"Но чем ближе к двум часам, тем уменьшается число гувернеров, педагогов и детей… <…> В это благословенное время от двух до трех часов пополудни, которое может назваться движущеюся столицею Невского проспекта, происходит главная выставка всех лучших произведений человека. Один показывает щегольской сюртук с лучшим бобром, другой – греческий прекрасный нос. Третий несет превосходные бакенбарды, четвертая – пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый – перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая – ножку в очаровательном башмачке, седьмой – галстук, возбуждающий удивление, осьмой – усы, повергающие в изумление. Но бьет три часа, и выставка оканчивается, толпа редеет… В три часа – новая перемена. На Невском проспекте вдруг настает весна: он покрывается весь чиновниками в зеленых вицмундирах. Голодные титулярные, надворные и прочие советники стараются всеми силами ускорить свой ход. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари спешат еще воспользоваться временем и пройтиться по Невскому проспекту с осанкою, показывающею, что они вовсе не сидели шесть часов в присутствии. Но старые коллежские секретари, титулярные и надворные советники идут скоро, потупивши голову: им не до того, чтобы заниматься рассматриванием прохожих; они еще не вполне оторвались от забот своих; в их голове ералаш и целый архив начатых и неоконченных дел; им долго вместо вывески показывается картонка с бумагами или полное лицо правителя канцелярии."
И Гоголь тоже ходил по Невскому в этой зеленой чиновничьей толпе – покончив с преподаванием, служил в департаменте уделов, и потом изобразил с невиданной силой тягостную и трогательную жизнь чиновного люда. Вспомним его гениальную "Шинель" или еще более пронзительные "Записки сумасшедшего", где чиновник от бесправия своей жизни, от безнадежности сходит с ума.
Гоголь изобразил и блеск Невского проспекта, и сладкие грезы, возникающие тут, и опасность слишком сладких надежд. Лучше него про Невский не написал никто. Одно время он и жил тут неподалеку, на одной из близлежащих улиц – на Малой Морской. И туда мы еще заглянем.
Чуть дальше по той же стороне Невского находилась знаменитая книжная лавка Смирдина, где на открытии были и Пушкин, и Гоголь, и Крылов, и Жуковский, и Вяземский, и потом не раз встречались здесь. Сейчас туда поднимаешься на несколько ступенек и оказываешься в уютной кондитерской в старинном стиле, с книжными шкафами и надписью на стене, напоминающей о том, что здесь было.
Поперечные тихие улочки, пересекающие в этом месте Невский, назывались одно время громкими именами душегубов и цареубийц, боровшихся, впрочем, за светлое завтра. Улице Желябова, названной в честь вождя народовольцев, и улице Перовской, махавшей платочком своим единомышленникам, убившим Александра Второго, возвращены прежние исторические названия – Большая Конюшенная и Малая Конюшенная. Большая Конюшенная вдали упирается в здание царских конюшен и неказистую Конюшенную церковь, где отпевали Пушкина.
ГОЛЛАНДСКАЯ ЦЕРКОВЬ
Между Мойкой, где была последняя пушкинская квартира, и Большой Конюшенной, ведущей к церкви, где его отпевали, стоит красивый голубой дом с куполом посередине. Это великолепное творение архитектора Жако – голландская церковь с двумя ее доходными домами по краям. В одном из этих домов жил знаменитый дипломат фон Геккерн, вошедший в историю прежде всего потому, что погубил Пушкина. Именно из-за его интриг в пользу его как бы приемного сына Дантеса, с которым его связывали вовсе другие узы, и состоялась роковая дуэль Пушкина: Геккерн усиленно сводил красавца Дантеса с женой Пушкина Натальей Николаевной. Успеха им добиться не удалось, но сплетни были для Пушкина невыносимы, и дуэль неизбежна. Именно в доходный дом голландской церкви было доставлено Дантесу оскорбительное письмо Пушкина, где он назвал Геккерна "старой сводней".
Другой злодей другой эпохи тоже отметился в этом доме. После революции, в двадцатые годы, в Питере "блистал" знаменитый грабитель Ленька Пантелеев – его налеты славились необыкновенной дерзостью. На его поимку была брошена вся милиция, были присланы лучшие агенты из Москвы – а он щегольски появлялся в самых людных местах, дорогих ресторанах так, словно ничего не боялся. Милиция обкладывала его в очередной раз – и он в очередной раз непостижимым образом уходил. Город был полон невероятными слухами и вымыслами – вплоть до того, что Ленька – гость из преисподней. Но гораздо шире ходил слух о благородном разбойнике, грабящем неправедных богатых и помогающем сирым и бедным, посещающем обиженных вдов с риском для его жизни. Легенды такие, начиная с Робин Гуда, весьма живучи и, видимо, соответствуют мечтам забитого народа – особенно характерно возрождение этой легенды в эпоху НЭПа, когда народ вместо результатов революции, которых он ждал, увидел жирных и наглых нэпманов. В то время в доме Голландской церкви находился шикарный обувной магазин Петрокожтреста – элитный, как бы сказали теперь (и сейчас Невский занят модными бутиками). Ленька попался вовсе не у бедной вдовы, придя к ней с помощью (было ли такое?), а при покупке очередных модных "шкар". Без этого он, видимо, уж не мог. Появился он там, как всегда, спокойно и в самое людное время, светски раскланиваясь со всеми, кто смотрел на него, открыв рот. Видимо, без таких представлений он тоже не мог уже жить, за что и заплатил жизнью. А город, видимо, не может жить без легенд, пусть даже злодейских.
