* * *
Мы гнали, как сумасшедшие, и оставалось только уповать на это серебристое чудо техники и умелость Андре, контролирующего наш полет.
– Ты убьешь меня к чертовой бабушке! – кричала я, хохоча, как сумасшедшая, совершенно забыв, что каждое наше слово записывается и транслируется на большой экран в том офисе, где меня переодели в серебряное платье.
– Держись, птица, – спокойно отвечал Андре и, словно чтобы напугать меня еще сильнее, отворачивался от трассы, прожигая мое раскрасневшееся лицо сосредоточенным взглядом.
– Смотри на дорогу, – вопила я, в ужасе цепляясь за ручку двери, но Андре не отрывал от меня взгляд, пока я не закрыла лицо ладонями в полной уверенности, что сейчас-то мы уж точно разобьемся. Между жизнью и смертью не остается времени на рассуждения о смысле бытия, и я, летя вперед, не думала в тот момент ни о чем.
Наша гонка началась на подземной парковке. Обычно в машине находятся только пилоты, но эта ночь была особенной, и сегодня вместе с ними взошли на борт две девушки. "Порше" против "Ламборгини", против ночного Парижа, против всех правил, друг против друга. Второй машиной управлял Гильермо. На старте, при въезде в парижский тоннель он махал нам рукой и газовал вхолостую, показывая, что сдаваться не собирается. А Андре не собирался давать ему ни единого шанса.
– Пристегнись, – сказал он, а затем обернулся и посмотрел прямо в камеру. Последний взгляд пилота. Вся акция была спланирована и оплачивалась автоконцернами и частными спонсорами.
– Ты что же, и вправду сейчас будешь гонщиком? Шумахером? – рассмеялась я. Андре оставался серьезным, кивнув без тени улыбки.
– Увидишь. А теперь я хочу попросить тебя об одолжении.
– Каком? – беспечно спросила я, прислушиваясь к реву моторов.
– Сними трусики, – бросил он обманчиво безразличным тоном.
– Что? Ты серьезно? – покраснела я. – Не мог попросить об этом раньше?
– Сними и дай мне, – сказал он жестче. – У тебя осталось всего несколько секунд.
– Но ведь… это заснимут!
– Да, – кивнул он и хищно улыбнулся. – Страшно?
Я не ответила, только приподнялась на сиденье и, задрав юбку, подцепила пальцем трусики – единственное, что на мне осталось от того, в чем я пришла на бульвар Де Марешо, – и кинула их в Андре. Он поймал мои трусики и запихнул их, свой трофей, в маленький кармашек на груди.
– Что ты чувствуешь теперь? – спросил он, опуская ногу на педаль газа. Мужчина в наушниках светло-зеленого цвета поднял вверх флаг, и Андре положил руку на коробку передач.
– Я почти голая.
– Хорошо. Потому что это – почти секс.
И тут началось. Машина рванула с места, разорвав воздух страшным грохотом. Желтый автомобиль Гильермо тронулся в тот же момент, но на долю секунды позже. Мы влетели в пустой тоннель почти по воздуху, я не чувствовала никакой сцепки с дорогой, и казалось, что мы набираем высоту. Страх, ощущение смертельной опасности немедленно сковали мне горло, стало трудно дышать, а пальцы вцепились в кожаную обивку кресла. В машине было совсем не много места, крыша нависала, борта сдавливали, я была практически распластана над дорогой, беспомощная, поверженная силами гравитации. Трудно было даже пошевелиться, а адреналин вырабатывался в таком количестве, что я стала слышать каждый звук, чувствовать каждое колебание автомобиля.
– Ты жива? – спросил Андре тихо, и только тут я вспомнила про то, что мой капризный любовник тоже здесь, рядом, и что моя жизнь сейчас принадлежит ему, находится в его сильных руках. Он держал руль крепко, но не судорожно – как я хваталась пальцами за сиденье. Андре был спокоен, и хотя он не касался сейчас моего тела, я вдруг ощутила себя полностью растворенной в его руках, чувствуя всей кожей каждый поворот руля. Мы вылетели из тоннеля и понеслись по улице.
– Где же все машины? – спросила я, пытаясь перекричать рев двигателя.
– Нам выделили коридор, никого не будет, не должно быть по крайней мере, – ответил Андре, не отрываясь больше от дороги. Изгиб трассы сначала дал небольшое понижение, а затем снова пошел вверх, и на разнице высот – такой незаметной в обычный момент – нас подбросило, как на американских горках. Я взвизгнула, и где-то в глубине живота почувствовала секундную невесомость, недостижимую и неестественную в повседневности. Мы летели, и я вдруг начала хохотать, как сумасшедшая.
