На следующий день, когда приближался час, когда обыкновенно приходил Гудштикер, она лежала на кушетке, с виду безучастно, однако с тоской прислушивалась ко всяким шагам и к каждому шороху. И наконец он пришел. Но Рената была так измучена напряженным ожиданием, что едва поздоровалась с ним. Он стал перед ней на колени и обнял ее за шею; она позволила это. Он поцеловал ее, она и это позволила, но ничего не почувствовала, когда он прикоснулся к ее губам, не испытала ни малейшего волнения; над всем доминировал страх пред одиночеством и нуждою. Теперь она хорошо знала цену деньгам и, неподвижно лежа на кушетке, равнодушно наблюдая за тем, как скользили руки Гудштикера по ее груди и животу, с поразительной отчетливостью думала о том, купит ли он ей новое платье. В том, которое имелось у нее, летом нельзя было выходить на улицу. На минуту у нее сжалось горло от подступившего рыдания, потом все прошло. Она не сопротивлялась, когда Гудштикер высоко задрал подол ее платья и принялся неистово целовать ноги Ренаты, поднимаясь все выше и выше. Рената не возмущалась тем, что он исколол нежную кожу ее бедер своей щетиной. И лишь когда его рука попыталась проникнуть за шелк белья, она решительным и в то же время холодным голосом сказала: - Довольно.
Гудштикер повиновался. Дальше жизнь потекла без изменений. Когда Гудштикер бывал у нее, они больше не читали и мало разговаривали. Он осыпал ее ласками, и так как Рената самым решительным образом отказалась принадлежать ему и отняла у него всякую надежду, то он употреблял все средства, чтобы разбудить ее чувственность и заставить ее отдаться бессознательно. Гудштикер перебрал все утонченные способы, которые прежде с успехом испробовал на других женщинах. Он дарил Ренате дорогое белье и требовал, чтобы та демонстрировала, пришлась ли обновка впору. Он читал ей стихи, первые же строки которых заставляли личико Ренаты заливаться краской стыда. Как бы между делом, поглаживая ее нежные плечи или шею, он подробно пересказывал откровения знакомых женщин, которым довелось испытать высшее блаженство - блаженство близости с мужчиной. Но все было напрасно. Иногда Гудш-тикеру казалось, что девушка его ненавидит, а иногда, наоборот, что безмерно любит. Так проходили вечерние часы, а зачастую и часть ночи в бесплодных домогательствах и поцелуях без ответа. И чем больше Рената погружалась в эту трясину, тем больше казалось, что она и ее тело, обратившееся в игрушку жалкой пародии на любовь, были два совершенно не связанных между собой предмета. Жизнь Ренаты и Гудштикера превратилась в какое-то длительное, глухое томление двух существ, из которых одно было ослеплено разгоревшимися желаниями, а другое погибало из страха перед гибелью.
У них стало бывать теперь много народу. Гудшти-кер настоял, чтобы Рената устраивала у себя нечто вроде званых вечеров, на которых гостям подавали чай и печенье. Эти приемы проводились якобы для развлечения Ренаты, в действительности же Гудштикером руководило тщеславие.
- Не находите ли вы, что она недурна? - спросил раз Гудштикер у одного молодого человека, которого Рената вовсе не знала, только для того, чтобы увидеть, какое впечатление Рената производит на других мужчин. Но молодой человек и его гладко выбритый товарищ с жадно блестевшими глазами лишь заискивающе и смущенно улыбнулись. Это были бедняки, повсюду заходившие на чашку чая и считавшие очень удачным день, когда их угощали хлебом и ветчиной. Бывал на этих приемах и Стиве, к удивлению всех, совершенно порвавший с Анной. Он приводил с собою очень веселую даму, которая при каждом удобном случае приподнимала платье выше колен. Другие мужчины тоже приводили своих возлюбленных, усвоивших по отношению к Ренате тон коллег. На стене висело новое платье Ренаты из светлой изящной материи с кружевами, приобретенное в лучшем магазине. Оно служило предметом общего восхищения.
На один из таких вечеров попал издатель Гудшти-кера, лейпцигский финансист. За ним слуга внес корзинку с бутылками вина, и началась настоящая оргия.
