Однако не всё в этом мире происходит по нашему желанию. Женька-то, может, и хотела этого ребенка всею душой, искренне, но вот моральное ее состояние оставляло желать лучшего. Она словно бы на самом деле умерла, умерла душою. Ни есть не хотелось, ни пить, ни двигаться, ни дышать. Один только нескончаемый нервный тик, выматывающий и без того полумертвую душу. Днем и ночью, без перерыва на сон и обед, дергалось и дергалось проклятое веко левого глаза. Две недели без малейшей передышки, целых две недели. Ничем его нельзя было остановить, ровным счетом ничем. И Женя уже решила, что на всю жизнь останется с этим тиком. Как нервнобольная.
Однако все кончилось. Кончилось так, что сама Женька, пожалуй, предпочла бы остаться с тиком до конца жизни. Уж лучше с тиком, чем…
Женя, смертельно бледная и обессиленная, почти не чувствующая своего измученного тела, лежала на неудобной больничной кровати. Белая дверь открылась, и в палату вошел доктор. Проверил Женькин пульс, померил давление. Женя беспрекословно позволяла вертеть свою руку так и этак, потому что рука в этот момент интересовала ее меньше всего на свете. Она так жадно ловила взгляд доктора, но он почему-то старательно отворачивался в сторону. Лишь проделав все необходимые манипуляции, тихо проговорил:
- К сожалению, мы его потеряли. Еще хотя бы две-три недели, и он родился бы жизнеспособным. А так… Слишком рано. Знаете, ученые считают, что даже у нерожденных детей бывают суицидальные наклонности. Они ведь всё чувствуют. Чувствуют, когда их появлению не рады… И тогда они просто не хотят жить в таком жестоком мире. Не отчаивайтесь, вы еще так молоды, у вас еще все будет хорошо…
Женя понимала, что это она виновата в смерти ребенка. Не ставший в мгновение ока безымянным предатель, не мать, категорически не желающая становиться бабушкой, не Любка Пивоварова, предательница. Только она, только Женя. Потому что не смогла обуздать свои ненависть и отчаяние, не усмирила свое жуткое настроение. Да, наверное, настроение в первую очередь. Она обязана была успокоиться, не ради себя, не ради предателя, потерявшего имя. Ради малыша, ради своего крошечного нерожденного мальчика она обязана была быть спокойной, должна была радоваться его скорому появлению на свет. Но на две страшных недели она забыла о предстоящей радости, позволив себе быть несчастной. А малыш, оказывается, все чувствовал. Он понял, что его никто не хочет, он никому не нужен, ведь даже мать и та думала не о нем, а о каком-то безымянном предателе. Он не захотел быть обузой, не захотел появляться на свет в столь несовершенном и несправедливом мире. Да, даже нерожденные дети могут иметь суицидальные наклонности…
Глава 3
Ровным счетом ничего знаменательного не происходило в жизни Женьки Денисенко. Дом, работа, снова дом. И никакой личной жизни. Можно сказать, одни сплошные дыроколы.
Да, Женя оказалась совершенно права - такая работа не могла ей понравиться. Целыми днями приходилось копаться в Интернете, выуживать порой скудную деловую информацию, выискивать номера телефонов предприятий, компаний и различных мелких фирмочек, потенциальных клиентов, с утра до вечера обзванивать совершенно незнакомых людей, на пальцах объясняя каждому собеседнику немыслимую выгоду сотрудничества с фирмой 'Все для офиса', которую она и представляла.
С другой стороны, эта рутина как нельзя лучше отвечала внутреннему состоянию Евгении. Ей слишком тяжело давалось собственное 'я', ей было намного удобнее раствориться в работе, словно бы исчезнуть, перестать существовать хотя бы на восемь часов в день. Перестать ощущать неизбывную свою боль по прошлому, тоску по счастливому будущему, которому, Женя это точно знала, она никогда не позволит наступить. Знала, ненавидела себя за это, и продолжала надеяться на то, что жизнь ее еще не окончена, что ведь рано ставить на себе крест в двадцать три года, даже если и имеешь за плечами очень горький опыт.
