Приблизившаяся к своей критической точке исчерпанность внутренних ресурсов человека, деформация живых и распад социальных связей общества непременно заявляет о себе в сферах творчества, зеркально отражающего блеск, нищету или уродство всякого времени. Если сокровение духа было и остаётся лакмусовой бумажкой внутренних свойств эпохи, то формы искусства, являясь индикатором общественных противоречий, – есть "подобие", которым познаётся и осознаётся "образ" эпохи. Когда последняя обездушивается, теряет духовные и нравственные ориентиры, утрачивает своё содержание, характер и стиль, когда обезличивается, и, в своих жизненных отправлениях теряя содержательность, становится "абстрактной", – тогда эпоха находит своё отражение в бессодержательном или попросту балаганном искусстве. Именно в этом случае оно становится "авангардным", интерьерно-безличным, абстрактным и, понятно, – модным. В такого рода "искусственных" интерьерах факт знаменитости чаще всего говорит о популярности среди тех, у кого настоящий талант вряд ли нашёл бы признание.
Но если так, то истинными творцами и созидателями следует считать не тех, кто, ловко пользуясь сложившимся состоянием общества, оказались удачливее других, а тех, кто честно оставляет своё имя в истории. Не удивительно, что при плачевном положении дел, чем рыночнее искусство, тем быстрее оно становится вчерашним. Так как истинное творчество, не задерживаясь на моде, единовременно принадлежит и прошлому и будущему. Потому Пабло Пикассо, зная все эти тонкости, не порывал связь с ценностями "старого". Оттого не вылазил он из пластических достижений Древнего Мира, при этом внимательнейшим образом изучая искусство великого М. Врубеля. А Антуан Бурдель, как и Аристид Майоль, даже не скрывали своё художническое единомыслие с "колыбелью человечества". Также и скульптуры Джакомо Манцу почти всегда отсылают наше внимание к находкам и открытиям ушедших эпох. Что касается не по таланту знаменитого Джакометти, то он, ничтоже сумняшеся, чуть не один к одному копировал удлинённые бронзовые фигурки древних этрусков.
Вот и получается, что примеров прямых, опосредованных или скрытых творческих заимствований не счесть. И лишь самые одарённые, к которым отнесу скульптура Марино Марини, умели пластически увязать формы далёкого прошлого с духом текущего времени и, наверное, – будущего. Эту нерасторжимую с будущим временную связь вряд ли можно отнести к его современнику Генри Муру. Но и Мур, выстроив свою скульптуру буквально "на костях" (т. е. изучив костные строения живого мира), вовсе не чурался древней пластики. Правда, наиболее яркие произведения формального плана, заявляя о себе с начала XX в., в известной мере разнообразят пластические заимствования. Однако большая часть пластических изобретений и "дизайнерских открытий", вряд ли имея отношение к искусству как таковому, – не могут обогатить собой то, к чему они не относятся.
И дело тут вовсе не в новых или новейших технологиях. Материалы архитектуры и изобразительного искусства, неразрывно связанные с материальной сферой, активно сменяясь, – всегда задействовали постоянно обновляемые технологии[100]. Проблема в том, что формы эти несут в себе "душу" этих самых технологий, которые теперь отодвигают "формы" программирования. Потому конструктивистские стили, как и формотворчество, подчинённое голой функции (Школа Баухауза, "чисто" абстрактная скульптура и пр.) в своей монументальной ипостаси суть не что иное, как заточение души человека в склепы новых, новейщих и последующих технологий. Формы последних в равной степени продиктованы как изменением сознания, так и изменением функций самой архитектуры (собственно, гениальность архитекторов В. Гропиуса, О. Нимейра и Ле Корбюзье в том, что они почувствовали духовную одномерность своей эпохи и первые сумели придать ей линейную простоту, ясность и функциональность). Этот феномен приобщения в полном соответствии с поступательными законами детерминизма и создаёт замкнутый (а лучше сказать порочный) круг, в котором урбанизированная реальность вкупе с "кубиковой" и "царапающей небо" архитектурой корректирует homo sapiens. С тем, чтобы человек, как "отредактированный продукт", продолжал модернизировать то, что его, собственно, и деформирует… Когда же "продукт" возвращается (или думает, что возвращается) к искусству (лучшая иллюстрация чему знаменитый "Крик" Э. Мунка), то его опорожнённая душа и выхолощенное сознание лишь эксплуатируют элементы того, что было создано в другое время, и – другими. Ибо сознание может воспроизводить лишь то, что свойственно новой природе души, ставшей жертвой "второй" или "предметной реальности". А это и есть либо вымершая, либо деформированная духовная реальность, заявляющая о себе в уродливом плагиате – "крике" изнемогающего или погибающего от антиэстетики духа. Не зарываясь в детали не столько искусства, сколько раскрытия свойств новых материалов и форм изменения человеческой реальности, отмечу лишь направление поисков.
