Столкновение с современностью
В Токио я попал практически случайно - я не планировал мое путешествие в столицу, но случилось так, что на свой день рождения экспромтом решил сесть на скоростной поезд "Синкансэн" и отправился в город огней и ночной жизни. Километры до Токио пролетели очень быстро - каких-то два часа мелькания маленьких японских домиков в иллюминаторе "Синкансэна". Наконец поезд прибыл на центральную станцию Токио, откуда я пешком отправился осматривать достопримечательности японской столицы.
Трудно сказать, чем же так привлекает Токио миллионы туристов. Внешне это просто огромный мегаполис с небоскребами и прочей атрибутикой больших городов. Но у этого города есть непередаваемый дух свободы. Глоток этой самой японской свободы я сделал ночью, предварительно проехав по всем районам города в поисках ночлега. Заранее забронировать комнату в отеле я отчего-то не догадался, вот и пришлось колесить по всему городу. Мне посоветовали устроиться в так называемом модуле. "Комнаты" в таком отеле - это ячейки-модули, расположенные в несколько рядов и этажей. Помните фильм "Пятый элемент"? Там тоже были модули, в которых главные герои спали в самолете. Вот только в японском модуле есть еще и телевизор, радио, кондиционер, журналы - вообще все, чтобы нормально провести время и отвлечься от мыслей о клаустрофобии…
Я, сидя в модуле, думал вовсе не о страхе замкнутого пространства, а о совершенно ином.
"Чуткий ко всяким проявлениям движения жизни, японец мало любит форму, этот предел подвижности. Симметричность всего живущего, форм животных и растений - это явное выражение стремления природы к равновесию - оставляет его совершенно равнодушным. Он наблюдает и ухватывает в природе асимметричное, нарушенное равновесие, подчеркивает формы в момент изменения", - писал в 1904 году в книге "Япония и ее обитатели" Г. Востоков.
Как же примирить современную симметричность Японии и ее древнюю, асимметричную, душу?
Рай самураев
Когда глупого ронина выбросили через ворота на арену, зрители возрадовались и зааплодировали.
Да и как было не радоваться, когда дуралей подполз на четвереньках к брошенному в песок мечу, вспугнув двух слуг, убиравших кровавые следы предыдущей битвы. Те спаслись от дурня через ворота. Из толпы донеслись крики:
- Покажи им! Отомсти за своего брата, малый!
Акира чувствовал, что душа его сейчас далеко и от него самого, телесного, и от всего, что произошло с ним в жизни. Он не понимал, что Токоты больше нет, он чувствовал лишь рукоять легендарного меча в руках, и рукоять эта еще сохранила тепло рук его брата. Теперь это тепло было всем, что осталось от Токоты.
Раздался боевой звук труб, и Акира зажмурил глаза. Наступил момент невероятной ясности. Домой ему путь заказан, не вернется он. Состязания были его идеей, а укоризненные взгляды остальных - "Почему ты взял с собой Токоту?" - убили бы его.
Не было у Акиры выхода. Жизнь и смерть утратили свое значение.
Вэй Гуань вышел на арену через правые ворота. Толпа жадно, голодно воззрилась на него, ведь глупый ронин перестал уже развлекать ее.
Вэй Гуань медленно стянул с плеч бесцветную одежду, обнажив торс. Зрители зашевелились в изумлении, увидев его татуировку, невероятное, филигранное произведение искусства, начинавшееся между лопаток и стекавшее вниз по спине. На татуировке изображались два бога, мужское божество Изанаги но микото и женское Изанами но микото, в великолепных одеяниях и роскошных масках, стоявшие на подобном радуге мосту в небесах.
Вэй Гуань медленно подошел к Акире и остановился в паре метров от него. Руки его казались расслаблеными. Акира все еще стоял, зажмурив глаза, сжимая меч и не глядя на своего противника.
- Что такое присутствие Ничто?
Акира открыл глаза. Несколько мгновений он пытался осознать, о чем его спрашивают.
- Что такое присутствие Ничто? - терпеливо повторил Вэй Гуань. Он говорил очень тихо и очень отчетливо.
