Так в новых условиях закатилась звезда ниндзюцу, оказавшегося (прежде всего как система подготовки и оснащения) слишком устаревшим и архаичным. Шпион новой эпохи должен был знать иностранные языки, обладать колоссальным объемом совсем иных, чем когда-то ниндзя, знаний. В то же время отдельные элементы подготовки ниндзя оказались полезными для подготовки диверсантов и разведчиков времен японо-китайской (1894–1895 гг.), русско-японской (1904–1905 гг.) и Второй мировой войн. Но ниндзюцу, как четкая и конкретная форма организации шпионажа и диверсионной деятельности, уходила в прошлое. И знаменательным кажется тот факт, что, по некоторым данным, вместе с отрядами последних (в полном смысле этого слова, то есть по происхождению, внешнему виду и духу) самураев Сайго Такамори против правительственных войск сражался и отряд Кога-моно, состоявший из потомков ниндзя из Кога (А. Горбылев). Но если Путь самурая оказался так или иначе по-своему востребованным в XX веке, то несколько более узко специализированный Путь невидимки отошел в прошлое. Конечно, трудно считать миллионы современных европейцев, американцев и японцев, практикующих то, что они и их наставники считают ниндзюцу, людьми, всерьез идущими по этому непростому и не слишком вписывающемуся в современные условия Пути. Но уже сам факт неувядающей привлекательности каких-то его аспектов (пускай чаще всего это внешний антураж или же сильно перелицованное внутреннее содержание) говорит о многом. Ничто не умирает окончательно, и, похоже, ниндзюцу еще очень долго не будет грозить забвение. И многие загадки, связанные с экстрасенсорными составляющими подготовки ниндзя, некоторыми непонятными способностями, невероятными, лишь частично отраженными в известных на сегодня источниках, подвигами, еще не разгаданы…
Тайны бусидо
Из истории формирования самурайских идеалов
В этой главе, как заявлено в названии, речь будет идти о по-своему достаточно загадочных для неяпонцев проявлениях "японской души", оказывающих до сих пор немалое влияние на менталитет японцев, а именно о некоторых важных нюансах того, что мы можем назвать самурайскими идеалами. Мы постараемся не слишком злоупотреблять термином "этос", т. е. некий "стиль жизни" отдельной социальной группы, но вот без "эпоса" и "эроса" нам не обойтись…
Тема нашего рассказа – не то, какими были "на самом деле" все самураи (ибо это слишком длинный и слишком сложный разговор), а то, какими они сами, а также японские интеллектуалы тех времен, хотели видеть идеального самурая. Ведь история изучает не только (а возможно, и не столько) сферу того, какой являлась или является жизнь общества и отдельного человека, но и сферу человеческих представлений о том, какой она должна быть, ибо наши идеалы формируются на основе некоего опыта и в свою очередь сильно влияют на наше дальнейшее поведение. Глубокое понимание специфики японских самурайских идеалов может пролить свет на многие загадки, культурно-исторические парадоксы Страны восходящего солнца как в Средневековье, так и в наши дни.
Итак, бусидо. Кто из тех, кто интересуется традиционной Японией, не слышал о нем? Иногда оно понимается как некий свод законов, правил, то есть "кодекс" (согласитесь, в литературе часто можно встретить словосочетание "самурайский кодекс"), иногда – как "настольная книга" самурая, причем даже нередко с указанием автора (чаще всего таковым называют Дайдодзи Юдзана или даже писателя рубежа ХГХ-XX веков Нитобэ Инадзо, работа которого, опубликованная в 1899 году, и впрямь называется "Бусидо. Душа Японии", но на самом деле является очередной попыткой исследования самурайской этики, наряду со многими другими произведениями).
Впрочем, достаточно вдуматься в само слово, в его перевод с японского, чтобы приблизиться к пониманию того, чем является бусидо и что значит быть самураем. Итак, буси – "воин", до – путь (как в дзюдо или каратэ-до). И сразу первая загадка: а где же здесь само понятие самурай? Оно заменено более широким и возвышенным для японского уха термином буси. Ведь "самурай" переводится просто как "слуга, сопровождающий знатного человека", от глагола сабурау – "служить". Именно так называли вооруженных слуг влиятельного господина на заре самурайства, которое возникло в X–XI веках на севере Хонсю в ходе колонизации острова и войн с айнами, а также междоусобиц. По-видимому, первый случай применения слова "самурай" – абсолютно мирное по смыслу танка из антологии "Кокин-сю" (905 г.), в котором слугу призывают попросить у господина зонтик, ибо роса под деревьями крупнее капель дождя (конечно, в свете готовности самурая исчезнуть, подобно росе на траве, это стихотворение можно понимать и по-другому, но вряд ли автор, живший в относительно мирное время, вкладывал именно этот смысл).