Высшие пределы творчества невозможны без проникновения в эпические глубины национального гения народа, существующего в исторической жизни мира. Только состояние души и непоколебимая общая воля людей в стремлении к нравственному идеалу способна вдохновить и дать силу личности. Только в этом случае последняя способна аккумулировать в своей душе и реализовать в творчестве духовные достоинства нации. Только эта питающая друг друга взаимообразная связь рождает истинно бессмертные образцы человеческого гения. И только в этом соединстве творчество возрождённого человека продолжит природную жизнь и становится тем, что Бердяев называл "восьмым днём творения". Идя же не от духовного человека, а от созданной "второй" реальности, творческие поиски не могут ни следовать в русле постоянно меняющихся детерминистических реалий, ни даже соответствовать им. Понятно, что интенсивность развития меняющихся псевдосущностей обратно пропорционально специфически человеческой сущности. Ясно и то, что, при отходе от параметров естественного человека, творчество будет воспроизводить лишь изменения, исходящие из его деформированного внутреннего мира.
Рост новой реальности таков, что психика современного человека не выдерживает темпа прогрессирующих изменений, которые вернее будет назвать психофизическими эманациями. Следствия их проявляют себя в доселе неведомых сдвигах психики и формах сумасшествия, существенно отличающихся от известных психиатрии смещений сознания (к чему мы ещё вернёмся). Но ничего не меняется… И здесь на память приходит мысль С. Левицкого: "Трагедия современности есть, в глубине своей, трагедия свободы, неосознавшей свою подлинную природу". Обессиленное и беспомощное сознание человека подобно бабочке летит на свет, сгорая в огне ирреальных, виртуальных и прочих миров, которые по-прежнему манят… И потери теряющего себя в мире человека растут пропорционально его обездушиванию, обезличиванию и, по факту, – обесчеловечиванию.
Сведём наши соображения к нескольким выводам.
Первый: Бессодержательные формы искусства есть не что иное, как абсурд духа, спровоцированный урбанизацией жизни, ломкой этических критериев и моральных ценностей, оправданных опустошённым умом и подписанных к исполнению низвергнутой нравственностью. Покрытый струпьями и разлагающийся изнутри – организм этот не может ни рождать, ни транспонировать здоровое творчество.
Второй: В обществе, в котором дышит на ладан духовная жизнь, притулилось беспризорное сознание, я созидание не освящено духовными исканиями, – может существовать лишь изнанка творчества, в которое облекается антиискусство. Пронизанное ядом внутренней деградации и морального упадка, оно принимает те формы разложения, которых общество достойно, поскольку само порождает их.
И наконец, отражающий духовный мир на грани войны, – третий вывод: Когда творчество человека действует в том же направлении, что и насилие… – тогда свобода первого перестаёт быть абсолютной ценностью!
Поневоле задаёшься вопросом: отчего могли произойти эти жуткие, разъедающие душу человека метаморфозы? Какой "сон разума" мог породить столь живучих и прожорливых "чудовищ"? Где вызревали и как сохранились после стольких "прогрессивных" буржуазных, гуманных "освободительных", демократических и прочих революций? Известно же, что их лидеры обещали, а апологеты "свобод" предпринимали всё, чтобы "раз и навсегда" вызволить человека из политического, капиталистического, меркантильного, социального, общественного и всякого другого рабства?!
Увы, не в состоянии изменить свою природу и не особенно стремясь усовершенствовать её, человек слишком часто пытался изменить то, что всегда было её следствием. В результате, находясь в пределах своей природы, он предсказуемо получает то, что ей соответствует. А это и есть несовершенство духовных и политических институтов, законов и установлений, программ и прочих "спасительных" решений здешних проблем. Из чего можно вывести следующее: всякое конкретное настоящее, настаивающее на своей истинности, – есть ложь, поскольку оно в той или иной мере подавлено волюнтаризмом субъективно-исторической власти (слепо), выражающей себя вне протяжённой исторической жизни. Также и всякое "истинное учение", "философская правда" или "лучшая политическая программа", буде она разрушает предыдущие духовные, интеллектуальные и культурные накопления, – в исторической перспективе есть не меньшая ложь, ибо выступает против беспрестанно эволюционирующего целого, частью которого является бытие. Потому условное будущее способно исторически принять лишь ту форму настоящего, которая содержит в себе надсобытийную сущность.
Не меньшую путаницу вносят собой атавистические проявления и трактовки истин, ввиду многочисленности трансформаций ставшие частичными и дробными; по этой причине условными, а в ряде случаев ложными и опасными. Считая не корректным давать духовную оценку великих религий мира, позволю себе проследить лишь проекции их, проведённые на историческую реальность и социальный план.