- Исчезни, - устало отозвался Акира. - Или я убью тебя. Я ничего не имею против тебя самого и не хочу играть по правилам сёгуна, все это не имеет никакого смысла, но если ты не оставишь меня в покое, клянусь, я уничтожу тебя.
- Что такое присутствие Ничто?
- Оставь меня с миром, будь добр, монах. Мне нужно… мне нужно все вернуть.
Публика вдоль балюстрады начала позевывать от скуки и свистеть:
- Да, боритесь же вы, ленивые собаки!
- Обнажи свой меч, Акира!
- Что такое? Да убьете вы друг друга, наконец?
- Твой брат был лучше, он хотя бы сопротивлялся!
- Ба, да вы - трусы!
- Убить обоих? Обоих убить!
- Сацудзо!
- Пусть Сацудзо убьет их!
Дикий смех сетью оплетал Акиру и душил его. Он был старшим из сыновей героя Текемады, а люди смеялись над ним. Он держал в руках легендарный меч, а они смеялись. Это было еще хуже, еще ужасней, чем смерть Токоты, павшего все же в борьбе. "Твой брат был лучше". Текемада покачал бы головой и отвернулся, если бы мог сейчас видеть своего старшего.
Нет, так не должно быть! Он не должен сдаваться и просто так уступать. У него еще пять живых братьев и сестер, ему есть о ком позаботиться. А это значит, он должен выжить в этих состязаниях и вернуться домой, любой ценой! Но как?
Мог ли он после того, что произошло с Токотой, рассчитывать еще на что-то? Вряд ли.
Он видел лишь одну-единственную возможность: он должен победить Вэй Гуаня и убить его, приняв участие в кровавой игре сёгуна.
И Акира дико взмахнул мечом, а Вэй Гуань начал пританцовывать. Акира взрезал песок и само небо, но ни разу не попал в тело юного монаха. Внезапно Вэй Гуань взлетел в воздух, и Акира упал на арену, а меч выскользнул из пальцев юного воина. Песок взметнулся ввысь. Вэй Гуань вновь расслабился.
В почетной ложе сёгуна повскакивали со своих мест самураи:
- Что это было?
Сёгун прищурился. Невероятно! Такого быстрого удара он еще никогда не видел, а уж он многое повидал в своей жизни, больше, чем остальные воины. Сёгун слышал о многих удивительных вещах, но это… да было ли такое вообще возможно? Один-единственный удар…
Акира, страшно кашляя и взмокнув от усилий, поднялся на ноги. Что-то сломалось в нем, и ему казалось, что во всем его теле поселилась безграничная боль.
Босой, полуобнаженный монах приблизился к противнику, подарив тому драгоценную тень.
- Что такое присутствие Ничто?
Акира сейчас почти рассмеялся бы, если бы помнил, как это делается. Это какое-то безумие, этот полуголый сумасшедший монах с глазами-миндалинами не подходил ко всему тому, чему учил его в воинском искусстве отец.
- Все, - выдохнул Акира, стараясь удержаться на дрожащих ногах. - Все и есть присутствие Ничто. Об этом знает каждый ребенок.
- Правда? Но все не похоже на Ничто, как любовь не похожа на ненависть.
- Лучше не спрашивай меня. Лучше борись. - Акира вновь вцепился в меч и устремился на противника. Он был уверен, что попадет, но его удар ушел в пустоту. Акира вновь обрушился на монаха и вновь изрубил лишь песок.
Вновь удар. Еще удар.
Он должен попасть на этот раз! Удары были такими быстрыми, что отнимали все его силы. Но монах по-прежнему танцевал свой танец, и никто бы не смог убить его.
Через какое-то время Вэй Гуань начал прикасаться к противнику - к его спине, голове и плечам, и иногда прикосновения эти казались ужасающе нежными, словно монах поглаживал Акиру. Но тот становился все слабее и слабее. Все больше иероглифов его имени отлетали прочь из жизни. Акира потерял легендарный меч, имена отца и матери, а вместе с ними и воспоминания об ужасной гибели брата Токоты. В последние мгновения Акира даже почувствовал почти умиротворение и улыбнулся…
Сёгун поднялся со своего места и зааплодировал победителю.
