Наконец, приехали реаниматоры. Вместе с ними в спальню вернулся Чазов и с ним плачущая Виктория Петровна. Похоже, о случившемся ей сказал Андропов. Реаниматоры поинтересовались у Чазова: "Ну что? Делать?" Он согласился: "Делайте". Они поработали минут десять своими приборами для искусственного дыхания, потом сложили их в чемодан и уехали. После них грузное тело Брежнева подняли с пола на кровать. Связали руки. Эпоха закончилась.
Позже Виктория Петровна пеняла охране, что они не сообщили ей сразу. Медведев оправдывается: "Я ей сообщу, а потом приедут врачи, вдруг приведут Леонида Ильича в чувство, а Виктория Петровна уже будет лежать с сердечным приступом". Получается, Медведев допускал, что Брежнев может быть приведен в чувство.
* * *
Чазов утверждает, что 10 ноября, как обычно, к 8 утра приехал на работу. Не успел войти в кабинет, раздался звонок правительственной связи. Это был Собаченков. Он сказал, что Леониду Ильичу срочно нужна реанимация. Именно реанимация, не катафалк. Услышав такую новость о человеке, который совсем недавно намеревался разобраться с ним по поводу здоровья Андропова, Чазов поспешил на место происшествия. На ходу бросив секретарю в приемной, чтобы следом выслали "скорую". Проскочив под вой сирены Кутузовский и часть Минки, через 12 минут прибыл в Заречье. Получается, что он оказался на месте примерно за 40 минут до того, как Медведев и Собаченков направились будить своего подопечного. Как помним, это произошло без двух минут девять.
Примчавшись на дачу и едва взглянув на Брежнева, Чазов сразу определил, что тот "скончался несколько часов назад". Видимо, поэтому он не стал осматривать Брежнева, чтобы официально констатировать факт его смерти. Вместо этого он дождался "скорую". Она приехала, и врачи принялись за "реанимационные мероприятия", хотя их начальнику Чазову и без того все было ясно.
Дальше начинается самое интересное. Стоя над трупом Брежнева, Чазов решал две неотложные задачи. Первая: как сообщить о случившемся Виктории Петровне? Выходит, она, даже после прибытия "скорой", все еще ни о чем не догадывалась. Ну, это ладно. Вторая головоломка была потруднее: кому, а главное, - как сообщить в руководстве? По телефону опасно. Могут подслушать Федорчук или Щелоков. Деталь любопытная. Напомню, что Федорчук был в те дни Председателем КГБ, а Щелоков - министром внутренних дел СССР. Они что, состояли в заговоре против Советской власти? И Чазову было об этом известно? Между прочим, и Медведев, и Собаченков как офицеры КГБ были, надо полагать, обязаны доложить о ЧП своему начальству "по команде". Почему они этого не сделали - вопрос.
Как опытный политический деятель, в сложившейся ситуации Чазов принимает единственно правильное решение: звонить Андропову. Пусть он "как второй человек в партии и государстве" возьмет в свои руки дальнейший ход событий. В интересах истины замечу, что Андропов тогда не занимал государственных постов, а значит, не был "вторым в государстве".
Впрочем, идем дальше. Поиски Андропова затягиваются. Задерживается где-то по пути на работу. Наконец, находят. Он появляется на даче, взволнованный и растерянный. Почему-то суетится и вдруг просит, "чтобы мы пригласили Черненко". Но тут вмешивается Виктория Петровна, которая все уже знает и теперь тоже начинает делать политику. Она решительно возражает против приезда Черненко: мужа он ей не вернет, а без этого "ему нечего делать на даче". Похоже, Андропов и Чазов обязались "мужа вернуть" и поэтому им позволили остаться. По ряду соображений, распространяться о которых здесь нет места, лично я сомневаюсь в том, что подобное заявление со стороны Виктории Петровны действительно имело место. По сути, имя Черненко используется в данном случае в качестве своеобразной подставки, призванной дать интересующимся людям, что называется, ложный след.