Но почему-то, вопреки здравому смыслу, она гнала от себя не тяжелые воспоминания, а именно надежду на лучшее, раз и навсегда поставив на себе крест. Ей без особых сложностей удалось убедить себя в том, что это именно она виновата в том, что произошло несколько лет назад. А разве это не так, вновь и вновь спрашивала Женя у самой себя. Разве не ее вина в том, как далеко зашла их 'дружба' с тем, чье имя ныне проклято? Разве не она виновата в том, что забеременела? Да, Он прав, Он абсолютно прав - ведь Он же не насиловал Женьку, не принуждал, Он ведь ее даже не уговаривал! Она сама! Всё сама! Сама влюбилась, сама растаяла от первого же Его прикосновения к ее обнаженной коленке. Сама с радостью упала в Его объятия, сама вприпрыжку бежала на их любимую полянку, сама с замирающим от страха сердцем прошмыгивала мимо бдительной вахтерши общежития, сама вела Его в родной дом, пользуясь отсутствием матери. Тогда какие могут быть претензии? Он, безымянный, прав, абсолютно прав. Пусть даже и предал ее, но даже в своем предательстве оказался прав. Именно так и надо поступать с такими дурами, как Женька. Потому что именно этого она и заслуживает. Потому что дура. Легковерная дура. И из-за дурости своей, из-за легковерности, не имеет права на счастье.
И потому работа Женю вполне устраивала. И Женя даже находила своеобразный кайф в том, что эта работа ей совсем не нравится. Она словно бы все еще наказывала себя за прошлое, за свое горе, за свою беду. За то, что позволила произойти этой беде, за то, что позволила своему малышу почувствовать себя лишним, ненужным. Женя даже была уверена, что эта работа - слишком мягкое для нее наказание, потому что позволяла ей на восемь часов в день перестать чувствовать себя убитой горем. Работа - это как ежедневный отпуск от тотального несчастья, которое она сама себе прописала, как профилактику от очередной беды.
Дом, работа, дом. Рутина. Выходные - кошмар на улице Вязов. Потому что с вечера пятницы, едва вернувшись домой, до самого утра понедельника Женя чувствовала себя проклятой. Одна, всегда одна, днем и ночью - одна, одна, одна. Ираида Алексеевна, в очередной раз выйдя замуж, уехала в Петропавловск-Камчатский к мужу. Обычно, вспоминая об этом факте, Женя издавала вздох облегчения, тут же пугаясь перспективе очередного материного развода. В выходные же жалела о том, что мать уехала и даже поругаться с ней не удастся. Ах, уж лучше бы мама пилила ее с утра до вечера, как раньше, только бы не эта проклятая тишина в квартире, оглушительно напоминающая Жене об одиночестве!
Иногда ее одинокие вечера скрашивала Лариса Сычева. Впрочем, особо своими визитами и звонками не докучала и она. Потому что давно поняла, что с закомплексованной донельзя Женькой ей не по пути. Дело молодое - двадцать три года, самый смак, самый цимус, ведь молодость не возвращается, а значит, надо успеть нагуляться вволю, надо насладиться ею всласть, по самое 'не хочу', чтобы потом, лет этак в сорок, не стало вдруг мучительно больно за бездарно профуканную без толку молодость. Денисенко же для себя избрала другую дорогу - добровольное полуманашество, с которым свободолюбивая Лариска смириться не могла ни под каким соусом.
Казалось бы, ровным счетом ничего общего между ними не осталось, под воздействием времени и внешних обстоятельств бывшие лучшие подруги изменились кардинально. Однако что-то неведомое, незримое их по-прежнему связывало. По большому счету, если и был в Женькиной жизни кто-то, так это Лариска. А вот жизнь Сычевой была более разнообразной.
