3. Крусман В.Э. На заре английского гуманизма: Английские корреспонденты первых итальянских гуманистов в ближайшей своей обстановке: исследование. Одесса, 1915. Записи: "Николаю Петровичу Оттокару на добрую память отъ автора".
Источник поступления в фонд библиотеки этих изданий не указан.
Литература
1. Анциферов Н.П. Отчизна моей души. Воспоминания о путешествиях в Италию. М.: Старая Басманная, 2016. 202 с.
2. Вейдле В.В. Воспоминания / Публ. И. Дороченкова // Диаспора: новые материалы. Вып. 2. СПб.: Феникс, 2001. С. 24–153.
3. Дубровский И.В. Очерки социальной истории средних веков. М.: Издательский дом "Регнум", 2010. 164 с.
4. Из личного дела профессора Пермского университета Н.П. Оттокара / Предисл., подгот. текста и сост. научного комментария А.И. Клюев // Европа: международ. альманах. Вып. 9. Тюмень: Экспресс, 2010. С. 155–158.
5. Клементьев А.К. Николай Петрович Оттокар. (Путь русского историка: Санкт-Петербург – Пермь – Петроград – Флоренция) // Исторические записки. № 7 (125). М., 2004. С. 323–338.
6. Клементьев А.К., Клементьева В.А. Три университета Николая Петровича Оттокара. Санкт-Петербург – Петроград – Пермь – Флоренция // Русские в Италии: Культурное наследие эмиграции / под ред. М.Г. Талалая. М: Русский путь, 2006. С. 377–404.
7. Клюев А.И. Из истории одной книги. Н.П. Оттокар и его книга "Флорентийская коммуна в конце Дудженто" в контексте эпохи // Диалог со временем. 2011. № 34. С. 249–270.
8. Клюев А.И. Неизвестный известный медиевист: размышления над страницами книги "Николай Оттокар – историк-медиевист" // Диалог со временем. 2011. Вып. 37. С. 366–375.
9. Клюев А.И. Пермский период жизни Николая Петровича Оттокара // Европа: международ. альманах. Вып. 9. Тюмень: Экспресс, 2010. С. 52–66.
10. Комолова Н.П. Страницы итальянской истории по Н.П. Оттокару // Италия в русской культуре Серебряного века: времена и судьбы. М.: Наука, 2005. С. 396–403.
11. Оттокар Н. Опыты по истории французских городов в средние века. Пермь: Типография Губернского Замства, 1919. 258 с.
12. Талалай М.Г. Российский некрополь в Италии. М.: Старая Басманная, 2014. 908 с.
13. Gensini S. Nicola Ottokar Fiorentino. Note e ricordi di un ex allievo // Nicola Ottokar storico del Medioevo… P. 65–78.
14. Kaganovič B. Nikolaj Ottokar nel circolo dei medievisti di Pietroburgo // Nicola Ottokar storico del Medioevo… Р. 47–54.
15. Кlement’ev A.K., Klement’eva V.A. Nicolaj Petrovič Ottokar // Nicola Ottokar storico del Medioevo… Р. 25–46.
15. Ottokar N. Il Comune di Firenze alla fine del Dugento. Firenze: Vallecchi, 1926. 289 р.
16. Nicola Ottokar storico del Medioevo. Da Pietroburgo a Firenze / a cura di L. Pubblici e R. Risaliti. Presentazione di G. Cherubini. Firenze: Leo S. Olschki, 2008. 143 р.
17. Ottokar N. Firenze: Cenni di storia e di cultura fiorentine. Firenze: La Nuova Italia, 1940. 94 р.
18. Pubblici L. Nikolaj P. Ottokar zarubežom. Riflessioni a margine dell’emigrazione russa in Europa all’inizio del Novecento // Nicola Ottokar storico del Medioevo…. P. 11–24.
19. Risaliti R. Lev Karsavin e la religiosità popolare: alle origini del pensiero critico del Ottokar // Nicola Ottokar storico del Medioevo… P. 55–64.
20. Sestan E. Nicola Ottokar // Sestan E. Scritti vari. Vol. III (Storiografia dell’Otto e Novecento) / a cura di Giuliano Pinto. Firenze: La Lettere, 1991. P. 345–354.
И.И.Фондаминский и "орден русской интеллигенции"
Светлана Панич
Фондаминский мало писал… и другие сотрудники явно превосходили его и умом, и знаниями, и литературным талантом, но если бы не было Фондаминского, то не было бы ни "Нового града", ни всех других бесчисленных эмигрантских общественных и культурных начинаний, возникших его стараниями… и державшихся исключительно его неиссякаемой энергией, его добротой, его верой в человеческое действие.