Милиция сбежалась к этому дому – и Ленька опять, отстреливаясь и заодно пристрелив нескольких своих восторженных почитателей, снова ушел!
Но в этот раз уже милиция "встала на дыбы". Были устроены засады во всех местах, где мог оказаться Ленька, – и наконец он все же попался, подтвердив, что никакого чуда в его существовании нет, а есть лишь бандитский талант, дерзость и ловкость. Загнанный в глухой двор, он погиб в перестрелке. Вот такая "злодейская" история у этого прекрасного на вид дома, построенного замечательным архитектором. Жизнь и литература порой пересекаются самым удивительным образом. Известный и всеми любимый детский писатель Леонид Пантелеев при рождении был назван иначе. А псевдоним выбрал себе явно неслучайно – созвучие Леонид Пантелеев привлекает повышенный интерес.
РОКОВОЙ ПЕРЕКРЕСТОК
Пройдем чуть вперед – и у Зеленого моста через Мойку открывается прекрасный – и трагический – перекресток. Главные моменты пушкинской жизни и смерти связаны с ним. Чуть вправо от перекрестка вдоль Мойки огромное красное здание бывшего когда-то знаменитым "Демутова трактира", который несмотря на грубоватое название был самым изысканным отелем своего времени. Сюда в 1811 году дядя Василий Пушкин привез своего юного племянника Александра из Москвы, чтобы определить его в лицей. Впоследствии Пушкин не раз останавливался здесь: в 1827 году, получив высочайшее позволение покинуть Михайловское, приехал сюда и снял бедный двухкомнатный 33 номер окнами во двор. И все холостяцкие годы трактир был основной резиденцией Пушкина. В 1828 он написал тут свою "Полтаву". В 1831 году он приехал сюда из Москвы с молодой женой.
И последняя, самая знаменитая, квартира Пушкина тут же рядом, за плавным поворотом Мойки. Проходим через деревянные ворота с низкой калиткой (под рост Пушкина?) в просторный двор, мощеный, как при нем, камнем. Поднимаемся по узкой черной лестнице, на которой доктор Арендт вывешивал бюллетени о состоянии Пушкина после дуэли вплоть до последнего дня. С лестничной площадки входим в квартиру.
У гениального человека все гениально – я не помню еще таких комнат, где бы так отпечаталась личность, – всюду он. Какое-то переселение Пушкина в тебя происходит в эти минуты. Помню, особое потрясение пережил я в одно из посещений, вдруг отстав от экскурсии и постояв у окна. Вид был какой-то сельский, уютный, интимный: прохожих не было, Мойка сверкала почти на расстоянии вытянутой руки. И он видел точно это, стоя здесь! – пронзило вдруг ощущение.
Возвратившись на перекресток Невского, видим на той стороне Мойки вывеску "Вольф и Беранже". В день дуэли, 27 января, Пушкин здесь встретился с Данзасом, секундантом, выпил стакан лимонаду и поехал на Черную речку. После дуэли был привезен, смертельно раненный, в свою квартиру на Мойке и уже не выходил из нее больше никогда.
На углу Мойки и Невского и сейчас работает, в несколько измененном виде, кафе "Вольф и Беранже". При Пушкине оно было оформлено в модном тогда китайском стиле. Были разложены свежие газеты. Посетители узнавали новости и оживленно их обсуждали. В этом кафе после смерти Пушкина распространялось знаменитое лермонтовское стихотворение "На смерть поэта", что нашло свое отражение в полицейских документах – после чего Лермонтов был сослан в первую свою ссылку на Кавказ. Да, роковой перекресток.
На другой, нечетной стороне Невского, красуется барочный дворец Строгановых – самое старое и самое ценное здание на Невском, шедевр Растрелли. Строгановы – сибирские промышленники, происходившие из купцов (на их гербе два соболя поддерживают щит), стали одной из самых знаменитых семей России. А. С. Строганов принимал деятельное участие в создании Публичной библиотеки, занимал должность президента Академии художеств.