Наконец, ударная финальная сцена. Андропов просит своего друга Чазова проводить его в спальню генсека, чтобы попрощаться с покойным. И вот: "Андропов вздрогнул и побледнел, когда увидел мертвого Брежнева". Чазов полагает, что это была реакция на посетившую Андропова идею: "все мы смертны, какое бы положение ни занимали". Со своей стороны, допускаю, что Андропов был достаточно закаленным человеком, чтобы не вздрагивать в ответ на подобные банальности. Скорее, все-таки он вздрогнул при мысли, что примерно через час ему предстоит войти в эту спальню еще раз, чтобы отработать свою роль теперь уже по варианту Медведева.
Таким образом, самые авторитетные свидетели сообщают публике две несовместимые между собой последовательности событий. Согласно Медведеву, порядок прибывавших на дачу был следующим: Андропов - Чазов - "скорая". По утверждению начальника 4-го управления, все было с точностью до наоборот: Чазов - "скорая" - Андропов. Бесспорно, в нормальных условиях более естественной была бы вторая цепочка. Сначала - врач, за ним все остальные. Но это в нормальных условиях. У нас же, как всегда, первым появляется главный претендент на освободившееся место. За ним - не врач, но свидетель от медицины. Потом, если им позволят, все остальные.
В качестве еще одного курьеза приведу частное свидетельство Горбачева. В своем монументальном мемуарном сочинении "Жизнь и реформы", которое по праву можно назвать шедевром политической хлестаковщины, он упоминает о своей встрече с Андроповым днем 10 ноября: "Ровным голосом он рассказал, что Виктория Петровна - жена Брежнева - попросила срочно сообщить ему о смерти Леонида Ильича и передать, что его ждут на даче в Заречье. Никого другого видеть она не захотела".
Если теперь сложить все свидетельства, то получается следующая картина: сначала Чазов сообщил Андропову затем Андропов сообщил Виктории Петровне вслед за этим Виктория Петровна попросила уведомить Андропова, настаивая одновременно, чтобы больше никто не приезжал.
А в конце супруга Брежнева выговаривала охране за то, что ей не сказали сразу. Кстати, очень сомнительно и то, что Виктория Петровна могла ставить условия, кому приезжать на дачу, а кому нет. Брежнев не был частным лицом, и его супруга это понимала.
* * *
Из двух главных очевидцев, Медведева и Чазова, правду, по моему мнению, говорит Медведев. 8 подтверждение можно привести множество аргументов. Но главный в том, что, в отличие от Чазова, Медведев не занимался политикой и никому не подыгрывал. Вообще как автор упомянутой выше книги Медведев производит впечатление человека, способного сохранять верность памяти руководителя, доверием и привязанностью которого пользовался на протяжении полутора десятилетий. В наше время, когда бал правят люди с моралью лавочников и предателей, такое встретишь не часто.
Тогда возникает следующий вопрос: с какой целью искажает правду Чазов? Ответ напрашивается такой: для того, чтобы отвести тень малейших двусмысленностей от имени Андропова, а значит и от себя самого как ближайшего политического союзника будущего генсека в то загадочное утро. Как бы то ни было, но именно Андропов был последним из членов Политбюро, кто видел Брежнева живым, и первым, кто увидел его мертвым. Между этими двумя встречами лежит тайна, а значит - повод для догадок и предположений.
Чазов настолько поглощен защитой Андропова, что не находит времени ответить на вопросы, которые могут быть обращены к нему самому. А их немало: как могло случиться, что на главной государственной даче СССР в критический момент не оказалось даже захудалого ветеринара, чтобы оказать неотложную помощь лидеру государства? Где была вся медицинская рать начальника 4-го управления, когда еще теплого Брежнева безуспешно пытались отходить сотрудники охраны? Почему был ликвидирован действовавший ранее на даче круглосуточный медицинский пункт? И так далее.
