Они с напускной веселостью заговорили о разных пустяках, и Ренате с каждой минутой становилось все тягостнее сидеть здесь как бы в роли просительницы, которая не решается просить. Она заговорила о Гуд-штикере, но Елена отнеслась к этой теме так враждебно, что Рената с искренним удивлением взглянула в узкое и несколько жесткое лицо молодой женщины. Рената знала ее до замужества. Что сталось с этим свежим, задорным, беззаботным существом!
- Гудштикер напоминает мне те сахарные головы, которые выставлены в витринах бакалейных лавок, - холодно сказала Елена. - Когда подойдешь к ним ближе, то оказывается, что они сделаны из гипса или из лакированного дерева.
Рената хотела возразить, но сдержалась. Через несколько минут вошел доктор. Атмосфера в его присутствии сделалась еще холоднее. Он приветствовал Ренату крепким рукопожатием, изрек несколько банальных замечаний, а в заключение бестактно сказал:
- Не опрометчиво ли вы поступили тогда, фрейлейн Фукс, покинув дом ваших родителей? Сейчас вы были бы герцогиней.
Когда Рената вышла на улицу, мысли путались в ее голове. Она думала: "Чем больше я узнаю мужчин, тем лучше понимаю несчастных женщин". О Елене можно было сказать, что она походила на разбитую, некогда дорогую вазу. А что сказать о других? О тех, которые обращаются в черепки, прежде чем чья-нибудь рука украсит их причудливыми узорами?..
Задумавшись, она не заметила, как очутилась на улице Марии Терезии, перед родительским домом. Он был пуст. На дворе перед конюшней веселились кошка и два маленьких смешных котенка; розовый отблеск зари играл на их шелковистой шерсти.
Ренате вспомнилась когда-то виденная лубочная картинка: босой мальчик стоит, прислонившись к колонне дворца, и умильно смотрит на освещенные окна. Под картинкой было подписано: "Нищий у дверей богача".
Рената очень устала и села в трамвай. Окруженная безмолвными людьми, имевшими вид запертых шкафов, она испытывала странное чувство, как будто с этого дня в жизни ее должен совершиться поворот. Это ощущение усилилось, когда она вернулась в квартиру Ванде-рера, которая показалась ей чужой и отталкивающей.
Анзельм сидел у окна и смотрел в книгу. Но Рената знала, что он только делает вид, что читает, потому что читать было темно. Зловещее предчувствие сжало ей сердце. Глаза Анзельма с болезненным напряжением вглядывались в страницу книги, которую он не переворачивал. Его губы дергались. Он притворялся, что не заметил прихода Ренаты. Во всем его поведении было что-то подозрительное и виноватое. Анге-лус радостно бросился навстречу девушке, обнимая ее лапами и стараясь лизнуть в лицо.
Рената разделась и зажгла лампу. Когда она подошла к письменному столу, ей все стало ясно. Замок ящика, куда она прятала свои письма, был взломан, и все письма перерыты; письма Гудштикера, лежавшие прежде снизу, находились теперь наверху.
В первую минуту она как будто оцепенела. Ванде-рер, оставив книгу, возился теперь со шнурками шторы, пытаясь опустить ее. Наконец, вне себя от гнева и отвращения, Рената сказала хриплым голосом:
- Что ты сделал?
Анзельм опустил руки и вышел из-за гардины, как бы служившей ему убежищем. Глаза его блестели и блуждали, как у пьяного или у помешанного. Он боязливо посмотрел на ящик стола и с ужасом и упреком пробормотал:
- Я? Я?.. Что с тобой, Рената? Неужели ящик сломан? Рената смерила его взглядом с головы до ног.
- Лгун! - только и сказала она. Лицо Вандерера вспыхнуло.
- Клянусь жизнью, Рената, я этого не делал! Но, честно говоря, мне кто-то говорил, что ты с Гудшти-кером!.. - Анзельм запнулся и прижал руки к вискам. Он едва сознавал, что говорит.
- Ты все лжешь!
- Рената!
- Если бы ты знал, как я тебя презираю! Мне даже противно слышать, что ты произносишь мое имя.
Она надела кофточку, шляпу, поправила перед зеркалом прическу, взяла зонтик и направилась к двери.
Анзельм, смотревший на нее с мучительным ожиданием, подбежал к двери и загородил ей дорогу.
- Ты не уйдешь, Рената, не уйдешь! - с тоской воскликнул он.
Рената сердито посмотрела на него.
- Если ты меня не пустишь, я позову людей на помощь.
- Но почему же, Рената? Неужели ты не можешь помириться со мною?
- Помириться? Я перестала тебя уважать. Я не могу жить в одной квартире с человеком, который способен на такие поступки. Отойди, пожалуйста, от двери.
- Лучше я застрелю тебя и себя!
Рената горько усмехнулась. Она решительно направилась к другой двери и постучала. Госпожа Корвинус открыла дверь, и Рената вошла в комнату хозяйки, еще раз оглянувшись назад. Вандерер стоял на коленях у двери, прислонившись лбом к косяку. Она почувствовала к нему сострадание и велела последовавшему за нею Ангелусу вернуться. Собака неохотно повиновалась.
- Пожалуйста, фрау Корвинус, выпустите меня на улицу, - без всякого объяснения сказала Рената изумленной даме.
На улице ее вскоре догнал господин Корвинус с Ангелусом.
- Сударыня, - сказал он, - господин Вандерер говорит, чтобы вы взяли с собой собаку, потому что уже поздно и вам небезопасно будет идти назад одной.
"Куда теперь?" - думала Рената.
XI
1
Анна Ксиландер во всем проявляла благоразумную осмотрительность и была рачительной хозяйкой. Ее маленькая квартирка на улице Сальватора напоминала своей непритязательной простотой жилище сельского пастора. Самой дорогой вещью там было пианино. Анна и в самом деле была дочерью пастора из Верхней Франконии и не имела других родственников, кроме глухой и хромой тетки, жившей в деревне, и брата. Ей было тридцать лет; она не только зарабатывала себе на хлеб, но еще поддерживала и Стиве, финансовый кризис которого был хроническим. Она любила прямые пути и прямые речи; плохо ладила с женщинами и вращалась большею частью среди мужчин, с которыми "не надо было стесняться".
Ее связь со Стиве длилась уже много лет. Эту привязанность едва ли можно было назвать любовью. Их отношения были скорее братскими.
Анна не была принципиальной противницей брака; и если отказывалась от него, то это было с ее стороны скорее самоотречением, хотя сама она это и отрицала. Она не хотела быть для Стиве обузой.
В те вечера, когда обязанности не призывали Стиве в театр или на какие-нибудь собрания, он всегда приходил к Анне Ксиландер ужинать. Так было и сегодня. В маленькой, узкой столовой они сидели друг напротив друга, и перед ними стояла обычная закуска богемы: ветчина, яйца, сыр, селедка, чай. Горела висячая лампа, белые гардины были тщательно задернуты, натертые полы блестели, как лед.
- У тебя немножко холодно, - заметил Стиве, жуя ветчину.
- Холодно? Ну, знаешь ли, в это время даже миллионеры перестают топить.
- У тебя есть деньги, Анна? Мне нужно сегодня купить бумаги.
- У меня есть шестьдесят пфеннигов. Золотой нельзя менять раньше воскресенья.
- Ты ужасно пунктуальна.
- Может быть.
- Сколько раз я уже тебе говорил.
- Да, ты много раз мне говорил. Но проповеди ни к чему не ведут, мой милый. Если вас, мужчин, не держать в ежовых рукавицах, то не сведешь и концы с концами. Если бы ты только захотел начать другую жизнь!
- Другую жизнь? Не знаю, что ты хочешь этим сказать. Не могу же я стать государственным канцлером.
Стиве сердито крутил усы.
- Не волнуйся, Стиве. Оставь свои усы в покое. - Анна Ксиландер добродушно засмеялась.
- Вы, женщины, все похожи одна на другую. - Стиве выпил свою рюмку и положил на тарелку кусок селедки. - Хорошая вещь - селедка. Пока на ужин есть селедка, можно еще говорить об идеализме. Твой брат Мартин только ею и питается.
- Неужели этот осел действительно хочет жениться? - с негодованием спросила Анна, делая жест отвращения.
- Да, это уже решено. Он так влюблен в Гизу Шуман, что каждую ночь напивается и, возвращаясь домой, рычит свадебный марш.
- Но ради бога, Стиве, скажи, откуда у него средства для женитьбы?
- Откуда? Да ниоткуда. Он нашел какого-то идиота графа, которому предсказывает артистическую карьеру, и питается им в данную минуту.
- Этот человек погибнет.
- Многие должны гибнуть. Иначе другим не удавалось бы вылезать наверх.
- И Гиза согласна?
- По-видимому. Впрочем, мне кажется, с ее стороны это шаг отчаяния.