Потому так и замечательно идти по Невскому, что каждый дворец – цветник талантов, прибежище муз, привлеченных сюда не просто богатым, но и даровитым чутким хозяином. Во дворце Строганова читал свои стихи Державин, посвятивший А. С. Строганову свое стихотворение "Любителю художеств". Композитор Бортнянский, гений тех лет, сочинил на эти стихи кантату. Здесь читали свои сочинения Крылов, Фонвизин, Гнедич. В салоне Строгановых бывали все выдающиеся художники, скульпторы, певцы. Замечательно одаренным было дворянское сословие тех лет, и без их горячего участия не было бы такого расцвета муз, да и других сфер человеческого духа. Ныне в этом дворце – филиал Русского музея, где устраиваются в основном выставки, связанные с современным искусством.
Далее на той же стороне Мойки, чуть отступив, как это было принято, вглубь, стоит дворец первого гетмана Украины Разумовского. Он же – президент Петербургской Академии наук! Вместе с соседним дворцом и этот в конце XVIII века был передан Воспитательному дому, а затем Николаевскому сиротскому институту. Основателем Воспитательного дома и многих других учебных заведений России был вельможа Бецкой, чей бюст сейчас стоит в сквере перед парадным входом. Великие мира сего отнюдь не были лишены сердца, сочувствия к несчастным и обездоленным – поэтому-то время и кажется теперь столь замечательным. Теперь здесь Педагогический институт имени А. И. Герцена.
Дом № 15
Перейдем Мойку по Зеленому, затем Полицейскому, затем Народному, а ныне снова Зеленому мосту, и перед нами дом № 15 – самый, пожалуй, знаменитый дом на Невском, повидавший так много на своем веку – точнее, за свои века. Здесь был и Мытный двор – таможенная служба, и рынок, где корабелы, работающие в Адмиралтействе, покупали провизию, ели и пили. Затем здесь был огромный деревянный дворец Елизаветы Петровны. Екатерина II, придя к власти, повелела разобрать этот ненавидимый ею дворец, где она жила при Елизавете Петровне бесправной женой великого князя Петра Федоровича, будущего Петра III, с которым властная и мстительная Екатерина обошлась не лучше, чем с этим дворцом. И теперешний дом, сохранившийся без особых изменений, был построен в 1786 году (в XVIII веке) для петербургского полицмейстера Чичерина (поэтому мост через Мойку долго назывался Полицейским). Потом он был домом Куракина, домом Коссиковского, домом Елисеевых – хозяева не раз менялись. Одна из загадок этого самого исторического дома на Невском – его архитектор. Исследователи называли разные имена – Кокоринов, Квасов, Валлен-Деламот, Фельтен. Теперь принято считать автором Валлен-Деламота, построившего и знаменитый Гостиный Двор. При сыне Чичерина в доме был знаменитый музыкальный клуб, который посещали самые знаменитые писатели того времени – Фонвизин и Радищев. При новом хозяине, купце Коссиковском, здесь жил один из самых популярных писателей своего времени – Николай Греч. Он издавал журнал "Сын Отечества", где печатались Батюшков, Жуковский и Пушкин. Надо признать, что третьесортные сочинения Греча раскупались в значительно больших количествах, чем книги живущих в одно время с ним гениев. Так что мечта о том, что мужик "понесет с базара" самых лучших писателей, была несбыточной, увы, всегда.
В корпусе дома Коссиковского жил Александр Сергеевич Грибоедов. Там стоял его знаменитый рояль, который он всюду с собой возил, ведь Грибоедов был еще и замечательный композитор. Самый его знаменитый, прекрасный и грустный, вальс часто играют и сейчас. Тут его посетил Пушкин, который потом написал: "Он был печален и имел странные предчувствия". И предчувствия сбылись – Грибоедов уехал в Тегеран и там погиб, спасая от погрома армянских женщин.
До 1825 года в этом доме находился знаменитый ресторан "Талон", замечательный хотя бы уже тем, что его воспел Пушкин.
К Talon помчался: он уверен
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел – и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток;
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром Лимбургским живым
И ананасом золотым.
После дом отошел знаменитой династии купцов Елисеевых – их знаменитые магазины еды и в советское время назывались "елисеевскими". Купцы были образованнейшими людьми, обожавшими искусства. Сейчас бы нам таких! В доме их в 1870-е годы было "Благородное танцевальное собрание", потом переименованное просто в "Благородное собрание". И здесь читали свои новые сочинения И. Тургенев и Ф. Достоевский, причем Достоевский, как известно, страшно завидовал успехам и гонорарам Тургенева – тот был тогда гораздо более любим читающей публикой.
