Осязаемые успехи немцев приводили в замешательство определённые финансовые круги и политические "полукружья", а более всего, – мировых гешефтмахеров. За кулисами официальной политики началось плетение идеологических "кружев", густо замешанных на экономических и финансовых "разочарованиях". Говоря проще, – недополучениях. Перевозбуждённая, эта публика напоминала растревоженные ульи. Ибо "трутни" и "жуки" от мирового капитала были осведомлены о преобразованиях, вынужденно проводимых немцами. Между тем полной ясности в масштабах изменений не было. Туман первых лет реформ усугублялся неясностью международных перспектив новой экономической политики Германии. Общий подъём жизни и плоды реформ в стране ещё только начали заявлять о себе, в то время как провозглашение на весь мир политических репрессий говорило громче их самих. Впрочем, ясность скоро заявила о себе.
В марте 1938 г. Гитлер присоединил к Германии Австрию и "положил глаз" на Чехословакию, что не только не было секретом для стран Запада, но получило одобрение со стороны их Правительств. На всякий случай фюрер решил бросить кость Англии и Франции, заявив о сохранении в Чехословакии их экономических интересов. Премьер-министр Великобритании Чемберлен на лету подхватывает пустую "кость". В мае 1938 г. на приеме американских журналистов он открыто поддержал расчленение Чехословакии. "Чемберлен, – писала американская газета "Нью-Йорк таймс", – сегодня, очевидно, склонен… к отделению немецкой пограничной области от Чехословакии и присоединению её к германской империи" [70]. Отчего же не быть "склонным", если, по словам военного министра Великобритании Хор-Белиша, воевать против Германии "всё равно, что выйти охотиться на тигра с незаряженным ружьём"?! Наспех созданная в сентябре 1938 г. Конференция в Мюнхене одобрила раздел Чехословакии. Рузвельт торопится телеграммой поздравить Чемберлена, а госсекретарь США Хэлл заявил, что решение конференции "вызывает всеобщее чувство облегчения"… После "немецких" Судетов Гитлер захватывает всю территорию Чехословакию [71]. Примечательно, что после Мюнхена Польша, по словам Черчилля, "с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства". Не отставала от неё и Венгрия.
Отметим основные этапы краха всей пост-Версальской системы международных отношений'.
В 1935 г. Гитлер восстановил всеобщую воинскую повинность в Германии и приступил к созданию армии (Вермахта) в нарушение условий Версальского мира. В другой части света в 1937 году пронацистская Япония приступила к захвату Китая.
В 1938 г. Германия присоединяет Австрию, Судеты, а в следующем году, вопреки всем договорам, Гитлер захватывает Чехословакию.
Но, организовав "мюнхенское предательство", западные политики переиграли самих себя. Захват Чехословакии выводил Гитлера на границу с "отсталым СССР", но это же обстоятельство отредактировало стратегические планы фюрера. Сталин, стремясь упредить события, заключает в 1939 г. Советско-германский договор, который расслоил Мюнхенский блок и перенаправил ход войны с восточного на западное направление. Но именно Мюнхен обеспечил воцарение nazi в Европе. В результате, Западу перефразируем слова Черчилля, – получил и бесчестие и войну.
Гитлер более не нуждался в "спонсорах". В сентябре 1939 г. он завоёвывает Польшу. Англия и Франция декларативно объявляют войну Германии, что ознаменовало официальное начало II Мировой войны. Однако, даже в первый период войны Англия, Франция и, тем более США, фактически не вели военных действий. Началась "странная война", в которой европейские державы всё ещё надеялись договориться с Гитлером. Последний блестяще использовал "надежды" Запада для ещё большего усиления военной машины Германии. В 1939–1941 гг. Гитлер завоёвывает большую часть Европы (вслед за Австрией, Чехословакией и Польшей наступил черёд Дании и Норвегии, Бельгии и Голландии, в 1940 г. Франции, затем Югославии и Греции) и создаёт фашистский блок Германии, к которому примкнули Венгрия, Румыния и Финляндия. Политический Запад начинает биться в истерике. В его тени создаётся "антифашистская идеология".