Капиталист влез на стол и стал говорить речь, состоявшую из одних восклицаний. Один из молодых людей снял сюртук и начал отплясывать канкан. Дамы хохотали и говорили колкости в адрес Ренаты, которая неподвижно стояла, прислонившись к стене. Подруга Стиве, стянув с себя платье и оставшись в белье и чулках, увлекла журналиста за ширму, откуда вскоре послышались стоны и вздохи. Остальные женщины, за исключением хозяйки вечера, поспешили последовать ее примеру, а так как ширма была всего одна, то они отдавались своим кавалерам на стареньком диване в углу мастерской и на кровати Ренаты. Никто не думал о том, чтобы зажечь лампу, хотя уже почти стемнело. Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла Ирена Пунчу; она остолбенела от изумления. В красноватом отблеске вечернего неба Ренате показалось, что Ирена устремила на нее испытующий взгляд. Рената перевела глаза на Ангелуса, который как бы с упреком смотрел на нее из темноты, потом вскрикнула, обняла Ирену и, припав лицом к ее плечу, горько заплакала. Это продолжалось несколько минут, в течение которых поспешно одевавшиеся гости старались не встречаться друг с другом глазами.
4
Дневник Гудштикера
Май
Ничего не может быть загадочнее моих отношений с Р. Ф. По всей вероятности, только эта загадочность и заставляет меня быть постоянным.
Когда я сижу около нее, то чувствую, что она ко мне равнодушна; но, когда вхожу в комнату, глаза ее блестят, встречая меня. Очевидно, я для нее лишь объект, на котором она пробует свои чувства. Я начинаю ощущать себя как бы в подчинении у такого создания, как Р. Ф. Она какой-то новый тип женщины, которым следовало бы заняться. Что я по сравнению с ней? Иногда я кажусь себе шпионом. Вообще, я не знаю ни одного мужчины, который стоил бы ее. Наступает век новых масштабов для суждения о женщине. Происходит глубокая внутренняя революция, и еще невозможно с точностью объяснить происходящее. Куда ни обернешься, всюду непонятые женщины, несчастные браки, скрытая тоска, подземное пламя. Буржуазная семья старается оградить себя запутанными понятиями о приличии и добродетели; из ста поэтов девяносто девять воспевают хвалу семейному очагу, и все-таки он расползается по всем швам. Женщина, которая нам не принадлежит или за которой мы не охотимся, становится для нас похожа на те звезды, относительно которых наш наивный эгоизм не хочет допустить мысли, что они населены живыми существами. Мне вспоминаются слова одного моего старинного приятеля: мужчина перестает искать там, где женщина только начинает. Когда она просыпается, он засыпает.
Тот же месяц
Случился довольно неприятный эпизод на званом вечере у Р. Ф. Мой издатель, бывший в числе гостей, затеял попойку, окончившуюся печально. Собственно говоря, с моей стороны было свинством допустить это. С тех пор в Р. Ф. произошла резкая перемена. В тот же вечер она мрачным тоном сказала мне, что в ее жизни вскоре наступит поворот, и намекнула на какое-то письмо. Потом я узнал от Ирены, что Р. Ф. в ту же ночь написала полное отчаяния письмо к одному старинному другу ее семьи с просьбой помочь найти ей какое-нибудь место. Она готова взяться за самую грубую работу. Я имел с ней по этому поводу долгий разговор, который не привел ни к каким результатам. Вечером мы отправились в кафе, где за ней сильно ухаживал один художник. Когда он предложил написать ее портрет, Р. Ф. рассмеялась ему в глаза. Затем произошла сцена, которой я никогда не забуду. Еще после обеда она говорила мне, что видела во сне родительский дом. На улице она рассказывала о своем отце, описывала его характер. Она обладает даром несколькими словами нарисовать вполне рельефный образ. Когда мы сидели в кафе, Р. Ф. вдруг вскочила, протянув руки вперед; лицо ее стало совершенно серым. Кружок беседовавших вокруг стола людей замолк. В кафе входили какие-то посетители. Одним из них был фабрикант Фукс, которого я знаю в лицо. Две молодые дамы с ним - вероятно, сестры Р. Ф. Старшая, более красивая, шла под руку со стройным молодым человеком, вероятно, своим женихом. Это бледная копия Р. Ф. Увидев поднявшуюся Р. Ф., фабрикант сильно побледнел, голубые глаза его потемнели, он дважды плюнул на пол и, сделав жест отвращения, быстро вышел из кафе. Младшая дочь побежала за ним, как испуганная курочка; старшая нерешительно оглянулась на Р. Ф., покраснела, заметив, что на нее обращено внимание, и удалилась под руку с молодым человеком. Р. Ф. медленно опустилась на стул, провела рукой по волосам, выпила один за другим три стакана вина и развеселилась. Я испугался и попробовал завести с ней серьезный разговор, но напрасно. Теперь она сама предложила художнику позировать для его картины. Художник был наверху блаженства. "Если хотите, я буду позировать даже полуобнаженная", - прибавила Р. Ф. Я встал и начал надевать пальто. Она взглянула на меня так, как будто старалась припомнить, кто я такой. Глаза ее были влажными. Она позволила мне надеть на нее накидку и поспешно ушла, пока я расплачивался с кельнером. Когда я вышел на улицу, она исчезла, и я не смог догнать ее.