Но самая большая литературная слава настигла этот дом, как ни странно, в советское время. 19 декабря 1919 года по инициативе Горького и Чуковского здесь открылся знаменитый Дом искусств, который вскоре в стиле модного тогда модернизма стал сокращенно называться Диск. Здесь открылась дешевая, а для некоторых и бесплатная, столовая, что в голодное время многих спасло. Потом в этом доме разрешили даже селиться писателям и поэтам, тут жили Николай Гумилев, Александр Грин, Михаил Зощенко, Осип Мандельштам и много других замечательных литераторов. А выступали тут Горький, Блок, Ахматова, Маяковский, Хлебников, Мандельштам, Пастернак – в общем, не было в ту хмурую пору российского гения, который не побывал бы тут!
В рукописном журнале "Чукоккала", который все годы вел Корней Чуковский, осталось много записей, показывающих жизнь и быт Диска, например прошение Алексея Михайловича Ремизова, замечательного писателя и непревзойденного стилиста:
В Дом искусств
В совет старейшин
Алексея Ремизова
Жалобное о помощи
Прошу, если возможно, не откажите, выдайте мне
Денег долгосрочно
Захирел и озяб.
Замечательный художник Анненков – художники часто там устраивали выставки – вспоминал:
"… Писательская семья была действительно семьей. Я этого никогда не наблюдал до революции и не видел за границей. Собрания, собрания, собрания. То здесь, то там. Доклады, конференции, прения, смех, ругань, снова смех, споры, иногда – отчаянные споры: о Сервантесе, о сыпняке, о Достоевском, о холере, о жареных цыплятах… да, о жареных цыплятах. Я помню, как Зощенко сказал однажды, что жареные цыплята научились, по-видимому, летать, так что их теперь никак не поймаешь. Меньше всего говорили на исторические темы, несмотря на переживаемый "исторический момент"". Это был последний оплот "изящной жизни" на Невском проспекте, а может быть, и во всей России. Вот как описывает это Георгий Иванов в своей книге "Китайские тени":
"В 1920 году зимой прохожие, очень редкие в этой части города (угол Мойки и Невского проспекта), могли видеть странное зрелище. К ярко освещенному подъезду (среди полного мрака соседних) подходили господа и дамы буржуазного вида, и швейцар, кланяясь, распахивал дверь. Третий этаж был ярко освещен. Видны были хрустальные люстры, порой слышалась музыка. С улицы, пожалуй, больше ничего нельзя было разглядеть. Но и этого было достаточно, чтобы потрясти советского пешехода. По Невскому летает ветер, хлопая вывесками разграбленных магазинов (вышел декрет, чтобы и вывески снять). Холод, ночь, нищета – и вдруг…
Дамы и господа буржуазного вида продвигаются по ярко освещенной лестнице. Они чинно снимают шубы и идут дальше через какие-то блестящие помещения. Всюду зеркала. Дамы пудрятся, кавалеры поправляют рукою и без того прилизанные проборы. Сдержанный говор, шелест шелка, запах духов…"
Чем объяснялось это чудо? Ну, конечно же, не богатством. Богатых больше не осталось. Многие голодали. Но люди старались быть в форме, и удерживало их – искусство! Здесь выступали знаменитые пианисты, замечательные поэты, в их числе – Александр Блок.
Конечно, этот клуб был бельмом на глазу советской власти. А может быть, наоборот – глазом на сплошном бельме, расплывшемся вокруг?
В январе 1921 года в Доме искусств был бал-маскарад. Он вышел необыкновенно веселым и многолюдным. Спиртного не было – негде было его взять. Но всеобщий восторг был!
На другой день в "Красной газете" под грозным псевдонимом Браунинг появились разоблачительные стихи:
"Разутюженные брючки,
Миль пардон, какие ручки!"
Конечно, никакие "разутюженные брючки" в данный исторический момент не допускались – это приравнивалось к контрреволюции. Поэт Василий Князев, скрывающийся под псевдонимом Браунинг, выглядит на сохранившейся фотографии как надо – расхристанным, с расстегнутым воротом! А может, он был на балу – и во фраке? А?
Разоблачительные свои стихи он закончил, однако, призывом: "Чека! Где ты?"
Чека откликнулось. Однажды во время завтрака все выходы были заняты мрачного вида красноармейцами, и элегантный молодой человек в галифе, проверив заодно документы у всех завтракающих, опечатал буфетную огромными красными печатями.
3 августа 1921 года поэт Гумилев был арестован прямо в Доме искусств. 2 августа он провел последнее занятие со своими студийцами, а 3 августа на рассвете его арестовали. 25 августа 1921 года тридцатипятилетний Гумилев был расстрелян – по обвинению в участии в заговоре против власти.
Некто Бобров, провокатор и стукач, знакомый со многими литераторами, сказал при встрече М. Лозинскому:
"Да… этот ваш Гумилев… Нам, большевикам, это смешно. Но знаете, шикарно умер. Я слышал это из первых рук. Улыбался, докурил папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж – свалял дурака. Не лез бы в контры, шел бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны."
Именно такую геройскую смерть Гумилев и искал. И написал об этом: