Нет, не только. Райх как чёрт ладана боялся ещё религии, культуры, государственной (тоталитарной, в его понимании) власти, и, конечно же, люто ненавидел проявление народного духа особенно в его национальной ипостаси. Потому не только проповеди докторов теологии, но и тексты, подобные указам Правительства Франца фон Папена (1932) о воспитании молодёжи заставляли его судоржно хвататься за шляпу и "кобуру"… ручной клади. В воззвании фон Папена, в частности, говорится следующее:
"Воспитание подлинного уважения к государству должно дополняться и углубляться немецким образованием на основе исторических и культурных ценностей немецкого народа… путём погружения в героическое наследие нашей нации…".
Надо полагать, одна только эта фраза заставляла распространителя вируса безграничной свободы вертеться в кресле, словно бес на раскалённой сковородке. Следующие же требования Правительства приводили его в особое неистовство. Подумать только: "Воспитание уважения к государству и обществу черпает внутреннюю силу в христианских истинах. Преданность и ответственность перед народом и отечеством глубоко коренится в христианской вере. Поэтому мой долг, – писал фон Папен, вызывая бешенство у Райха, – неизменно заключается в обеспечении правильного и свободного развития христианской школы и христианских основ образования".
Словом, было от чего приходить в неистовство апостолу бескрайних свобод. Это ж надо: в воззвании Правительства, как назло возглавленного потомком древнего немецкого рыцарского рода, – нет ни (эмансипированной в наше время) терпимости к разнообразным патологическим отклонениям, ни политкорректности. То есть той "политической вежливости", которая напоминает о себе всякий раз, когда вопрос ставится принципиально, а вещи именуются без оглядки на социально-политический, секс-менынинский и прочий антураж. Ясно, что в такого типа воззваниях консерваторов и духу не было ни либерализма "без берегов", ни свободной от нравственности демократии. Вот он, пример добровольного подавления свободы – вот он, оголтелый тоталитаризм, фашизм и ещё чёрт знает что!
И в самом деле, – что это за общество, в котором, опять цитирую В. Райха: "Христианство и национал-социализм не признают существование сексуальности вне рамок обязательного брака"?! Может, что другое и мог, но вот "греха" добрачного целомудрия Райх ну никак не мог простить не только христианству, но даже и социал-демократам!
И вот ведь ещё напасть, – не только профашистское правительство, но и молодёжные организации были заодно с "капиталистами и эксплуататорами": "Мы требуем, – обращался в 1932 г. к правительству Молодёжный центр Берлина, – чтобы государство использовало все возможности для защиты нашего христианского поколения от пагубного влияния похабной прессы, непристойной литературы и эротических фильмов, которые унижают и фальсифицируют национальные чувства…".
Но откуда взялись, из чего сложились и чем обусловлены были их столь бескомпромиссные, жёсткие и принципиальные требования? Чем конкретно был вызван бьющий через край гнев молодых германцев?
Дабы полнее раскрыть тезы, заявленные в предыдущей главе, вернёмся ещё раз к европейским реалиям после заключения Версальского мира.
Каверзность этого "мира", граничащая с бесчеловечностью, поставила Германию на грань исчезновения, обусловив трагическое развитие событий в Европе и остальном мире. Живя по законам джунглей, которые сами и создали, державы-победительницы решили поставить вне закона объявившегося "короля джунглей" (Германию). Идея запереть в железную клеть "политического нарушителя" была и нелогична, и недальновидна. Понимая её порочность, глава английского правительства Ллойд-Джордж в марте 1919 г. предупреждал в своём "меморандуме из Фонтебло" о том, что "суровый договор" неизбежно вызовет у немецких политиков реваншистские устремления. Главнокомандующий союзными войсками маршал Фердинанд Фош после подписания договора (28 июня 1919 г.), подводящего итоги I Мировой войны, без обиняков заявил: "Это не мир, а перемирие на двадцать лет". Зная цену таковому "перемирию", Уинстон Черчилль считал I Мировую лишь началом большой тридцатилетней войны в Европе. Эти предвидения политических дельцов являют собой наиболее осмысленное представление о тогдашнем положении дел. Схожие предостережения в те же времена высказывали в кулуарах "большой" политики и функционеры власти.
Но, насколько реальны были их опасения? Может, они были чрезмерно преувеличены?
Глава шестая
Триумф воли и тщета власти
"Поступай всегда так, чтобы максима твоего поведения могла стать основой всеобщего законодательства".
Иммануил Кант
"Любые муки и зло, которые человек навлекает на себя добровольно, несравненно менее болезненны, чем те, что навлекают на него другие".