Тот же месяц
Была лунная ночь. Мы гуляли с Р. Ф. по берегу реки. Я спросил, что она намерена предпринять, почему отослала назад платье, которое я ей купил, и почему не хочет, чтобы я за что-нибудь платил. Она ничего не ответила и чертила что-то зонтиком на песке. Я не обратил на это внимания. Потом мы пошли дальше, и она спросила меня, верю ли я в вечную жизнь. Это было так трогательно и беспомощно, что я обнял ее, прижал к груди и поцеловал. Она не противилась, но, к своему удивлению, я заметил на лице ее улыбку. "Ты, кажется, смеешься надо мной!" - сказал я. Она действительно рассмеялась странным, прерывистым, похожим на рыдание смехом. На следующее утро я пошел опять на тот же уединенный берег, к той скамейке, где мы сидели. На песке было написано: "Я разглядела тебя насквозь". Ну, что же тут удивительного, я вовсе не такая сложная натура. Еще моя мать говорила мне: "Будь как стекло, но не разбивайся".
Июнь
Р. Ф. уехала. Она получила место компаньонки в семействе неких Замасса в Бруке. Это типы со страниц журнала для домохозяек. Но с чем остался я? Быть может, в моей жизни это последний подобного рода эпизод. Любил ли я Р. Ф.? Я любил ее мягкую походку, ее молчание, ее улыбку, ее полный ожидания взгляд и больше всего ее судьбу. Меня глубоко волнует вопрос: куда ведет ее путь? Однако с тех пор, как я расстался с ней, я снова начал уважать себя. Она умаляла меня в моих собственных глазах.
5
Господин и госпожа Замасса находили много недостатков в новой компаньонке.
- Я считаю, что она слишком горда, милый Гре-гор, - сказала госпожа Замасса, чистя ногти.
- Да, и слишком худа, - ответил ее супруг, также чистивший ногти.
- Что ты говоришь, мой милый!
- Но таково мое мнение.
- А я нахожу ее не только гордой, но и унылой.
- В особенности для особы, приглашенной, чтобы развлекать нас.
- Посмотри, Грегор, как чудесно восходит сегодня солнце.
- Это меня нисколько не касается.
- В тебе нет ни искры поэзии, Грегор! Мне интересно, явится ли сегодня фрейлейн Фукс аккуратно к завтраку. Я сказала ей: каждое утро мы завтракаем ровно в шесть часов и просим вас не опаздывать. Еще я сказала ей, что утром и вечером у нас говорят за столом по-английски, а за обедом по-французски, если, конечно, нет гостей.
- Очень хорошо. Ты хотела рассказать еще что-то про нее.
- Да, представь себе: она гуляет по ночам в саду. Мне рассказала об этом Фанни-Элиза. Фрейлейн Фукс с ее прошлым большая реклама для нас. То, что рассказывал о ней майор, очень пикантно, хотя, может быть, и не все правда. Посмотри-ка, со станции идет уже Горовиц. Раненько!
- Да ведь этот старый ловелас влюблен.
- На чем вы с ним вчера остановились?
- Он хочет полтораста тысяч, иначе не согласен жениться.
- Полтораста - это много. Фанни-Элиза еще найдет себе мужа. Она хорошенькая.
- Мы должны быть довольны, что нашелся хоть такой. Он, по крайней мере, не спрашивает о прошлом девушки.
- Не говори так, Грегор. Ты терзаешь сердце матери.