– Раздвигай ноги, – скомандовал Андре.
– С ума сошел? Нет! – оборвав смех, я вытаращилась на него в полнейшем шоке.
– Нас снимают только камерой на стойке лобового стекла. Лицо видно, остальное – нет. Делай что я говорю.
– Нет, я не могу, я… О господи! – Андре резко дернул рулем, влетая в поворот на немыслимой скорости. Почти вплотную с нами летел золотой "Порше", где-то на обочинах я выхватывала периферическим зрением визжащую толпу людей и вспышки фотоаппаратов.
– Давай, второго такого шанса не будет. Ты расстроишь меня, Чайка, ведь я привел тебя сюда именно ради этого. Давай, делай то, что я тебе говорю, Даша! Что ты уставилась? – Он стал груб, черты лица заострились, губы требовательно сжались. – Или ты вынудишь меня заняться тобой.
– Ты не станешь! – крикнула я, пытаясь справиться с чумовой смесью страха, стыда и восторга. Андре одной рукой резко ухватил подол моего платья и рванул так, что ткань треснула. Я закричала куда громче, машину дернуло, мы чуть не задели бордюр, но рука Андре продолжала тянуть платье вверх.
– Я сама! – крикнула я, отцепляя его пальцы. – Я все сделаю, обещаю!
– Давай, – согласился он, тут же вернув руку на руль. И улыбнулся так, что мне стало не по себе. Я часто дышала, сердце колотилось, призывая свою хозяйку не сходить с ума, но я ничего не могла изменить, безумие началось в тот день, когда я встретила Андре, и с тех пор не имела сил это прекратить. Я задрала платье и чуть раздвинула ноги. Руки дрожали. Это было форменное безобразие, но я вдруг почувствовала, что какая-то часть моей порочной души тоже хочет этого. Второго шанса не будет. Андре не смотрел на меня, но я знала, что он контролирует каждое мое движение, чувствует каждый мой эмоциональный порыв. Вовсе не зная, правда или ложь то, что нас снимают только через лобовое стекло, я откинулась на сиденье и, повернув голову к Андре, впилась глазами в его жесткое, по-звериному красивое лицо. Почти идеальная линия носа, он дышит ровно, словно лететь на скорости под двести для него – самая обычная игра. Темные глаза внимательно следят за дорогой, зрачки расширены, за окном темнота перерезается игрой уличного света. Перед поворотами Андре резко тормозит, чтобы не врезаться в людей в ярких светоотражающих жилетах. На поворотах скорость падает, и я начинаю паниковать. Меня могут увидеть, пусть даже на мгновение. Что, если люди все поймут?
– Только попробуй убрать руку, – говорит Андре, замечая мою нерешительность, и в его голосе звучит неприкрытая угроза. Я уже слишком хорошо знаю его, чтобы не верить в ее реальность. Накажет. Может быть, сорвет с меня платье или и вовсе бросит меня львам, этот жестокий Цезарь. Или сделает своей каким-нибудь унизительным способом – и я соглашусь на это. Мне хочется стоять перед ним на коленях. Моя фантазия берет надо мной верх, там мы с ним вдвоем, я лежу на постели обнаженная, бесстыжая, расставившая ноги и играю со своим телом, обводя сладкие круги по возбужденной промежности, погружаю пальцы внутрь, чувствуя собственное тепло и мягкость, с безукоризненной точностью совершая движения, которые заводят меня еще сильнее. Клитор пульсирует, я не могу больше сдерживать стон, мои губы ищут себе занятия, и я прикасаюсь к ним пальцами другой руки.
– Да, так, да, – шепчет Андре, и я вижу огонь, горящий в его глазах. Взгляд, брошенный на меня, короток. Нужно следить за дорогой, чтобы не убить нас обоих к чертовой бабушке. Но я могу не сводить глаз с этого лица, могу смотреть на него бесконечно, на растрепанные волосы, упрямую складку на подбородке, разделяющую его надвое, на изящный профиль и длинную сильную шею. Капкан в летящей по Парижу машине. Запах новенькой кожи в салоне очарователен, и я невольно думаю о том, что сок, истекающий из меня, останется тут, на сиденье. Мои пальцы движутся быстрее, и я начинаю бояться, что не успею завершить свой полет до конца гонки. Это теперь гонка между мной и Андре, и мы – противники, он жмет на газ и, смеясь, говорит, что сейчас трахнул бы меня во все отверстия моего тела по очереди, если бы только не был занят – до того я соблазнительна.