В.Варшавский [6, 246]
Стоявший у истоков "Современных записок" и "Нового града", член РСХД и объединения "Православное дело", основатель литературного объединения "Круг" и "Русского драматического театра" в Париже, один из канонизированных в 2004 году Парижских новомучеников И.И. Фондаминский официально к академической среде не принадлежал и ученым в строгом смысле не был. Историк по образованию, он осознавал себя не столько исследователем исторического процесса, сколько "делателем истории" [8, 154]. Если судить по содержанию оставленных им текстов, его можно бы назвать социальным мыслителем, социально-политическим публицистом, "общественником", по словам Федотова, но совершенно особенным, соединившим в себе самые высокие черты главных действующих лиц европейской культуры XX века – борца, интеллектуала и подвижника. Апологет "целостного миросозерцания" как основы созидательного действия, сам он жил настолько целостно, что его опыт, не вместимый ни одним из устоявшихся, тематически замкнутых типов жизнеописания – будь то житие, рассказ о герое-народнике или биография общественного деятеля, ставит перед необходимостью искать новые формы биографического нарратива на границе между интеллектуальной биографией и агиографией, какие могли бы более адекватно выразить уникальный опыт подвижничества, явленный предыдущим столетием.
Опубликованный О.В. Коростелевым в первом томе редакционной переписки сотрудников "Современных записок" список посвященных Фондаминскому работ, вышедших с конца 1940-х годов XX века по начало 2000-х, насчитывает двадцать позиций [11, 30–31]. В четырех он упоминается в связи с историей эсеровской партии, одна – о парижском масонстве, с каким Фондаминский был недолго связан, одна обзорная энциклопедическая статья, защищенная в 2005 году в Орле диссертация А.Берзиной "Общественно-политическая деятельность И.И.Бунакова-Фондаминского", остальное – тексты мемуарного характера, относящиеся, главным образом, к деятельности Фондаминского в "Современных записках". В числе немногих попыток последовательно представить его духовное движение, определившее жизненный выбор в эмиграции, назовем вышедшие в "Новом журнале" за 1948 г статьи В.Зензинова "Памяти И.И.Фондаминского-Бунакова" [10] и Г.Федотова "Фондаминский в эмиграции" [20]. О задуманном Фондаминским "ордене русской интеллигенции" написано еще меньше. Если не считать воспоминаний В.Варшавского "Незамеченное поколение" и обзорной статьи О.Демидовой "Духовные искания русской эмиграции первой волны как продолжение традиции Серебряного века", об этой идее современники, равно как и более поздние исследователи русской эмиграции говорили, главным образом, вскользь, как о прекрасном, но безосновательном и потому неосуществленном начинании. Последующие рассуждения никоим образом не претендуют на исчерпывающий анализ замысла, призванного собрать разнородные силы русской эмиграции, чтобы "продолжить старое дело и духовно подготовить себя к новому творчеству" [3, 102]; скорее, это первые подступы к реконструкции целостного жизненного свидетельства незаслуженно обойденной исследовательским вниманием одной из самых замечательных фигур русской межвоенной эмиграции.
По неизбежности схематичному описанию "сквозного" экзистециального жеста, в котором выразилось это свидетельство, имело бы смысл предпослать два высказывания.
"Илья Фондаминский был праведник…, – писала Тэффи. – Трудно думать, что вот среди нас, в нашей плохой и злой жизни жил человек, которого можно назвать таким именем. Жил нашей жизнью среднего русского интеллигента, не проповедовал, не учил, не юродствовал и был праведником" [19].
"Об Илье Исидоровиче Фондаминском трудно писать, не впадая в агиографический тон, – этими словами открывается статья Г. Федотова "И.И. Фондаминский в эмиграции". – Он действительно был праведником… а умер мучеником", – [20, 317]. Далее, в той же статье Федотов проводит параллель между жизненным свидетельством И.И. Фондаминского и подвигом первых русских святых: "В непротивленчестве своем русский революционер, из льва обратившийся в агнца, стал учеником – думал ли он об этом? – первого русского святого, князя Бориса" [20, 328]. При том, что в эмиграции авторы этих высказываний пересекались разве что географически и на страницах "Современных записок", но никогда тематически и тем более, идейно, оба называют И.И. Фондаминского "праведником" и употребляют это слово в очевидном для обоих библейском смысле. Анализ всех коннотаций данного понятия в иудео-христианской традиции выходит за рамки данной работы; скажем лишь, праведник в Писании – не только тот, кто соблюдает Закон, любит его, "шепчет", "держит на языке" (как буквально сказано в Пс 1, "слова его день и ночь") и "радуется ему", но являет свойство, именуемое "хесед" – безусловную и бескорыстную милость, не делящую на своих и чужих, или, как определяет его А.И.Шмаина-Великанова, "необъяснимую благорасположенность, сочувствие к чужому, к постороннему, и даже к тому, кто может причинить вред" [21].