В студенчестве они дружили втроем - Женька, Лариска и Любаша Пивоварова. Та самая рыжая бестия с маленьким пухлым ротиком и круглыми темными глазами-вишнями, к которой и ушел впоследствии Женькин безымянный. Но это было позже, а сначала девчонки очень даже неплохо сдружились. Вот только главной вершиной их треугольника являлась именно красавица Пивоварова. Потому что на ее ярком фоне Женя с Ларисой выглядели бесцветными простушками. Единственное, пожалуй, что несколько портило общее впечатление, это Любашин малый рост, при котором ее пышная грудь казалась просто-таки огромной, создавая иллюзию общей полноты, хотя талия у Любки как раз была почти тоненькая. А еще Пивоварова могла похвастать очень любвеобильной натурой.
Еще бы, ведь даже если Женя раньше и вздумала бы в этом сомневаться, то очень скоро Пивовариха доказала ей это, отбив того, чье имя нынче пребывало в аду. И тот факт, что ушел Он не к кому попало, а именно к ее же подружке, оказался для Жени самым, пожалуй, убийственным. Если, разумеется, хотя бы на секундочку забыть о самой большой ее потери, о сыночке. Стоит ли говорить, что о Любке с тех пор Женя даже не желала слышать. И то, что в результате Пивовариха пострадала немногим меньше самой Женьки, ни в коей мере не преуменьшало Любкиной вины в ее глазах. Да-да, тот, который из-за собственной подлости навсегда лишился имени, точно так же бросил и Любку. Разница только в том, что с Любкой он игрался в любовь не так долго и не столь красиво, как с Денисенко, и бросил ее, можно сказать, 'вовремя', когда срок Любкиной беременности еще позволял исправить досадную ошибку.
Поначалу Лариса из солидарности с Женькой также вычеркнула Пивовариху из числа подруг, но позже, поняв, что с Женькой каши вместе уже не сварит, понемногу сменила гнев на милость. Однако же цену Любке теперь знала, а потому всегда была настороже. Как говорят, с такими подругами и врагов не надо, а потому расслабляться в обществе Пивоваровой было весьма небезопасно.
Зануда же Денисенко в этом плане была абсолютно надежным человеком, может быть поэтому Лариска подсознательно к ней и тянулась. Правда, слишком часто и подолгу она Женьку все же не выдерживала. Да и кто ее, такую, выдержит? Ведь о чем бы ни заходил разговор, любую тему Женя непременно переводила на того, безымянного. Вроде и демонстрировала недовольство при его упоминании, но чаще всего именно сама и становилась виновницей того, что разговор каким-то необъяснимым образом снова и снова возвращался к ее печальному прошлому.
Впрочем, в последнее время у Жени наметилась тенденция сводить беседу к другой личности. Более приятной, нежели личность безымянного, но в то же время менее реальной, скорее даже мифической.
- Нет, Ларка, ты посмотри, как он хорош! - вновь и вновь восхищалась Женя, в очередной раз увидев на экране золотоволосого сладкоголосого сирена. - Ой, Лар, не могу, погибаю! Да за эту красоту, за этот голос душу можно продать! Да что там продать - берите даром!
- Дура ты, Женька, - в который раз осадила ее восторг Лариса. - Ну что в нем хорошего, что? Он какой-то неестественный, слишком красивый. Ну не должен мужик быть таким.
- Много ты понимаешь, - обиделась Женя. - Ты ж только посмотри, какие глазки! Это же чудо, а не глазки! Сразу видно - чист, аки слеза младенца! Такой не предаст, такой никогда не сделает больно!
- Наивная ты, Денисенко, как тот младенец со слезой! Все они, красавцы, одним миром мазаны. Вот ты связалась на свою голову с красавцем, и что?
- Ай, Ларка, брось, - начала злиться Женя. - Сравнила хрен с пальцем! Прости за грубость. Тот - сволочь в чистом виде, неразбавленная, концентрированная сволочь, а это Агнец Божий! Ты только послушай, как он поет! Голос, этот голос, Ларка, я балдею! Ты думаешь, сволочи умеют так петь? Быть того не может! Никогда в жизни не поверю! Нет, Лар, ты не понимаешь. Ты не обжигалась, как я, тебе непонятны мои ощущения. Ты просто не видишь то, что вижу я. Говорю тебе - эти глаза не умеют лгать, или я совсем не разбираюсь в жизни.
- А разбираешься? - тихо, опасаясь смутить подругу горькими воспоминаниями, спросила Сычева.