Ему было видение о будущем боевых искусств и конце всех легендарных учений, и крики вокруг подтвердили ему, что это видение он делит с десятью тысячами других людей.
Самоубийство верных
Дзюнси или ойбара. Самоубийство верных, "убийство из-за верности".
Первоначально оно совершалось самураем лишь в том случае, если его господин был убит в бою или наемными убийцами. Подобная практика описывается в китайской летописи VII столетия, рассказывающей о "людях Ямато".
Особенно "популярно" дзюнси становится начиная со второй половины XV века. В "Хагакурэ" помещен рассказ об одном подобном случае. К Сукэдзаэмону, управителю владетельного даймё Набэсима, посланец даймё доставил приказ сделать харакири из-за дурного поведения дочери, покрывшей бесчестьем и позором имя отца. Сукэдзаэмон закончил партию игры в го, а затем отошел в сторону и спокойно вспорол себе живот.
Но у Сукэдзаэмона были в услужении восемнадцать самураев-вассалов. Не желая расставаться со своим любимым господином, эти самураи испросили у посланца даймё разрешения последовать вслед за умершим господином. Посланец, ужаснувшись такому большому количеству жертв, ответил им от имени даймё отказом. Тогда сын Сукэдзаэмона сказал: "Если воин сказал, что он умрет, бесполезно его останавливать. Пожалуйста, разрешите им сделать харакири". Встреча восемнадцати вассалов Сукэдзаэмона с господином на том свете была обеспечена.
Не менее примечательна в данном отношении клятва братьев Кусуноки после битвы при Минатогава, описанная в шестнадцатой главе "Тайхэйки":
"Направившись на север от Минатогава, Масасигэ прибежал в одно селение. Здесь, намереваясь распороть себе живот, он снял доспехи и осмотрел свое тело: оказалось, что на нем было одиннадцать ран. С ним было 72 человека из отряда, и ни у одного из них не было менее трех-пяти ран. Все родичи Кусуноки в количестве тринадцати и их воины в количестве более шестидесяти человек расположились в ряд в зале шесть кэн и, в один голос десятикратно возгласив призыв к буддам, все вместе разом распороли себе животы.
Масасигэ, сидя на возвышении, обратился к своему младшему брату Масасуэ и спросил его: "Последнее желание человека перед смертью определяет его судьбу в грядущем. Чего же из всего, что есть в девяти мирах, хочешь ты теперь?" Масасуэ хрипло засмеялся: "Все семь раз родиться на свет снова человеком и каждый раз истреблять государевых врагов". Масасигэ радостно улыбнулся и сказал ему: "Твое желание недоброе, но и у меня такое же. Итак, родимся снова вместе на свет и добьемся исполнения этого нашего желания". И, дав друг другу такую клятву, оба брата проткнули друг друга мечами и пали рядом на одно и то же изголовье".
Самоубийства верных становились обычной практикой между буси. Надо сказать, что, по данным "Вэйчжи" ("Хроника Вэй"), дзюнси было специально запрещено указом еще в 646 году, но, разумеется, самоубийства подобного толка так и продолжались. Вот еще один пример из "Тайхэйки":
"Принц спросил: "А как нужно убивать себя?" Ёсиаки, сдерживая хлынувшие слезы, проговорил: "Вот так…" И, не договорив до конца, выхватил меч, повернул его на себя, вонзил в левый бок и разрезал себе несколько ребер по направлению к правому боку. Затем вынул меч, положил его перед принцем, упал ниц и умер. Принц тотчас же взял меч. обнажил свое подобное снегу тело и, вонзив меч около сердца, пал на то же изголовье, что Ёсиаки.
Все бывшие с принцем… воскликнули: "Мы тоже вслед за принцем!" В один голос возгласили молитву буддам и все сразу совершили харакири. Видя это, воины, числом более трехсот, что стояли во дворе, стали пронзать друг друга мечами и грудою свалились на землю".