Как известно, иудаизм дал жизнь христианству и авраамистскому мусульманству, которые через столетия стали духовными антагонистами, а затем и историческими врагами. Первое, разделившись на православие и католицизм, привело к созданию длинного ряда протестантских и евангелических конфессий, таким образом исторически спроецировав отнюдь не бузупречные светские направления – социализму либерализм и демократию. Второе, помимо основных сунитского и шиитского направлений, явило себя в облике часто враждующих между собой исмаэлитов, ваххабитов и суфиев, позднее разродившись жесткими формами ислама – "мусульманским социализмом" и расистской организацией чёрных мусульман "Нация ислама". Основные ветви ислама, в силу специфики религиозных форм и исторического контекста, – непосредственно способствовали созданию деспотических форм власти, выражающих себя в фанатизме исламистов, в светских проекциях приведя к жёсткому ущемлению гражданских прав. Если ограничиться рассмотрением проблем светской истории, то придётся согласиться с современным американским исследователем Барбарой Такман, которая, говоря о волюнтаризме в истории, отмечает его радикальную парадигму: "Всякая, спешная революция со временем обряжается в одежды свергнутой ею тирании". И если "Великая" отсекла голову Традиции, то широко раскинувшаяся "культурная революция" 1960 гг., поставив под сомнение в душах людей морально-этические основы и критерии нравственных ценностей, – подорвала у многомиллионного потребителя тяготение к стилю и хорошему вкусу.
Словом, после разночинных и социально разноголосых бунтов и революций XIX в. пришёл черёд "адвокатских" революций XX столетия, посредством которых "пламенные революционеры" сумели повсюду насадить тиранию невзыскательного вкуса, "свободы" бескультурья и вытекающее из неё бытовое и "творческое" хамство. Лукавые лжеучителя пришли к необходимости загнать в тупик мудрость и достояние прошлого, в отличие от Ницше сведя "философию жизни" к усвоению механизма утилизации. В этом была сила и устойчивость (как будто в насмешку названной) ";культурной революции". Миллионы посредственностей наконец-то получили идеологическое обоснование ненужности в обывательской жизни корневой культуры и глубоких знаний. В особенности это коснулось "усложняющих жизнь" привязок ко всему долговременному и устойчивому, созидательному и нравственному, и, уж конечно, – к героическому прошлому. Теперь славен не тот, кто наследует великие исторические традиции и древние цивилизации, а кто живёт в комфорте, владеет и потребляет большее количество внешних благ. Наслаждение днём нынешним без заботы о завтрашнем стало "философией" племени потребления. Племени не по этническим параметрам, а по заданности "вещной" программы и социальной сформированности. Ибо борьба за умы, начавшись в детском возрасте, активно перешла в отроческий, малоспособный к самостоятельному мышлению и легко управляемый. Захватывая энергетический потенциал молодости и даже зрелого возраста, но при этом консервируя "зрелость" в пределах отроческих интересов, борьба эта "завершается" лишь тогда, когда духовно ограбленный и пусто убивающий время многомиллионный люд отходит в мир иной. Если признать, что "конец – делу венец", то начало всему – голова. Потому именно к "началу" обращены были старания вождей и вождят доведённого до идиотизма поп-творчества. Чадом духовного разложения веет от слов поэта-содомита Аллена Гинзберга, адресованных отцам: "Мы доберёмся до вас через ваших детей"… Лёгкая адаптация аморальности, усугубленная просчитанной доступностью её, делала этику разрушения универсальной, способной выживать и навязывать саму себя в любой системе. Однако потребитель, не ощутив опасность в период "расцвета" культурной революции, не желает видеть её и сейчас – по прошествии полусотни лет… Эту опасность куда как ясно выразил П. Бьюкенен: "Любая форма правления, не укорененная в культуре, обречена на исчезновение".
Патрик Бьюкенен
И эта обречённость заявляет о себе в низком уровне образования, который в цивилизованном мире, пожалуй, особенно характерен для публичных школ США. Утверждение: "в школах и колледжах не учат мыслить." можно было бы признать верным, если б не более точное: и школьников и даже студентов университетов учат не мыслить. Поскольку программы ориентированы на бездумное запоминание и пересказ материала, нежели на его осмысление. Подобный стиль обучения граждан, открыто свидетельствуя о презрении к ним, переходит в поле санкционированной "сверху", а значит легитимной, преступности. И это не преувеличение, поскольку при помощи отмеченных средств "обучения" происходит изменение способов мышления и самого сознания в пользу безличностного (но психологически отмеренного) восприятия реальности. Более того, – введена метода, неочевидно исключающая всякое яичное осмысление, ведущее к самостоятельному получению информации. Так, посредством заданно искажённого мировосприятия устраняются концепции целостного видения мира. Понятно, что в "деле" устранения самобытности в любой её форме не обошлось без "учителей" и вождей века Великого Потребления, – XX в., к концу которого были готовы детальные рекомендации не только для едва вступивших в жизнь, но и для будущих поколений…