Женя с укоризной взглянула на подругу.
- Знаешь, Лар, после такого волей-неволей начнешь разбираться. Потому что есть, с чем сравнивать.
- Ну, не знаю, - примирительно заявила Лариса. - В таком случае это дело вкуса. Потому что мне твой Городинский не нравится. Как-то он слишком красив, чересчур. Нереально, неестественно… Вот просто неприлично красив!
- А мне нравится! - радостно поставила точку Женя. - Эх, жаль, что он такая знаменитость. С ним на улице явно не столкнешься, в троллейбусе не познакомишься. Ух, Ларка, вот с ним бы я разгулялась!..
Глава 4
Дом, работа, дом. Забитый в часы пик городской транспорт. Бесконечная смена времен года: зима, весна, лето, осень. И снова зима, зима, зима… Вечная зима в душе Женьки Денисенко. Холодная пустота вневременья…
Однажды, возвращаясь с работы, уставшая и равнодушная, выйдя из троллейбуса на своей остановке, Женя наткнулась взглядом на лучистую улыбку Городинского. Сердечко екнуло - вот он, кумир, вот он! ну до чего же хорош! И тут же поняла - ах, нет, это не Городинский, вернее, не он сам, а всего лишь его прекрасное изображение на плакате, выставленном в витрине киоска 'Союзпечать'. Но даже это Женя посчитала удачей - и в самом деле, на снимке Городинский был, кажется, еще прекраснее, чем в жизни. Правда, в жизни Женька его никогда не встречала, видела только с экрана телевизора. И разве могла она пройти мимо такого шедевра? Хоть и оставалась в кошельке сущая мелочь, а ведь зарплата только через неделю, но это не могло удержать Женю от покупки. Кто знает, а вдруг через неделю уже все плакаты разберут, и Жене останется до конца дней жалеть о том, что не купила такую красоту. Пусть не настоящий, пусть бумажный, но у нее будет свой Дмитрий Городинский.
Придя домой, первым делом Женя принялась за портрет. Пристально и даже придирчиво оглядела свои весьма скромные владения, выискивая самое почетное место, достойное Дмитрия Городинского. Выбрала стену напротив дверей: так, чтобы еще из прихожей можно было бы видеть его прекрасное лицо. И в комнате его будет видно буквально с каждой точки. Да, решено. Димочка Городинский, вернее, его прекрасное изображение, будет жить именно здесь. Аккуратно прилепила скотчем к стене уголки плаката, тщательно, с неприкрытой любовью разгладила его руками.
- Вот. Вот так. Очень хорошо. Ну, здравствуй, Димочка! Надо же, какой хорошенький! И где только тебя такого сделали, а? Неужели еще выпускают таких красавчиков?! Само совершенство! Вот и будем мы тут с тобой вдвоем куковать. Потому что нам с тобой никто не нужен, правда? Нам и вдвоем будет хорошо!
И правда, как-то веселее стало. Как будто поселился в доме другой человек, родная душа. И было теперь, с кем поговорить. Пусть даже новосел никогда не отвечал Жене, но она-то знала, что не одна, уверена была, что он ее слышит. И сама как будто ожила, повеселела, вроде даже душою немножко отошла, перестала ежеминутно вспоминать о своем горе. Уходя на работу, прощалась с ним:
- Пока, Димуля, не скучай, я скоро!
Вечером, возвращаясь домой, спешила, как будто дома ее кто-то ждал. Уже не было того жуткого чувства никому ненужности, той тоски, когда зимним вечером возвращаешься в до жути пустую, темную, неуютную квартиру. Еще с порога радостно здоровалась:
- Привет, Димуля! Я уже дома!
Умом Женя понимала, что портрет - это всего лишь потрет, неодушевленный кусок плотной бумаги. Однако на сердце вдруг появилась какая-то легкость, которую она не испытывала уже очень много лет. С тех самых пор, как тот, чье имя она теперь не вспомнит под страхом смерти, вернулся к ней, беременной, обещая непременно в ближайшее время поделиться с Женькой своей фамилией. Вот тогда, кажется, она была по-настоящему счастлива. Пусть единственный в жизни раз, пусть столь кратковременно, но было счастье в ее жизни, было! И даже проклятье, которому подверглось имя предателя, не в состоянии то счастье перечеркнуть. И вот теперь на Женю свалилось некое подобие счастья, полноты жизни, бытия. Она больше не одна, не одна!