Буси же – гораздо более древнее, к тому же китайское слово, имеющее колоссальную смысловую нагрузку. Оно пишется двумя иероглифами, каждый из которых указывает на некую добродетель. Бу – умение останавливать, подчинять себе оружие с помощью культуры и письменности. Как считали китайцы, "бу умиротворяет страну и приводит народ к гармонии". Си (или ши ) сначала означало человека, обладающего некими умениями и знаниями в конкретной области, но впоследствии стало означать представителя высшего сословия, "благородного мужа". Таким образом, буси – это человек, поддерживающий мир и гармонию военными или иными способами. Само слово "буси" впервые упоминается в японской хронике "Нихонги" под 723 годом и затем постепенно вытесняет сугубо японские слова цувамоно и мононофу, также означавшие "воин", но не несшие такой сложной смысловой нагрузки, как буси. Итак, в самом слове буси заложен некий идеал воина как не просто человека, имеющего право на насилие, но и человека долга, который обязан поддерживать в обществе гармонию между его членами с помощью как силы, так и разума. Слова буси и самурай стали синонимами не сразу, это произошло где-то к концу XII века, параллельно с завоеванием самураями все более важного и почетного места в обществе и оттеснением от власти придворной знати ( кугэ ). Самураи прошли путь, в чем-то сходный с той эволюцией, которую претерпел их европейский аналог – рыцари.
Теперь немного о до – "пути". До – это японская форма китайского дао, а сущность истинного дао, как известно, никому еще не удавалось выразить словами. Впрочем, в нашем случае до – это нечто большее, чем род занятий, некая профессия, умение, мастерство (для всего этого существует японский термин дзюцу ) . До гораздо более всеобъемлюще, оно означает, что человек посвящает всего себя, свою жизнь некоему Пути. До предполагает и существование некой системы ценностей, норм и ограничений, и каждодневную практику тела, духа и разума. До – это в чем-то и судьба, и сословная принадлежность, и выбор в пользу самосовершенствования (путь – динамичен, по нему "идут", а не просто принимают или отвергают, на нем можно "опередить других" или "отстать", и даже смерть не является его концом, ибо в следующем перерождении есть шанс снова переродиться буси ).
Естественно, что бусидо – не единственный Путь, который был известен средневековому японцу. Были и Пути монаха, ремесленника, крестьянина, придворного аристократа, гейши-дзёро и пр. Но именно буси рассматривались уже со времен раннего Средневековья в качестве элиты – носителей некоего идеально сбалансированного комплекса ценностей, которые впоследствии, по мере формирования современной японской нации, были провозглашены основой "ямато дамасии" – "духа японской нации", став своеобразной "национальной идеей". Именно уважение к идеалам бусидо, стремление подражать элите (как писал когда-то У. Макдугалл в своем "Введении в социальную психологию"), а не достаточно спорная любовь реальных крестьян к реальным самураям – их господам, породили знаменитую пословицу: "Как среди цветов – сакура, так среди людей – самураи" (заметим, речь идет не о самых пышных, а самых по-японски притягательных цветах).
О бусидо писали немало в течение всей истории самурайства, с начала его формирования и до наших дней. В этой главе мы ограничимся эпохой с XII по XIX век, когда самураи играли важнейшую роль в жизни японского общества, а в последней главе книги на примере психологии летчиков-камикадзэ попробуем проследить судьбу бусидо в XX веке). Важнейшими источниками для тех, кто интересуется формированием идей, связанных с Путем воина, могут стать произведения самого разного рода. Это гунки – военные повести-эпосы, важнейшими среди которых являются (мы приводим только те из них, которые существуют в русском переводе) "Повесть о годах Хогэн", "Повесть о годах Хэйдзи", "Повесть о доме Тайра", "Повесть о великом мире", "Сказание о Ёсицунэ"; пьесы тетра Но и Кабуки (особенно из цикла "о мужчинах" – то есть, как правило, о самураях); стихотворения на тему бусидо – например, так называемые гири-хайку ( гири – "честь"). Наконец, важнейшим источником являются трактаты о бусидо, написанные самими самураями. Их много, но среди них выделяются несколько небольших по объему сводов "рассуждений" и "домашних правил", составленных князьями и видными буси XIII–XVII веков и адресованных скорее даймё – "господину" (они не столь известны отечественной читающей публике, как и "Правила военных домов" – "Букэ Хатто" раннетокугавского периода, состоящие из предписаний, сгруппированных в 13 пунктов), и гораздо более знаменитые в Японии и за ее пределами адресованные собственно самураю-слуге, и несколько более объемные "Хагакурэ" ("Сокрытое в листве", автор – самурай клана Набэсима Ямамото Цунэтомо, 1659–1719) и "Будосёсинсю" ("Напутствие вступающему на Путь воина", автор – Дайдодзи Юдзан, вассал сёгунского рода Токугава, 1636–1730).