Президент "Американской федерации за мир" Натан Кауфман, то ли зная, то ли учуяв откуда ветер дует, совершенно в духе nazi цинично призывает мировые державы к полному уничтожению немцев путём стерилизации: "Если вспомнить, что прививки и сыворотка приносят населению пользу, то к стерилизации немецкого народа надо отнестись как к замечательному гигиеническому мероприятию со стороны человечества, дабы навсегда оградить себя от бактерии немецкого духа" (книга "Германия должна погибнуть", 1940). "Борцу за мир" вторил председатель благотворительной организации для еврейских иммигрантов адвокат Луи Ницер. В своей книжонке "Что нам делать с Германией?" (1944) – психологический клон лагерных палачей Адольфа Эйхмана и "Ангела Смерти" Йозефа Менгеле ратовал об истреблении немцев путём той же стерилизации. Причём, немцам вменялась в вину даже не развязанная "ими" II Мировая война. По Ницеру, Германия в принципе играла в мировой истории сугубо отрицательную роль, которая выражалась во всём – в философии, политике и в характере немецкого народа.
Казалось, патологическое стремление истребить народ – и млад и стар! – в комментариях не нуждается[72]. Книги эти в своей чудовищности и в самом деле нелепы. Но факт их издания и поддержка "идеи" как одиозной прессой, так и высокими гражданскими и военными чинами США и Великобритании, выступающих в качестве нацистов наоборот, примечателен. Это ставит под сомнение "тихость" исторически пёстрого нацизма. В особенности, если знать, что такого рода "мысли" были направлены не только на немцев, но и на евреев… Причём, со стороны их же лидеров [73]. Но то были, так сказать, "первопроходцы". По тропе, проложенной "писателями", через несколько лет уверенно промаршировали военные, президенты, политики и финансисты.
Министр финансов США Генри Моргентау, как бы отхлестав "за мягкотелость" победителей Германии в I Мировой войне, – в своей "Программе" на 2-й квебекской конференции (1944) предлагал расчленить и децентрализовать страну, полностью уничтожить в ней тяжёлую промышленность и авиацию (опять). По замыслам Моргентау Германия должна быть превращена в "одно большое картофельное поле" – в "территорию призрак" под жесточайшим контролем демократических (в этом нет никакого сомненья) США и Великобритании. А чтобы "поле" и впрямь стало пустырём, Моргентау предлагал "физическую ликвидацию немцев" путём голода и болезней. Об этом пишет в своей книге канадский историк Джеймс Бакуе[74].
Президент Ф. Рузвельт, то ли начитавшись "писателей", то ли наслушавшись своих подопечных, но, уязвлённый их прытью, решил оставить лидерство за собой. Проникшись идеей "пустыря", он 19 августа 1944 г. сказал, как отрезал: "Немцев нужно либо кастрировать, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они забыли и думать о возможности появления среди них людей, которые хотели бы вернуть старые времена и снова продолжать то, что они вытворяли в прошлом". Отдадим должное Рузвельту: салютуя своим советникам, он предлагал хоть какую-то альтернативу – "курс Рузвельта-Моргентау" насчитывал пять германских "всёже-государств". Но бог с ними, с советниками. После крутых предложений и альтернатив "демократов при кобуре" вернёмся к "греху" (по Райху) добрачного целомудрия.
Держа в памяти рекомендации мировому сообществу относительно немцев, и, преодолевая страх и жуть, – зададимся вопросом: каково было в Германии того времени отношение самих немцев к интересующей нас семье вообще и потомству в частности?
"Только Бог ведает, сколько по "цивилизованному миру" ежедневно уничтожается детей, – переносит свои сетования Г. Штихель в наши дни. – Их режут на части, травят в утробе, вытягивают специальной трубой. В каком-то журнале видел: сваленные в кучу мёртвые дети – результат только одного утра работы канадской больницы". Между тем в германской семье всеми заплёванных 1930 годов "здоровым и разумным предоставлялись все возможности для того, чтобы иметь как можно больше детей. А чем больше нормальных детей в нормальной семье, тем больше вероятность рождения таланта. Моцарт, скажем, был седьмым из семи детей, Бисмарк – четвёртым из шести. Кант – четвёртым из девяти, Бах – шестым из двенадцати, Вагнер – девятым из девяти. Это я помню по плакатам, наводнившим Германию вместо пропаганды грязных сексуальных извращений.