Суббота. Ах, как Женя ненавидела выходные! Стоп, это было раньше. Давно, очень давно. В ту пору, когда она была совсем одна. А теперь, когда у нее появился Димочка, субботы стали уже не просто приемлемыми, а даже вполне приятными, расслабляющими. Потому что в выходные ей не нужно было бросать Димочку одного в пустой квартире. Можно было целый день наслаждаться обществом друг друга.
Вот в одну из таких суббот и нагрянула Сычева, предварительно известив о своем визите.
Едва войдя в комнату, Лариса наткнулась взглядом на портрет Городинского.
- О, с обновкой тебя! - воскликнула она.
- Хорош, правда? - зарделась от радости Женя.
Лариса согласилась:
- Не то слово! Удачное фото, правда. Вот только…
- Что? - удивилась Женя. На душе как-то неприятно заскребли кошки.
- Ну вот что-то не то, - неопределенно помахала в воздухе ладонью гостья. - Уж как-то слишком красив, чересчур. До приторности. И давно он у тебя висит?
- Не знаю, - неуверенно протянула Женя. - Не засекала. Месяца два, наверное. А может, больше. Ты когда у меня последний раз была? Разве его еще не было?
Лариса критически разглядывала постер, словно бы не услышав вопроса подруги.
- Пару месяцев, говоришь? И что, тебя еще не тошнит от его приторной физиономии?
Женя обиделась:
- У, много ты понимаешь! Нам с ним весело, - и, обращаясь к портрету, добавила: - Правда, Димуля? Нам ведь с тобой не скучно?
Гостья иронично-сокрушенно покачала головой:
- Совсем свихнулась! Эй! Между прочим, он жениться собрался! Слышала? Говорят, на Алине Петраковой. Так что тебе там ничего не светит.
Женя обиженно пождала губки. Тоже мне, новость: да об этом все газеты трубят! Только это все неправда, это не может быть правдой, потому что…
- Чушь! - уверенно воскликнула она. - Не может он на ней жениться! Кто он и кто она? Он - само совершенство, красавец и талантище, а она кто? Старая толстая тетка, чуточку известная. Фигня, никогда в жизни не поверю…
Женя на мгновение замолчала. Как-то в ее голосе совсем не слышалось уверенности. Если не прислушиваться к словам, по ее тону выходило, что очень даже верит в эти невероятные слухи, другое дело, что они ей совсем-совсем не нравились.
- А кстати, кто она такая? - после короткой паузы спросила хозяйка. - Имя вроде знакомое, физиономия тоже, а кто такая - не знаю. Точно ведь не артистка и не певица, а по ящику мелькает довольно часто. А теперь вот на Димочку моего глаз положила!
Лариса неуверенно пожала плечом:
- А кто ее знает? По-моему, она каким-то боком с шоу-бизнесом связана.
Женя возмутилась:
- А-ха. Хитрая какая! Вот за счет моего Димочки и решила в люди выбиться! Не выйдет! Он мой!
Лариса рассмеялась:
- Ой, придумала! Да он о твоем существовании даже не подозревает!
- Вот в том-то и дело, - обиженно сникла Женя. - В том и проблема. Вот как ему намекнуть о моем существовании, а? Как ему объяснить, что мы с ним созданы друг для друга?
Лариса не на шутку взволновалась:
- Э, подруга, да у тебя крыша-то конкретно протекает! Ты что, совсем рехнулась? То кричала, что мужики тебя больше не интересуют, теперь вот Городинским увлеклась. Да только угомонись, не для тебя мальчик.
Женя возмутилась:
- Это почему же не для меня? Много ты понимаешь! Для меня! Как раз для меня! Между прочим, я где-то прочитала: оказывается, мы с ним родились в один день. Вот и скажи теперь, что он не для меня!