Причина популярности последних двух трактатов кроется не только в их блестящей литературной форме и несомненных смысловых достоинствах, но и в том, что они (особенно "Будосёсинсю") изначально задумывались как попытка возрождения самурайских добродетелей, приходивших, как считали их авторы, в упадок в мирную эпоху Токугава (длившуюся XVII, XVIII и первую половину XIX века). Отсюда и преднамеренная, полемическая заостренность многих их тезисов, а также расчет на широкое распространение среди самураев (для сравнения: клановые правила XIII–XVII столетий, о которых речь шла немного выше, сами авторы не рекомендовали распространять за пределами клана – они считались неким секретным "вместилищем мудрости" наряду с особенностями вооружения и т. д., хоть это зачастую и не отменяет их универсальности, ведь многие их постулаты очень схожи).
Наконец, среди многочисленных трактатов о бусидо "постсамурайских" времен мы остановились на двух, как нам кажется, наиболее глубоких и своеобразных – уже упоминавшемся нами всемирно известном "Бусидо. Душа Японии" доктора Нитобэ Инадзо (1899 г.) и "Хагакурэ нюмон" (что-то вроде развернутых комментариев к "Хагакурэ", с немалой долей интереснейших собственных трактовок бусидо) талантливого актера, режиссера, мастера боевых искусств, но прежде всего классика японской литературы XX века Мисима Юкио (настоящие имя и фамилия – Хираока Кимитакэ, 1925–1970).
В целом творцами самурайских идеалов можно считать не только безымянного автора "Повести о доме Тайра", не только Ямамото Цунэтомо, Юдзана Дайдодзи или любого другого автора, когда-либо писавшего о бусидо. Конечно же, такими творцами и "сотворцами" были и вполне реальные самураи (а отчасти и несамураи, ориентировавшиеся на поведение воинской элиты, – прекрасным примером может служить цикл новелл горожанина Ихара Сайкаку о самурайском долге, буквально пропитанные духом бусидо), которые (сознательно или нет) стремились следовать этому Пути и шли по нему. Конечно, любой Путь – это вовсе не узкий коридор, и он всегда дает немало возможностей для реализации различных вариантов поведения, для того, как именно его пройти, причем, как мы с вами вместе убедимся, это вполне касается и бусидо. Но Путь, конечно же, всегда предполагал и сегодня предполагает некие "дорожные указатели", в роли которых выступали те самые самурайские идеалы, о которых пойдет речь в этой главе.
Первая часть нашего небольшого рассказа об идеалах бусидо будет посвящена основным самурайским жизненным ценностям и самурайскому идеалу "достойной жизни", вторая – отношению японских воинов к смерти, а третья – идеалу самурайской женщины и положению женщины в "эпоху самураев".
"Самурай должен умиротворять свое сердце и смотреть в глубь других"
(самурайские ценности и идеал достойной жизни)
Ценности, лежавшие в основе самурайского этоса и определявшие модель поведения японских воинов, в общем являются традиционными для всех обществ Дальневосточного региона. Как уже говорилось выше, это прежде всего сочетание ценностей сугубо "воинских" и ценностей "ученого сословия".
При этом бусидо, конечно же, ориентировано прежде всего на человека действия, что предполагает превалирование чисто "самурайских" добродетелей и выстраивание их в некую иерархию, диктуемую повседневной действительностью, окружавшей самурая. Если главными добродетелями средневекового европейского рыцаря считались верность, храбрость, великодушие (иногда понимаемая несколько уже, как щедрость), franchise – то есть, в переводе с французского, что-то вроде "свободное, смелое и искреннее поведение, служащее заодно подтверждением благородства происхождения и духа рыцаря", и, наконец, куртуазия – сложное понятие, включавшее в себя обходительность, вежливость, знание манер, галантность, то самурайский идеал был в чем-то схож, а в чем-то довольно заметно отличался. Правда, в его основе лежали, пожалуй, все вышеперечисленные добродетели, хотя и с некими оговорками. Так, как мы увидим в дальнейшем, четвертая добродетель из вышеупомянутой "рыцарской пятерки" могла демонстрироваться только в общении с равными, при этом считалось недостойным быть слишком напористым в общении с низшими по положению (или по сословной принадлежности) и, естественно, следовало сдерживать себя в общении с господином или другими вышестоящими лицами.