- Бедная девушка с каждым днем падает все ниже и ниже.
- Да. Такова жизнь.
- Это смешно, Стиве. Жизнь вовсе не такова. Что это вообще за глупость: "такова жизнь"?
- Кстати, Анна, я забыл рассказать тебе самую важную новость. Рената Фукс исчезла вчера вечером.
- Исчезла?!..
- Да, представь себе. Сегодня рано утром Вандерер явился ко мне в полном смятении. Она ушла вчера вечером и больше не возвращалась. После обеда я нашел его в кафе в еще большем отчаянии. Он хотел обратиться к полиции, но мы убедили Анзельма, что это не имеет смысла и только вызовет скандал. Он полагает, что Рената у какой-нибудь подруги. Но с ним что-то неладно. Он точно сумасшедший.
- Мне жаль его и ее тоже. Красивая девушка. Недавно я встретилась с нею в дворцовом парке, и мы долго разговаривали. Она собиралась как-нибудь зайти ко мне.
- Но вот что удивительнее всего. В пять часов я проводил Вандерера домой. Вдруг около Ветеринарной школы к нам с визгом подбежала собака, которую Рената взяла с собой. Это совсем загадочно. Вандерер чуть не лишился сознания. Я предложил ему идти вместе со мной к тебе, чтобы не оставаться одному. Но он не послушался меня и побежал домой.
- Наверное, с ней что-то случилось, Стиве. Не понимаю, как можешь ты быть так спокоен. Тут произошло что-нибудь страшное.
- Брось, ничего страшного с ней не случилось. Ведь мы живем в культурном государстве.
- Все вы, мужчины, какие-то лягушки. Потому я вас так и презираю. А что говорят другие?
- Ты ведь знаешь их. В кафе был еще Гудштикер. Он тоже первым делом хотел идти в полицию.
- Гудштикер! Эта отвратительная чернильная душа!
- Перестань, пожалуйста. Твой злой язык действует мне на нервы.
- Вот увидишь. Мое чувство не обманывает, меня. Они поболтали еще с четверть часа, затем Стиве ушел, напутствуемый наставлениями возвратиться пораньше.
2
Анна Ксиландер надела туфли, села в уголок дивана и взяла газету, где была помещена критическая статья Стиве о последней книге Гудштикера. Стиве писал в своей обычной манере, стараясь никого не обидеть; но его пространные размышления все же были проникнуты затаенной горечью. В заключение он говорил: "Да, нет сомнения, писатель пишет "красиво"; но в последнее время он стал сладким и мягким, как печеное яблоко, вполне пригодное для желудка буржуа".
Анна улыбнулась такому сравнению. До чего храбр этот человек, когда у него в руке перо! Он топит в чернилах королей.
Вдруг раздался звонок. Анна испугалась. Кто мог прийти в этот час? Стиве? Это было бы странно, да и звонок не его. Анна зажгла свечу, вышла в коридор, открыла дверь и чуть не выронила из рук подсвечник: перед ней стояла Рената.
Анна Ксиландер открыла рот для приветствия, но в ее голове в одну минуту пронеслись мысли о Вандере-ре, о Стиве, о романтическом приключении, и она вместо приветствия спросила, кто открыл Ренате ворота, как будто это было для нее самое важное. Рената ответила, что ворота открыл какой-то господин, живущий по соседству и вместе с ней подошедший к дому.
- Вы хотите, чтобы я опять ушла? - беззвучно прибавила она.
Но Анна была далека от этой мысли. Она радушно пригласила Ренату раздеться.
- Боже мой, как вы выглядите, фрейлейн! Хотите чашку кофе или стакан вина? Какие у вас ледяные щеки и холодные руки! Конечно, вы останетесь у меня ночевать, это само собой разумеется. Сейчас мы снимем башмаки и наденем вот эти теплые туфли.
Анна опустилась на колени перед Ренатой и стала расшнуровывать ее ботинки. Рената наклонилась, положила руки на плечи Анны и прижалась губами к ее волосам. Анна Ксиландер замерла на мгновение, чувствуя, как слезы Ренаты падают на ее волосы. Потом она поднялась и постаралась успокоить девушку. Когда Рената перестала плакать, Анна с участием спросила:
- Вы разве больше не возвратитесь к Вандереру? Рената отрицательно покачала головой.
- Я позже расскажу… - прошептала она.