Никколо Макиавелли
I
Рассмотрим этот аспект "большой политики" более подробно, имея в виду положение дел прежде всего в политически и экономически подавленной Германии.
На Германию, онемевшую от непосильных требований репараций[55], в начале 1920-х гг. обрушились инфляция и голод, в дальнейшем усугубленные социальной неразберихой.
В стране свирепствовала жестокая безработица. В соответствии с условиями договора, Германия потеряла 40 тыс. кв. км. Европейского континента, населённого более чем 6 миллионами человек, лишившись таким образом колоссальных природных ресурсов[56] и колоний 2.5 млн. кв. км[57].
Победители заставили Германию уничтожить свой флот и армию, захватив лучшую часть её коммерческого флота. В промышленную житницу Германии Рур в 1923 г. вторглась франко-бельгийская армия.
В книге "Кто финансировал Гитлера", написанной Джеймсом Пуле и его сестрой Сюзанной, авторы сообщают: "Так называемое демонтирование, предусмотренное Версальским договором, было горьким испытанием для многих германских промышленников и, несомненно, сыграло свою роль в их желании позже признать Гитлера. Тиссен (Фридрих Тиссен. – В. С), Крупп, Кирдорф и другие крупные промышленники беспомощно наблюдали, как бессмысленно разрушается всё то, что было создано несколькими поколениями. (…) Это было ужасающее зрелище. Работая не покладая рук жарким летом 1920 года, рабочие были вынуждены уничтожать свой единственный источник существования. Они почти не говорили друг с другом. Инженеры стран-союзников прохаживались по цехам, отмечая цветными мелками металлорежущие, токарные станки и другое оборудование для отправки за границу. Как только были вывезены контейнеры с оборудованием, начали работу взрывники". От себя замечу, что подобные санкции в отношении государств, мощно обозначивших себя в мировой истории и культуре, не проводилось ни в Новое, ни в Новейшее время, и никогда вообще[58].
Любопытны признания свидетеля этих событий немца Генриха Штихеля, после II Мировой войны оказавшегося за "101 километром" российской жизни. Верный служитель Вермахта по иронии судьбы многие годы в качестве сторожа стоял на страже социалистической собственности. Дожив до "перестройки", в самый разгар которой его хватил удар, Штихель на смертном одре поверил свою исповедь соседу по больничной койке журналисту И. Дьякову: "Вся собственность Германии, её колонии и территории были у неё отняты и переданы другим государствам. Миллионы немцев остались без работы и были обречены на голод. Ежедневно умирали тысячи. Пустые желудки, пустые карманы, пустые жизни. Мне было двадцать шесть, когда от отчаяния моя мать наложила на себя руки, она не могла перенести этой унизительной жизни. (…) Зарплату получали ежедневно, чтобы получить деньги до очередного повышения цен. Банды преступников открывали пулемётные перестрелки порой средь бела дня. При помощи преступников умело раскручивалась гражданская война. Но основной беспорядок в общество привносили революционеры, которым платили деньги всемирные ростовщики. Деньги хлынули: собственность голодающих немцев скупалась за бесценок – отели, рестораны, фабрики, заводы и даже дома. С 1918 по 1933 год мы буквально жили благодаря мусорным свалкам…Пресечь издевательства было невозможно: суды и полиция, как сейчас говорится, были "схвачены". Для немцев правосудия не существовало. Работа предоставлялась только тем, кто молчал, кто был готов пресмыкаться перед талмудическими правителями. Буйным цветом цвела грязная литература, и молодежь становилась первой жертвой этого способа насильственной деградации. Газеты, журналы, развратные фильмы, непристойные книжонки распространялись по всей Германии. Насаждалось смешение рас. Никто не мог заикнуться против иной расы. К немецким женщинам приставали прямо на улицах, и если они отказывали слюнявым вожделениям, их же и арестовывали. Школы были наводнены гнусными преподавателями. Церкви закрылись, и продавшиеся министры насаждали безбожие…Вчерашние владельцы заводов и фабрик становились простыми рабочими на собственных предприятиях, и то, если им крупно везло. К 1933 году Германия погрузилась в полное ничтожество…".
Здесь внесу кое-какие пояснения.