В прежние времена на правительственных трассах в Москве нередко можно было видеть кортежи правительственных "членовозов". Любопытствующим гражданам разъясняли, что в одном из автомобилей мчатся врачи-реаниматологи, готовые в любой миг оказать "оберегаемому государственному лицу" медицинскую помощь. Вот, думалось тогда, какая замечательная у нас медицина. Но оказалось, как и во многих других случаях, что это всего лишь фасад, за которым нет ничего, кроме равнодушия, безответственности, цинизма, чиновного политиканства. Тому, кто не догадывался об этом, смерть Брежнева, безобразная с точки зрения организации любой приличной медицинской помощи, открыла глаза. В большой политике, как в высоких горах, падение одного камня может вызвать всеобщий обвал.
Трудно избавиться от мысли, что проживи тогда Брежнев еще хотя бы месяц, судьба Советского Союза могла бы быть совсем иной. Может быть, сейчас на бескрайних просторах загубленного Союза не мыкали бы тяжкое горе миллионы бывших советских граждан, обращенные, неведомо за какие грехи, своим собственные государством в бесправных бездомных беженцев, изгоев общества.
Что касается Андропова, то, в свете опубликованных свидетельств, его роль в те ноябрьские дни действительно оставляет место для вопросов. Видимо, данное обстоятельство сказывалось и на взаимоотношениях между членами Политбюро после того, как он занял пост генсека. Во всяком случае, хорошо известно, что за все время, пока Андропов был Генеральным секретарем, Щербицкий ни разу не переступил порога его служебного кабинета.
Хоронили Брежнева в понедельник, 15 ноября. Навсегда прощаясь с мужем на Красной площади, Виктория Петровна, склонившись, мелко перекрестила его гроб. Вечером в банкетном зале в Ново-Огареве устроили что-то вроде поминок по усопшему. Собрались родственники, друзья бывшего лидера, члены Политбюро, секретари ЦК. Кто мог думать тогда, что совсем скоро в этом же самом зале, под председательством Горбачева, соберутся молодые, жадные до почестей и власти наследники Брежнева, чтобы справить свои последние поминки. На этот раз по Советскому Союзу.
P.S. Когда на страницах "Правды" я впервые опубликовал материал о некоторых неясных обстоятельствах, сопутствовавших смерти Генерального секретаря Черненко и, в частности, упомянул, что в момент кончины Черненко упомянутый выше Чазов снова активно занимался политикой, правда, теперь в пользу Горбачева, - то в ответ на публикацию высокое медицинское начальство сделало в печати заявление, в котором упрекнуло меня за то, что будто бы я пытаюсь возродить "дело врачей".
Хочу сказать, что не имею ни возможностей, ни намерений заводить какие бы то ни было "дела". Вместе с тем придерживаюсь мнения, что если автор издает книгу, претендующую на ранг документального свидетельства, то он непременно предполагает за своим будущим читателем право задавать вопросы. Поэтому исключительно на правах любознательного читателя спрашиваю: как же все-таки умер Брежнев? Ведь прошло много лет, и, может быть, теперь уже позволительно сказать правду?..
Часть 2
ЗАГАДКИ АНДРОПОВА
Я глубоко убежден, что тайну смерти Брежнева надо искать в архиве Андропова. До сих пор еще никто не имел полного доступа к этим бумагам. Между тем, тайн у Андропова было много и личностью он до сих пор остается загадочной.
Свой рассказ о нем я начну, как это ни покажется странным, с похорон Андропова. Итак, 9 февраля 1984 года в Кремлевской больнице в Москве скончался, не дотянув совсем немного до своего 70-летия, Юрий Владимирович Андропов, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, "выдающийся деятель ленинской партии и Советского государства, пламенный патриот социалистической Родины, неутомимый борец за мир и коммунизм". Слова, что в кавычках, заимствованы мной из Обращения ЦК КПСС, Президиума ВС СССР и Совмина СССР к Коммунистической партии, к советскому народу в связи с кончиной Андропова.