Поверьте, это вовсе не литературщина, не художественное преувеличение японских романтиков с пером в руке. К примеру, после смертей Мацудайры Тадаеси и Хидэясу произошло 1607 дзюнси. Самоубийства совершали даже самые высокопоставленные лица. Так, в 1651 году после смерти сёгуна Токугавы Иэясу покончили с собой тринадцать его ближайших советников, в том числе и двое редзю (старших советников). Намереваясь лишить себя жизни, владетельный даймё Утида Масанобу собрал гостей, чтобы выпить с ними по прощальной чарке саке. У него собралась компания из пятидесяти-шестидесяти человек. Вечером он отдохнул - до двенадцати часов ночи, а проснувшись, поворчал, что его не разбудили вовремя, хотя он так об этом просил. С такими словами Масанобу уселся на циновку и вспорол себе живот.
Дзюнси практиковалось столь широко, что многие даймё объявили его вне закона. В 1663 году его попытались запретить уже на уровне сёгуна. За самоубийство верных начинают наказывать. Так, когда в 1668 году скончался даймё Окудайра Тадамаса, один из преданных его вассалов совершил дзюнси. Ему-то на небесах будет уже все равно. Но… по приказу сёгуна убьют его детей, вышлют прочь всех остальных родственников и лишат их феода.
Однако, несмотря на меры устрашения, убийства из-за верности все равно продолжались. И вот уже в XX веке прогремело и ужаснуло мир двойное убийство генерала Ноги и его жены после смерти в 1912 году императора Японии Мэйдзи.
В день похорон императора Мэйдзи генерал Ноги Марэсукэ отправился во дворец и воздал последние почести своему скончавшемуся повелителю. Вечером он вернулся домой со службы, поужинал с женой Сидзуко и дождался захода солнца, когда пушечные залпы возвестили о том, что катафалк с телом императора проезжает через дворцовые ворота. Это было словно сигналом к действию: генерал и его жена сели напротив портрета императора, после чего Ноги вспорол себе живот, а Сидзуко тоже совершила харакири, поскольку со Средних веков жены самураев наносили смертельный удар себе в сердце. Такой кинжал, кайкэн, всегда был свадебным подарком мужа. Рядом с телами обнаружили затем завещание генерала Ноги Марэсукэ, среди всего прочего написавшего: "Я не могу более служить своему господину. Находясь в глубоком горе по причине его смерти, я решил окончить свою жизнь".
Столкновение с современностью
Ночная жизнь Токио встретила меня миллионами мерцающих разноцветных рекламных огней. В два часа ночи район Синдзюку, считающийся одним из самых злачных мест города, начинал безумную "движуху". Тысячи мотоциклистов и скутеристов приезжают сюда, чтобы ночью "оттянуться" по полной программе, по улицам ходят панки с невообразимыми прическами и девушки в откровенных нарядах и юбках намного выше колена. Зрелище, увиденное мной в два часа ночи, когда город просто бурлит жизнью - со всех сторон разноцветьем манят неоновые вывески разных клубов и т. д., - поразило мое воображение, наверное, навсегда. Поразило его и другое.
Надо сказать, что миф о том, что японские города - стерильно чистые, себя оправдывает: это и есть самый настоящий (и даже циничный) миф. Конечно же, на центральных улицах городов очень чисто, там можно даже сидеть на асфальте и не запачкаться. Но так обстоят дела далеко не во всех районах японских мегаполисов. Когда попадаешь в токийский район Синдзюку, то чувствуешь, что очутился в каком-то грязном квартале города из фантастического фильма или же на индустриальной свалке. Прямо на дорогах валяются всевозможные банки из-под горячительных напитков, которые подбирают местные бомжи.
Я пробирался по району, больше смахивающему на декорацию к недорогому голливудскому фильму, и вспоминал слова Бернарда Рудофски, сказанные им в 1966 году в "Мире кимоно":
"Японцы усовершенствовали методы дистиллирования красоты… до степени, неведомой нам… Поскольку вкус в Японии находится в общественном пользовании, он никогда не носит на себе личного клейма. Образцы красоты обретают поэтому силу закона".
Грани… Грани реальности и грани карикатуры на нее все время сталкиваются… Дистиллированная красота - карикатура или реальность?