Зорко наблюдавшие за поверженной Германией державы были напуганы угрозой революции. Для её предотвращения был продуман и запущен в ход "план Дауэрса" (1924) [59]. Поддержанный американскими монополиями, план этот проторил немецкой буржуазии дорожку к улучшению экономики. Однако, проводимый извне и отнюдь не в целях возрождения Германии, он не мог выполнить то, на что не был ориентирован. Потому, не преследуя организацию экономической жизни измученной страны, "план" этот лишь частично покрыл бреши хозяйственной жизни Германии, по которым наносила удары жесточайшая Экономическая депрессия 1929–1932 гг. "План Юнга" (1930) вызвал некоторые послабления, но обязывал Германию выплатить оставшиеся 113.9 млрд, марок. Впрочем, выплаты были растянуты на 59 лет (до 1988). И хотя в 1932 г. платежи были отменены, перед Германией по-прежнему оставалась угроза превратиться в одно из политически ничтожных и экономически нищих государств, коими в то время были Болгария, Греция и Румыния. Вновь, как и 400 лет назад, Германия оказалась пред лицом отнюдь не гипотетического распада, в котором существовали бы лишь номинально германские экономические "уделы".
Этого не могло допустить и не желало терпеть оскорблённое и униженное достоинство немцев, ибо то был предел, за которым виделась гибель страны и исчезновение государства. Уж если заводчики-капиталисты стали на одну сторону с рабочими, то, что говорить о молодёжи, завсегда болезненно воспринимающей попрание человеческого достоинства. Ибо кто, как не устремлённое в будущее поколение способно остро реагировать на малейшее унижение и несправедливость в настоящем. Отсюда жёсткая реакция молодых германцев на крушение их святынь, посягательства на честь и бытие Отечества, за которым дымились руины их собственных жизней. Им стало ясно: беспредел могла остановить лишь сильная национально мыслящая власть. Она и заявила о себе 30 января 1933 г.
Опираясь на общенародное воодушевление, новый канцлер Германии Адольф Гитлер – прагмат, великий лицедей и мастер воздействия на массовое сознание – на время "поверил в Бога" и 1 мая 1933 г. в Национальный день труда обратил исполненную пафоса речь к немецкому народу и всему миру. Зная, что Бог всё видит, но не уверенный, что хорошо слышит, – Гитлер лишь "вполголоса" настаивал на благословении: "Господи, Ты видишь, мы преобразились. Немецкий народ более не народ без чести, опозоренный, разрываемый на части, малодушный, слабый в вере. Нет. Господи, немецкий народ снова силен в своей вере, в своей целеустремлённости, в своей готовности к жертве. Господи, мы не оставили Тебя. Благослови же нашу борьбу за свободу, наш народ и отечество"[60].
Молитвы первого "верховного жреца" "тысячелетнего царства", понятно, не умягчили нравы не в этих целях созданной им системы власти, но первые результаты духовного и национального сплочения не заставили себя ждать. Поверив в себя (что было хорошо), германский народ уверовал в свою непогрешимость (что плохо), после чего приступил к выжиганию из тела страны язв общества (что, глядя на их метастазы в наши дни, впрочем, не во всём выглядит чрезмерным).
Что конкретно происходило в Германии?
Вернёмся к Штихелю, который, по правде говоря, не был либералом.
"Жестоко преследовались сексуальные извращения, – яд, который способен убить любую расу", – гневается старый сторож, а некогда охранник Вермахта. "По сей день только извращенцам могут показаться несправедливыми законы Третьего Рейха против сексуальных извращений. Всякие виды пропаганды сексуальных аномалий, включая пропаганду абортов, были запрещены…Государство обязано поощрять добро и карать зло. Отвратительная пропаганда смешения полов, которая сейчас перекинулась и в Россию (на всякий случай укажу: время действия 1991 г. – В. С), была прекращена…Что бы мы ни делали, наши мужчины должны оставаться мужественными, а наши женщины – женственными. Вражеское внушение о смешении полов с целью искалечить сексуальное воспитание, поломать миллионы судеб и подорвать генофонд нации было низвержено и развеяно по ветру".
Не только в полах – и в "верхах" стало чище. В экономику пришла чёткость и ясность, в семью – согласованность. И на улице оказался порядок. Штихель, чья память более полувека хранила то, что творилось в Германии во времена триумфа национал-социалистов, говорит об этом (читаем внимательно!):
"Коррупционеры были изгнаны из государственных учреждений (здесь и далее выделено мной. – В. С). Законом чести для лидеров партии был отказ от привилегий. Полиция стала работать во имя немцев, а не против немцев… В 1935 году безработица была уже ликвидирована…Было сделано то, что сделал Спаситель, изгнав торговцев из храма – ростовщики изгнаны из страны. Банковская система перешла в руки немцев. Были выпущены новые деньги, и мы начали богатеть. С деньгами, обеспеченными производительным трудом… Германия двинулась вперёд как никакая другая страна в мире…Немцы быстро вспомнили, что настоящее благосостояние основано не на золоте, не на кредите, а на производительности нашей земли и наших рук. …Мы были освобождены от ужасных капризов и причуд зарубежных попечителей наших внутренних потребностей(!). Ведь политическая независимость невозможна без независимости экономической (ставлю ещё один "!" знак. – В. С). …Только народ, чья память сильна, способен противостоять дурным модам и бредовым новациям" (и здесь "!").