Смерть Андропова повлекла за собой для советского общества далеко идущие негативные последствия. В конечном счете она явилась одной из главных, если не главной причиной постигшей Россию в облике СССР всего лишь через несколько лет после 9 февраля крупнейшей за всю ее историю геополитической катастрофы. Дальше я попытаюсь обосновать это свое утверждение, которое сейчас многие читатели воспримут, наверное, как преувеличение.
Помимо масштаба эпохального, смерть Андропова, в силу сопутствовавших ей некоторых побочных обстоятельств, явилась значительным фактом и моей собственной биографии. Суть в том, что, став генсеком, Андропов перевел из Томского обкома в Москву Егора Кузьмича Лигачева, возвысил его до уровня секретаря ЦК по оргпартработе и приблизил к себе. Лигачев, в свою очередь, пригласил меня на роль одного из своих помощников. Таким образом, пребывание Юрия Владимировича на посту генсека принесло мне заметное и, как тогда думалось, перспективное продвижение по служебной лестнице. Может быть, по этой причине неожиданная кончина Андропова воспринималась мною как серьезная личная утрата.
Кроме этого в ту пору я считал - как, впрочем, продолжаю считать и сейчас- безусловно правильными действия Андропов на посту Генерального секретаря. Смерть генсека вызывала опасения, что начатый им политический курс не будет продолжен. Словом, в те невеселые дни я искренне разделял скорбь абсолютного большинства советских граждан по поводу кончины Андропова, тревожно размышляя вместе со всеми над вопросом: "Что же теперь будет?". Но это- только одна сторона моего жизненного опыта той поры.
Вторая, намного более существенная с точки зрения корректировки моего понимания окружающей политической реальности, состояла в том, что именно в дни похорон Андропова я впервые столкнулся с фактами, которые не укладывались в сложившуюся до этого в голове привычную и, как мне тогда казалось, абсолютно бесспорную картину событий. Отсюда в душе с годами стали прорастать побеги многочисленных сомнений и подозрений касательно как личности Юрия Владимировича, так и его подлинной роли в судьбе советских народов.
Первое поразительное откровение выпало на мою долю при прощании с телом покойного генсека в Колонном зале Дома союзов. Для широкой публики доступ к телу открывали 11 февраля с 15 часов. За полчаса до этого прощались работники аппарата ЦК КПСС. Разобравшись перед входом в Дом Союзов по два, мы стали подниматься по лестнице, увитой гирляндами из хвои, в Колонный зал. Вся церемония и внутреннее убранство были всем нам хорошо известны, поскольку чуть более года назад сотрудники аппарата точно так же прощались с телом Брежнева. Та же драпировка красными и черными полотнищами стен Колонного зала, выстуженного уличным морозом; так же затянуты черным крепом люстры и зеркала; тот же густой тошнотворный похоронный аромат от несметного количества прощальных венков из хвои и живых цветов; та же тихая надрывная музыка симфонического оркестра, расположившегося в левой стороне зала; так же склонены боевые знамена родов войск в изголовье покойного.
Гроб установлен слева по ходу зрителей на закамуфлированном венками постаменте с наклоном от головы к ногам и ярко освещен электрическим светом, так что лицо покойного хорошо просматривается идущими вместе мимо. У передней стенки постамента сделана специальная подставка, на которой укреплены подушечки с государственными наградами покойного. Их было на удивление немного. Позже я узнал, что у Андропова, как ни удивительно, не было военных наград, хотя в пропаганде он слыл одним из организаторов партизанского движения в Карелии в годы войны. Почему его военные заслуги, если они действительно имели место, правительство не вознаградило - лишь одна из множества других загадок его в целом загадочной биографии…
В одутловатом, водянистом лице покойного Юрия Владимировича меня больно зацепила сочувствием к умершему тень жестокого, неутоленного даже смертью страдания, которая проступала, несмотря ни на что, сквозь косметический грим. Мелькнула мысль, что врачи слишком долго не позволяли душе изнуренного болезнями генсека освободиться от земных уз. Но вслед за этим в мозгу вдруг вспыхнула удивительная догадка, что человек, чье лицо в круге яркого света лежало сейчас передо мной на гробовой подушке, при жизни, вне всяких сомнений, был евреем. Это показалось мне тогда настолько неправдоподобным, что я невольно замедлил перед гробом шаг, стараясь получше рассмотреть открывшуюся взору картину. И тут же чья-то твердая рука взяла меня под локоть, и аккуратный мужской голос проговорил над ухом: "Не задерживайтесь…".