Но так как Анна все озабоченнее смотрела на нее, то Рената, не откладывая, поведала обо всем: как она последовала за Анзельмом без всяких колебаний, гордая сознанием свободного выбора; как она вскоре заметила, что Вандерер не таков, каким она его считала; как он лишился состояния и тогда предстал в своем истинном виде. С каждым днем они становились все более и более чужими друг другу, так как он не выполнил ничего из того, чего Рената ожидала от человека, которому беззаветно отдалась. И в заключение, когда она отказалась принадлежать ему, он обнаружил самые отвратительные животные стороны своей натуры.
- Ах, это было так гнусно; мне казалось, что я по уши увязла в грязи.
Анна Ксиландер слушала с глубоким пониманием во взгляде. Не ее ли собственная жизнь представала в этом рассказе? Правда, с той разницей, что сама Анна всегда избегала прямых столкновений и отдавала себя, даже когда любовь прошла, уступала из сострадания и дружбы, отдавалась из-за легкомыслия и боязни сцен. Таков жизненный путь женщины: вначале маленькая тенистая роща, потом долгая пустыня с голодом и жаждой. Хорошо еще, что Стиве был человеком, с которым можно было поддерживать дружбу. Анна горячо обняла Ренату и спросила: знает ли она историю с подложным письмом? Рената не знала.
Выслушав рассказ Анны, Рената долго молчала.
- Он сделал это ради меня, - задумчиво сказала она наконец.
- Возможно, вы еще помиритесь с ним, - сказала Анна, которая не могла себе представить, что будет дальше с Ренатой.
- Никогда! - страстно воскликнула Рената, крепко сжав руку Анны, как будто боялась, что ее оторвут от нее.
- Не нужно говорить "никогда", Рената!
- Нет, нет, это невозможно!
- Почему? Как же вы будете дальше жить?
- Буду работать.
- Это легко сказать. Многие так говорили. Но изящные ручки не годятся для работы.
- О, я готова быть поденщицей, только бы не возвращаться назад!
- Не лучше ли вам помириться с вашими родителями?..
- Ах, фрейлейн Ксиландер!..
- Зовите меня Анной, так проще. Рената застенчиво улыбнулась.
- Если бы вы знали, как это невозможно теперь. Я скорее брошусь в Изар, чем обращусь к ним.
- Почему вы говорите: теперь? Ах да, я забыла спросить: где вы были со вчерашнего дня?
- Я долго блуждала по улицам, несколько часов. Потом зашла в отель, не знаю даже, как он называется.
Вдруг она отчаянно зарыдала, будто вспомнив о чем-то.
Немного успокоившись, Рената порылась в кармане платья и вытащила измятые голубые бумажки. Это были три или четыре купюры достоинством сто марок. Она посмотрела на них с тупым вниманием, потом встала, подошла к топившейся печке, отворила дверку и хотела бросить деньги в огонь, но Анна кинулась к ней и удержала ее руку.
- Вы с ума сошли! - закричала она.
Рената выронила бумажки и крепко схватилась за печку, как будто боялась упасть. С новым приливом отчаяния вспоминала она прошедшую ночь, в которую испытала всю тоску одиночества, бродя по улицам. В сознании своей полной беспомощности она зашла на телеграф и послала отцу телеграмму: жалкие слова, продиктованные безумным страхом. Утром она получила перевод и ни слова в ответ. В этот час она испытала безграничное унижение.
Анна Ксиландер сидела за столом и с любовью разглаживала бумажки.
- Здесь четыреста марок, - сказала она. - Зачем вы хотели сжечь эти деньги?
- Мне противно на них смотреть, - ответила Рената глухим голосом.
Анна Ксиландер улыбнулась.
- Дитя! Разве деньги имеют индивидуальность? Поймите, ведь ничто еще не потеряно. Кто чист, тот и останется чистым. В сущности, мы, женщины, не знаем, где добро, где зло. Мы сидим и ждем, чтобы пришел мужчина и показал дорогу. Но никто не приходит. Мы не понимаем сами себя, нам необходимо, чтобы кто-нибудь нас понял. И почти всегда мы хватаемся за первого встречного; но он никогда не бывает самым лучшим. Иногда я иду по улице и думаю: "Вот это он!" или: "Этот мог бы быть им"… Иногда один взгляд стоит целой долгой жизни. Но человек проходит мимо, и больше я его никогда не встречаю. Я нахожу, что мир скверно устроен.
- Если бы я только знала, что мне делать, - беспомощно прошептала Рената.
- Ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Я вечером никогда не могу ничего решить. А завтра мы расскажем все Стиве; он всегда умеет дать дельный совет, когда дело касается других.