Рената пришла в назначенный час к завтраку, но глаза ее смотрели устало. Справа и слева от нее сидели девицы Замасса - Фанни-Элиза, бледная, с темными кругами около глаз, южного типа, с беспокойным выражением лица, и Гретхен - чересчур розовая, вертлявая, необыкновенно любопытная девушка, с чувственным ртом и жеманными манерами. Фанни-Элиза была лживым созданием; она оживлялась только тогда, когда могла кого-нибудь оклеветать. Она часто рассказывала мрачные сны, которых никогда не видела, толковала о книгах, известных ей только по названию, и высокопарными фразами говорила о своей тоске по "великой любви", хотя в настоящее время она ничего больше не хотела, как только выйти замуж за почти глухого Горовица. Она обращалась с Ренатой надменно и иронически, а Гретхен все приставала к новой компаньонке с расспросами о том, как родятся дети, и мучила этим Ренату целыми часами. По вечерам Гретхен читала дешевые книжки, отнимавшие у нее сон; а встречаясь на улице с молодыми людьми, краснела и опускала глаза. У Ренаты была среди прочих вещей превосходная гравюра, изображавшая Адама и Еву, снимок одной картины итальянской школы. Гретхен случайно нашла ее и до тех пор приставала к Ренате, пока та не подарила ей гравюру. После завтрака Гретхен вдруг куда-то исчезла. Госпожа Замасса собралась на прогулку и стала искать дочь. Ее звали в саду, искали в доме и нигде не находили. Проходя мимо беседки, госпожа Замасса увидела, что там что-то белеет, и, подкравшись, увидела Гретхен, которая лежала на земле, опершись локтями, и жадно рассматривала картинку. Фрау Замасса с криком ужаса вырвала у нее гравюру, вернулась в столовую и начала допрос.
- Откуда у тебя эта неприличная картинка, Маргарита? - спросила фрау Замасса, бледная от гнева. Когда она сердилась, то называла Гретхен Маргаритою.
- Мне дала ее фрейлейн Фукс.
- Что ты скажешь на это, Грегор?
Господин Замасса удрученно покачал головой, но глаза его были с нежностью устремлены на пышное тело Евы.
- Это неприличная картинка, фрейлейн Фукс, - сказала фрау Замасса, - это безнравственная картинка!
Глаза всего семейства устремились на Ренату; Фанни-Элиза смотрела на нее со злорадством.
- Извините, это произведение искусства, - вполголоса сказала Рената и замолкла под строгими взорами присутствующих. Гретхен начала всхлипывать, мать успокаивающе погладила ее по щекам; Фанни-Элиза разорвала гравюру со словами:
- Произведение искусства или нет, но все то, что голо, - непристойно.
- Пожалуйста, Фанни-Элиза, не произноси этого неприличного слова, - заметила мать, - нельзя говорить "голый", а надо сказать "неодетый". И если искусство допускает что-либо подобное, то, значит, и самое искусство безнравственно и пагубно для образованного человека.
Несколько часов спустя Фанни-Элиза сидела с Ренатой на скамейке в саду. Рената читала ей вслух плохой французский роман. Вдруг Фанни-Элиза прервала чтение и, откинув назад голову, меланхолически произнесла:
- И в такой жалкой среде я вынуждена существовать! Фрейлейн Рената, я знаю, что вы мне сочувствуете, будем друзьями! Я буду вас защищать.
Она схватила руку Ренаты и элегическим тоном начала пространно описывать ей, каков должен быть человек, с которым она соединит свою жизнь.
Вечером состоялась помолвка Фанни-Элизы с Го-ровицем. Ренате прислали ужин в ее комнату. В половине десятого все уже разошлись спать. Когда Рената хотела зажечь газ, то заметила, что предусмотрительная хозяйка отвинтила рожок. Ни лампы, ни свечи у нее не было, и она должна была сидеть в потемках. Она открыла окно и вдыхала теплый летний воздух. Кричали кузнечики, квакали лягушки; черная линия невысоких гор мягко вырисовывалась на слабо освещенном небе.
Кто-то близко подошел к ее коленям, так что платье зашуршало. Это был верный Ангелус. Из-за него Ренате пришлось выдержать в первое время немалую борьбу, так как, по мнению госпожи Замасса, компаньонке вовсе не подобало иметь собаку. И теперь Ангелуса притесняли, и он должен был большую часть дня сидеть в комнате. Но он принимал свою участь спокойно и с достоинством. Пес подошел к своей госпоже, будто прося ее, наконец лечь спать. Рената взяла его обеими руками за голову и прошептала: "Славный мой пес, что-то будет дальше с нами обоими!"
Она прижалась щекой к голове Ангелуса; умные карие глаза собаки благодарно и преданно блестели в темноте.
6
Был необыкновенно жаркий вечер. Рената гуляла с двумя девицами по берегу реки. Гретхен предложила идти купаться. Рената колебалась, говоря, что скоро совсем стемнеет, но девушка, горячо обнимая и целуя ее, продолжала настаивать. Ренату пугала чувственность этого молодого существа.
- На реке так страшно вечером, - сказала она.