* * *
Надо сказать, что вживую я видел Андропова только один раз, в декабре 1982 года на Торжественном заседании в Кремле по случаю 60-летия образования СССР. Однако лицо Юрия Владимировича, стоявшего за трибуной, из глубины зала было не разглядеть в деталях, да у меня и не было причин стараться его разглядывать. Никаких вопросов по поводу национальности преемника Брежнева тогда у меня просто-напросто не возникало. Собственно, и в Колонном зале при прощании поразила не сама возможность того, что умерший генсек и глава Советского государства мог быть евреем. Почему бы и нет? Советские законы не запрещали гражданам СССР любой национальности занимать любые руководящие посты в партии и органах государственной власти. Однако поразило то, что за все 15 лет, когда Андропов возглавлял КГБ СССР, а затем 15 месяцев, когда он был генсеком ЦК партии, я ни разу, нигде, ни при каких обстоятельствах, ни в каких социальных средах не слышал никаких комментариев, домыслов, анекдотов, сплетен по поводу национальной принадлежности человека, длительный срок находившегося на столь мощно обрабатываемых антисоветской пропагандой постах в системе высшей власти в СССР.
Позже, размышляя над этим феноменом, частично объяснил его самому себе изначальным отсутствием со своей стороны какого-либо интереса ко всякого рода национальным дрязгам и пересудам. Судьба сложилась так, что учился я в русской провинции, работал на рудниках на Украине, потом снова учился в Московском университете. Всегда вокруг были представители самых разных национальностей. Однако за время вплоть до окончания МГУ не могу вспомнить ни одного национального конфликта между окружавшими меня людьми. Может быть, по этой причине тема национальностей никогда не пробуждала во мне интереса.
Когда в 1981 году я пришел на работу в ЦК, то увидел, что и здесь среди работников аппарата так же не принято педалировать тему национальных различий. Но зато из внешнего мира, из-за стен ЦК по разным информационным каналам до аппаратных служб доходило в то смутное время перемены власти чудовищное количество самых невероятных сплетен, слухов, анекдотов, фальшивок, имеющих своей целью дискредитацию высшего руководства партии по признакам физического здоровья и национальной принадлежности.
Скрыться от этого не было никакой возможности. Особенно доставалось Брежневу. Его супруга Виктория Петровна была ославлена этими потоками информационного мусора как "стопроцентная жидовка", которая манипулирует своим "впавшим в маразм" супругом в интересах мирового еврейства. Фамилия "Суслов" разоблачалась как псевдоним еврея и русофоба. Еврейские корни обнаруживались в родословных Щербицко-го и Черненко. Само собой были заклеймены как тайные евреи Гришин, Кириленко и Устинов…
Невероятно и удивительно, но только Андропову чудесным образом удавалось избежать анонимных обвинений со стороны доходившей до аппаратных коридоров "народной молвы" в тайной принадлежности к еврейской расе. Ну, может быть, не были ославлены "евреями" еще только казахстанский лидер Кунаев и свежеиспеченный член Политбюро сельхозник Горбачев.
Вот, собственно, почему, возникшее у меня в Колонном зале подозрение, что на самом деле единственным реальным евреем в составе тогдашнего Политбюро был именно Андропов, так сильно озадачило и ввергло в соблазн многочисленных сомнений. Но это оказалось не единственным открытием.