Вызывает изумление, что глубокий старик, как бы походя, говорил о вещах, которые могли бы стать основой программы восстановления нынешней России!
Реформы были замечены и оценены. "Общее" приятие устроения новой жизни (в перспективе – новой Европы) выразилось в том, что уже к 1935 г. 1133 улицы и площади во всём мире были названы именем Гитлера[61]. В самой Германии с 1933 г. наблюдался подъём, по своему масштабу и качественным показателям не имеющий исторического аналога! Причиной тому был массовый патриотизм и возрождение национального самосознания. Поверив в свои силы, немцы в считанные годы решили множество прежде неразрешимых социальных и экономических проблем. Истинно вертикальный взлёт германского бытия обеспечил мощное развитие науки и промышленности. Энтузиазм пронизывал практически все сферы деятельности Страны. Авторитет фюрера рос не по дням, а по часам. Он был популярен не только "среди толпы" – его идеи находили понимание у ведущих экономистов и политиков Европы и мира. Чемберлен выражал Гитлеру "уважение и восхищение". Министр иностранных дел лорд Галифакс – длинный и тонкий, как свеча, при общении с личным адьютантом Гитлера Видеманом "стаивая" до его роста, говорил: "Передайте фюреру, что я надеюсь дожить до того дня, когда осуществится главная цель всех моих усилий: увидеть Гитлера вместе с королём Англии на балконе Букингемского дворца". Черчиллю, восхищение которого перед Муссолини уступало лишь восторгу перед Гитлером, не было необходимости передавать свои послания через посредников. В 1938 г. он напрямую писал Гитлеру: "Если бы Англию постигла такая же катастрофа, я молил бы Бога ниспослать нам человека с Вашей силой воли и духом". Даже ненавидевший Гитлера либеральный философ (к тому же еврей) Раймон Арон считал, что если бы Гитлер умер в 1938 г. (до Мюнхена), то он вошел бы в историю Германии как её величайший деятель.
Высокая оценка ряда западных экспертов не поколебалась и через десятилетия. Выражая её, американский политолог Джон Тохэнд в книге "Адольф Гитлер" писал: "Если бы Гитлер умер в 1937 году, он был бы одним из самых великих немцев Германии… Находясь всего 4 года у власти, он уже успел заслужить титул одного из великих в истории", а "Ллойд Джордж оставался при мнении, что Гитлер является самой значительной личностью в европейской политике со времён Наполеона, может, даже более значительной, чем император французов", – сообщает английский журналист Сэсил Кинг[62]. Арнольд Тойнби в своих воспоминаниях, нисколько не стесняясь этого, честно признавался, что был очарован Гитлером. В беседе с ним Тойнби ободряюще "упомянул, что в случае победы Германии над Россией, в чём в Англии никто не сомневался, влияние Рейха распространится на всю Европу"… Как мы знаем, последнее не только входило в планы Гитлера, стремившегося обновить уже тогда активно разлагавшийся континент, но и было его конечной целью (консолидация германства предполагала объединение "арийских народов" Европы от севера Италии до Норвегии). Сам Гитлер, отдавая себе отчёт в масштабе затеянного им дела, достаточно ясно и жёстко представлял свою историческую перспективу. Его ближайший помощник Альберт Шпеер вспоминает один эпизод: "Он долго, молча, глядел в окно, затем в задумчивости произнёс: "Передо мной две возможности: выполнить все мои замыслы, или провалить их. Если я выиграю, я стану одним из величайших деятелей истории. Если я потерплю поражение, я буду осуждён, презрен и проклят" [63].
За окном стоял ноябрь 1936 года…
Дальнейший ход событий показал правоту как первой, так и второй части пророчества Гитлера. Размышления лидера нации отражают свершившийся перелом во внешней политике Германии, в лице немецкого народа и на этот раз поверившей фюреру. Военная машина III Рейха готовилась выкатить на выложенные отнюдь не Германией "рельсы" избранности народа, которые способны были всякое племя завести в историческое Никуда…