К Фондаминскому это относится сполна. В "русско-еврейском Париже" межвоенной поры не было человека, которому он отказал бы в помощи. "Илюша искал чужое страдание, – вспоминала Тэффи. – Он откликался на него спешно, точно боялся опоздать, точно некий голос звал его и торопил и он на ходу отвечал: Я здесь". [19] С другой стороны, он – интеллектуал, автор не законченного из-за ареста сочинения "Пути России", задуманного как исторический обзор идеологии российской государственности и призванного объяснить, как мог случиться катаклизм 1917 года, а также регулярно выходивших в "Современных записках" и с 1931 года – в "Новом граде" многочисленных статей по актуальной социально-политической проблематике, постоянный участник разнообразных семинаров, образовательных, социальных и культурных инициатив, человек непрерывного умственного усилия, писавший из нацистского лагеря Компьень своим друзьям Ельчаниновым: "Единственное, чего мне не хватает, это Национальная библиотека. Но все же я много читаю" [17, 91].
Это редкое по цельности сочетание разных личностных "ипостасей", побуждает задаться вопросом: что из многообразных внутренних движений и внешних действий, рождающихся на стыке напряженной интеллектуальной деятельности и бесчисленных "малых дел", из которых И.И. Фондаминский, как писала Тэффи, "строил свою великую башню" [19], можно назвать "сквозным" экзистенциальным жестом, определившим его судьбу? Что в этом жесте подсказало столь разным по жизненным установкам современникам увидеть в нем "жест праведника", совершаемый в ситуации, когда само понятие "правда" становится объектом идеологических манипуляций?
Среди текстов И.И. Фондаминского нет ни одного, хотя бы отдаленно напоминающего бердяевское "Самопознание" или иную исповедальную автобиографию. По воспоминаниям современников, он не любил говорить о себе, и саморефлексии, тем более, овнешненной, явно предпочитал рефлексию социальную и историческую. Поэтому наряду с опосредованно-исповедальным высказыванием, имплицитно содержащимся в его публицистике, источником последующих предположений будут биографические события.
Илья Исидорович Фондаминский родился в 1880 году в состоятельной московской еврейской семье – его отец, купец 1 – й гильдии с 1893 года, был компаньоном основателя одной из главных чаеторговых фирм России Вульфа Высоцкого. При внешнем благополучии история семьи была отмечена трагедией: в 1889 на каторге умер от туберкулеза старший брат Ильи, студент земледельческой академии Матвей Фондаминский, сосланный в Сибирь за участие в народовольческом кружке. Смерть брата стала одним из самых сильных детских потрясений Фондам инского – и одновременно "высоким прецедентом", во многом определившим его последующий жизненный выбор. В последних классах известной либеральными взглядами московской гимназии Креймана он вместе с друзьями, в число которых входила его будущая жена, внучка Высоцкого, Амалия Гавронская, и его будущий соратник по "Современным запискам" Михаил Цетлин, создал "кружок самообразования". По окончании гимназии, в 1900–1902 году, учился в Берлине и Гейдельберге, где, под влиянием В. Зензинова и Н. Авксентьева, с которыми познакомился в Москве зимой 1899–1900 года, увлекся эсеровскими идеями и вступил в партию эсеров. Весной 1902 года, по дороге из Гейдельберга в Москву, его арестовали, отправили в Петербург и около полутора месяцев продержали в Доме Предварительного Заключения. С первым в жизни арестом Фондаминский, по воспоминаниям современников, связывал второе экзистенциальное потрясение. "Ему казалось, как он говорил, что стены одиночки раздвинулись и духовному сознанию открылась новая и светлая правда, ради которой только и можно жить, – писал Зензинов. – О пережитом он говорил как о полном духовном преображении – для него было ясно, что в основе пережитого было неосознаваемое до сих пор… религиозное начало" [10, 303–304].