Итак, начнем с верности. На Западе она понималась прежде всего как добродетель, основанная на двух столпах – религиозности и "мирской чести". Прежде всего, рыцарская верность предполагала верность христианской церкви и своему господину (сюзерену), отсюда проистекала верность рыцаря своему слову, верность даме (в куртуазной любви) и т. д. Сразу отметим, что с верностью самурая каким-то религиозным принципом не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Согласно бусидо, самурай не обязан был быть неким "верным сыном Амидаистской церкви" (или секты Сингон, Тэндай, лояльным дзэн-буддистом, наконец). Для буддизма нехарактерно жесткое противостояние направлений. Единственной нетерпимой к иным буддистским и прочим направлениям была секта Лотосовой Сутры, основанная Нитирэном, о котором шла речь в первой главе. Ее приверженцем был, к примеру, известный полководец XVI века Като Киёмаса – о нем мы еще поговорим в связи с его видением Пути воина. Поэтому для Японии – до появления христианства – был в целом нехарактерен мотив мученичества за веру или религиозные войны.
При всем том, что бусидо, казалось бы, охватывало все стороны бытия самурая, оно демонстрирует просто-таки удивительную толерантность в религиозной сфере. Какого бы вероисповедания ни был самурай, это не влияло на возможность его успехов на Пути воина. В большинстве самурайских трактатов вообще нет отдельного пункта об отношении к богам и буддам (то есть синтоистским и буддистским персонажам). Если же автор все же заводит речь на эту тему, он сводит дело к одному и тому же мотиву: чистота сердца – главное, молитвы и ритуалы – второ– или третьестепенны (здесь мы, по-видимому, имеем дело с влиянием дзэн). "Многие клянутся приверженности законам Будды. Они приносят несчастье людям, грабят их для того, чтобы построить храмы и монастыри. Подобные поступки – святотатство по отношению к божествам и Будде. Даже если человек ни разу не поклонился Будде и ни разу не посетил ни одной святыни, божества и Будда не оставят его без покровительства, если у него искреннее, исполненное сострадания сердце. Кроме того, есть люди, которые посещают святыни только когда у них беда. Это достойно сожаления. Божества и Будда желают только одного – чтобы мы молились о счастье в будущей жизни. Такие молитвы могут принести пользу. Хотя говорят, что даже они не ведут нас прямо к пути Истины", – проницательно отмечал Сиба Ёсимаса (1350–1410), известный под именем Тикубасё. "Поклоняться божествам и Будде – вот правильное поведение для человека. Можно сказать, что человек обретет согласие с божествами и Буддой, если сердце его будет прямым и спокойным, если сам он будет честно и искренне уважать тех, кто выше его, и проявлять сострадание к тем, кто ниже его… И тогда человек приобретет защиту и покровительство божеств, даже если он не совершает молитв. Но если он не прям и не искренен, Небо покинет его, даже если он будет молиться каждый день" – так говорится в "21 правиле Ходзё Соуна" (XVI век). Занятно, что сам Ходзё Соун является типичным примером "гэкокудзё даймё" – "князя из грязи"; он начал свой путь наверх с подлого убийства соседнего даймё на охоте и захвата его провинции. И наконец, Ямамото Цунэтомо в своем сочинении "Сокрытое в листве" довольно категоричен: "Монах должен учиться смелости у воина, а воин – состраданию у монаха. Такие вещи, как возвращение человека с того света или спасение из ада всех живых существ, возможны только тогда, когда есть смелость. Но монахи наших дней заботятся лишь о том, чтобы быть благочестивыми, и поэтому среди них нет тех, кто прошел по пути до конца. Более того, среди воинов есть тщедушные люди, которые прикрываются буддизмом. Здесь есть о чем сожалеть. Тот, кто учит буддизму молодых самураев, совершает великую ошибку. Дело в том, что после этого они будут видеть вещи двояко. Буддизм под стать изучать старикам, которые ушли в отставку. Но если воин может двадцать четыре часа в день без устали нести на одном плече преданность и чувство долга, а на другом – смелость и сострадание, он будет самураем. В своих утренних и вечерних молитвах и в течение дня он должен повторять имя своего господина. Для него оно ничем не отличается от имени Будды и от священных слов. От этого зависит судьба человека. Сострадание напоминает мать, которая питает свою судьбу".
Получается, если суммировать вышесказанное, самурай, конечно, должен почитать ками и Будду, но не должен при этом превращаться в монаха (хотя в идеале монаха самураям нравились прежде всего суровая дисциплина и самодисциплина, а также искренность и чувство сострадания), ибо это сделает невозможным всякое нормальное несение службы. Неудивительным после этого кажется рекомендуемое многими писателями-самураями прохладное, а иногда и несколько пренебрежительное отношение к приметам, гаданиям, "счастливым и несчастливым" дням, а зачастую и вообще ко всему комплексу буддистских и синтоистских "народных поверий" и суеверий.