Количество идиотов уменьшилось не потому, что их якобы расстреливали (это и в самом деле не нужно делать. – В. С), а потому, что их воспроизводство не поощрялось", – конец цитаты. Известно, что, развивая медицинские программы, немецкие учёные впервые установили связь между курением и повышенной вероятностью развития рака лёгких. В те же годы в Германии была проведена впервые в мире государственная пропагандистская кампания против курения. О легальных абортах в стране в то время и речи не могло быть! Потому о теперешних врачах, легально делающих аборты, – старец говорит с презрением:
"Зверский "демократический свободный мир" плодит преуспевающих убийц. В нашей Германии врач, делающий аборты, был бы изъят из общества и помещён в концлагерь, (а вот такая практика российским властям не помешала бы… – В. С.) где он не мог бы больше убивать наших детей в материнском лоне [75]. Запущенных детей не было. За это нас называли сторонниками тоталитаризма (уж не В. Райха ли Штихель имел в виду?!). Мы учили молодёжь ценить физический труд, спорт и природу. Таланты отбирались…". Любопытно, что, расходясь в отношении к морали и нравственности и с Райхом и с "франкфуртскими учителями", Штихель находит неожиданную поддержку у одного из лидеров сионистского движения М. Борхова, наставлявшего своих единоверцев и политических приспешников: "…Β тайной войне культур побеждает тот, кто заботится о расовой чистоте и улучшает качество своего потомства"!
Итак, положение дел на рубеже 1920–1930 гг. представляется достаточно ясным. Приход к власти немецких националистов видится естественным, а то, что они сумели кардинально изменить положение дел внутри страны и поднять авторитет Германии в мире, говорит об объективной целесообразности их планов. Сам же феномен "фашизма" настаивает на своей исторической правомерности. В результате проведённых реформ у немцев воистину проявился интерес к жизни. Авторитет матери, поддержанный социальными стимулами, был поставлен очень высоко. К концу 1930 гг. рост рождаемости в Германии превысил 150 %!
Будучи в курсе о том, с какой настойчивостью "передовая мысль" Запада в 1920–1930 гг. разрушала семью, не удивляешься падению рождаемости в Европе в 1950–1970 гг. Удивление вызывает растерянность современных философов и социологов в оценке причин этого явления. К примеру, русский философ Анатолий Антонов, предлагая ряд мер (правильных, но довольно расплывчатых, как то: "Необходимо сократить разрыв между духовными и потребительскими ценностями", тогда как "современная экономика и социальная инфраструктура работают на увеличение этого разрыва"; "государственная политика в области экономики" должна быть "переориентирована с интересов отдельного индивида на интересы семьи"; "Сохранить единую российскую государственность невозможно, если не сохранить и не приумножить единый российский народ", и т. д.), утверждает: "…человечество, наука ещё не знают, почему в цивилизации, параметры которой задаются Западом, идёт разложение семьи"(?!)[76]. И хотя ответ сквозит в предложениях самого философа, добавлю к ним лишь направление поиска причин. Оно и убеждает нас в том, что феномен разложения семьи, заявив о себе в последних декадах Нового времени, раскрыл себя на Западе между двумя мировыми войнами XX столетия. Из рассмотренного нами, казалось, следует, что схожее по целям и задачам устранение самого инстинкта создания семейного очага в России, Германии и в Европе в целом происходило согласованно и едва ли не одинаково. Но это не совсем так.
Безволие "европейского человечества" в последнее полу-столетие и в самом деле как будто привело к потере инстинкта продления рода. Но это имеет свои начала, корни которых, уходя в толщу XIX в., ядовитыми побегами сплелись в реальностях послевоенного времени. Распространение нынешних семейных проблем материалистической Европы, повлияв на самоощущение России и остального мира, исходит не из одной только политической беспринципности, идеологических извращений и набирающих силу психофизических патологий. Разложение христианского мира, зайдя далеко, – очень далеко! – обозначило себя отнюдь не в XX в. И даже не в эпоху Лютера, а гораздо раньше…
После принятия христианства варварскими племенами Европы и последующего становления городов-государств, разрыв между духовным словом и гражданским делом увеличивался из столетия в столетие. В результате, (или – на деле) западное христианство, одевшись в католические ризы и всё глубже зарываясь в мирские интересы, пришло к полному отходу от своих первоначальных принципов.
