифский язык, и вместе с ним пошел к Скотте. Рустикий приехал в Скифию вместе с нами. Он не был причислен к нашему посольству, но имел какое-то дело с Констанцием, который был родом из Италии и который Аэцием, полководцем западных римлян, прислан был к Аттиле в письмоводители. Я и пошел с ним к Скотте, потому что Онигисий был тогда в отсутствии. Приветствовав Скотту через Рустикия, которого я употребил вместо переводчика, я объявил ему, что он получит много подарков от Максимина, если доставит ему средство представиться Аттиле; что посольство Максимина будет полезно не только римлянам и гуннам, но и самому Онигисию, ибо император желает, чтоб Онигисий был отправлен к нему посланником для разрешения возникших между римлянами и гуннами споров и что, по приезде в Константинополь, он получит богатейшие подарки. Я говорил притом Скотте, что в отсутствие Онигисия он должен оказать свое содействие нам, или, лучше сказать, брату своему, в таком добром деле; что, как мне было известно по слухам, Аттила слушается и его советов, но что я не мог полагаться на одни слухи, если и на опыте не узнаю, какую силу имеет он при своем государе. Скотта сел на коня, поскакал к шатру Аттилы. Я возвратился к Максимину, который вместе с Вигилою был в крайнем беспокойстве и унынии, и пересказал ему разговор мой со Скоттою и полученный от него ответ. Я советовал Максимину приготовить подарки для представления их варвару и подумать о том, что нужно будет ему говорить. Услышав это, Максимин и Вигила, лежавшие на траве, вскочили на ноги, похвалили мой поступок и отозвали своих людей, которые пустились уже было в путь с вьючными животными. Максимин и Вигила рассуждали между собою о том, как приветствовать Аттилу и как поднести ему подарки от себя и от царя. В то самое время, когда они о том заботились, Аттила призвал нас к себе через Скотту. Мы вошли в его шатер, охраняемый многочисленною толпою варваров. Аттила сидел на деревянной скамье. Мы стали несколько поодаль, а Максимин, подойдя к варвару, приветствовал его. Он вручил ему царские грамоты и сказал, что царь желает здоровья ему и всем его домашним".
Я приведу еще один отрывок - описание пира, устроенного Аттилой.