Провозгласив освобождение Иерусалима, но в борьбе с "врагами христианства" не делая различия в религиозных конфессиях, – "паломники" напрочь разорили в 1204 г. духовную житницу Европы – православный Константинополь. Осквернение Царь-Града – красы и гордости средневекового мира оказалось в числе причин, ускоривших падение Византии, и предопределило многовековое духовное брожение в недрах Европы. Само же крестовое воинство, по дороге к гробу Господнему окончательно сбившись с духовных путей, выродилось в безумные и жестокие по своим следствиям "детские крестовые походы". Но, независимо от итогов крестовых походов, фактом растянувшейся на века эскалации Европа явила тогдашнему миру свои политические амбиции и духовные притязания. Неустроенный и лишь только начавший осознавать себя "запад" счёл вправе объявить о своих долговременных и масштабных притязаниях. Обозначив жёсткую политическую траекторию, исключающую всякие интересы, кроме собственных, "запад" приступил к реализации своих амбиций средствами, мало чем отличавшимися от гуннов и вандалов. Его политическая линия явила себя в земельных приобретениях в Малой Азии (территории Византии), где в начале XIII в. образовалась во всех отношениях несуразная Латинская империя. По указке Ватикана созданная рыцарями и бродягами для насаждения латинства и политического христианства, "империя" эта лопнула, подобно мыльному пузырю. Вместе с ней рухнули и планы Ватикана христианизировать "восток" по своему образу и подобию. Не грех отметить, что методы обращения в христианство Ватиканом по жестокости не уступали практике светских властей, а по духовному вероломству подчас превосходили их.
Так впервые о себе заявила безнадёжно сбившаяся с христианских путей этика варварства западного образца.
Откровенный разбой крестоносцев выявил порочность как светских, так и духовных путей "обращения в истинную веру". Не слишком отличаясь от преступных, они в культурно-историческом развитии западного общества не однажды взаимозаменялись или переплетались друг с другом, ложно служа христианству и всё более отдаляясь от своего первоисточника. Осквернив священные реликвии Византии, дух христианской веры, и тем самым предопределив зигзаги собственной духовной судьбы, меч варваров с крестом впереди сутаны или на спине надолго остался символом волюнтаризма и силового решения проблем. И когда бездарный меч вложен был в проржавевшие за несколько веков ножны, его место заняло не менее остро разящее "слово", причём, не рыцарей и не у Гроба Господня…
Если прежде католицизм проводил духовную экспансию во многих регионах мира, то с XVI в. в католическом мире началась затяжная гражданская война. Лютер, не ведая и не желая того, облачил христианство в железные латы. Именно по его благочестивому неведению XVI в. начался с крестьянской войны и продолжился "солдатским благочестием" теократической диктатуры Кальвина, встретившего столь же сильный отпор со стороны профессионального воина – иезуита Игнатия Лойолы. Лютер начал, а его неверные последователи подвели европейское христианство к Реформации, круто изменившей внутреннюю жизнь западных стран и судьбу всей Европы. Она же в исторической перспективе повлияла на развитие России и остального мира. Между тем, папство, как и встарь, будучи не в состоянии извлечь уроки, продолжало жёстко противостоять всему, что шло вразрез с его престольными планами. С помощью теоретиков (теологов) и практиков (карателей-иезуитов) была продолжена "зачистка" христианства от всех, кто оспаривал непогрешимость "святого престола".
По ходу "очищения" и "улучшения" христианства, в котором каждая вновь созданная религиозная конфессия оставляла истину за собой, следовали нескончаемые религиозные войны, ярко освещаемые кострами Святейшей Инквизиции. И здесь история подтвердила один из многих не выученных человеком уроков: истина оскверняется или умирает, когда её апологеты узурпируют власть, а глашатаи её становятся судьями и исполнителями собственных приговоров. Через это прошло христианство в начале нашей эры; на том же споткнулась ортодоксальная Византия; эта же болезнь настигла иезуитов, пытавшихся излечить от "проказы" не в меру многочисленных толкователей истины. Издержки деятельности ретивых приверженцев "слова Божия" свирепствовали не только в христианских странах Европы. Сгорая в честолюбии, жестокости и алчности, христианство Жана Кальвина и Игнатия Лойолы разбрасывало свои искры в самые отдалённые континенты и дикие острова, коими были Австралия, Океания и Полинезия.