– Как жаль, что ты занят, – шепчу я, погружаясь все глубже и глубже, и картины, одна непристойнее другой, сменяют мои прежние фантазии, и наконец то, чего я так боялась, вдруг происходит внутри моей головы – там, бог весть каким образом появляется Гильермо. Он стоит немного поодаль в своем костюме пилота, не участвуя, а лишь наблюдая за тем, как Андре берет меня, как он сказал, во все отверстия моего тела по очереди.
– Не отводи взгляда, – сказал он, и я не сразу поняла, на самом ли деле слышу его голос или это только часть игры моего свихнувшегося подсознания. Я открыла глаза и увидела его – моего Андре, уверенно и вдохновенно управляющего дорогой машиной и в той же мере мной.
Я пришла к финишу первой, всхлипывая и постанывая самым неприличным образом, окончательно забыв о том, что мое лицо отражается в камере. Андре рассмеялся и назвал меня умничкой.
– Приходи в себя, мы почти приехали, – сказал он с нетипичной для него теплотой. – Платье цело? Тебе в нем еще выходить из машины.
– Ты шутишь? Я никуда не пойду, я останусь тут жить, – засмеялась я, оглядываясь по сторонам. Серебристые туфли я забросила под сиденье и уже давно сидела босой, упираясь ногами в пол машины – для баланса. Платье, задранное почти до талии, смялось. Сиденье было чуть влажным, на нем остался отпечаток моих ягодиц.
– О господи, – пробормотала я, пытаясь натянуть платье обратно. – К чему ты меня принудил.
– Не волнуйся, птица, все равно все эти люди смотрели не на тебя, а на автомобиль. Они любят этот кусок металла больше, чем женщину. Я не могу этого понять, если бы у меня был выбор, я бы гонял и гонял только на тебе.
– Серьезно? – ухмыльнулась я, не скрою, довольная его словами.
– Видела бы ты себя, – мечтательно пробормотал Андре. – Меня просто разрывает от эрекции.
– Значит, ты страдаешь? – рассмеялась я, поправляя сбившуюся прическу. Пэппи убила бы меня, если б увидела сейчас. Разрушенное творение ее рук, порочная женщина.
– Ты расскажешь мне, что чувствовала, о чем думала? У тебя было такое выражение лица…. Скажи, что ты моя! – потребовал он, и я растерялась от неожиданности.
– Разве для тебя так важно, чтобы я принадлежала тебе?
– Да.
– Как вещь? – нахмурилась я.
– Как трофей, если тебе так больше нравится. – И Андре обольстительно улыбнулся.
– Как сувенир, магнит на холодильник или игрушка. Тебе хочется иметь возможность меня сломать? – спросила я, когда машина остановилась. Нашего приезда явно ждали, мы пришли к финишу первыми, и то, как много было вспышек, все эти незнакомцы – густая, воющая от восторга толпа – я оказалась совсем не готова к этому. Толпа была разномастная, разряженная так, словно они явились не на улицу, а на самый настоящий бал. Золушек было мало, в основном дочери Мачехи. Женщины в длинных платьях громко смеялись, мужчины держали их бокалы и сумочки. Андре помог мне выйти, как галантный кавалер, а затем под улюлюканье толпы вдруг подхватил меня на руки и закружил на месте.
– Да, хочу сломать! – прошептал он мне в самое ухо, целуя, и закружил так, что я едва устояла на ногах, когда он опустил меня на землю. Тут вдруг я заметила, что все смотрят на меня, едва ли не показывая пальцем. Какой-то мужчина в наброшенном на плечи красном свитере расхохотался и бросил мне несколько слов, предлагая сигарету. Я шла сквозь неровный строй людей, как по горящим углям. Напрасно Андре обещал мне, что никто ничего не заметит, было понятно, что тут о моей эскападе известно всем. Ответ нашелся довольно быстро. В центре небольшой площади, на которой закончилась гонка, я увидела телевизор – огромную плазму, поделенную на восемь частей. В ярком свете ночных фонарей, каждый из квадратиков крутил свое видео, повторяя уже ставшие историей кадры.
Там был Гильермо, яростно выкручивающий руль. Там была вторая девушка, хлопающая в ладоши, там были улицы, повороты, разгоны, совершенные и заснятые на сумасшедшей скорости. Там была я – закрытые глаза, погруженное в себя выражение лица, пальцы на губах…. Да, Андре не соврал, нас снимали только с панели лобового стекла, но и этого оказалось достаточно, чтобы все глаза мужчин на площади были прикованы ко мне, пока шла гонка. Это и не удивительно. Хотя никто не понимал ни слова из нашего разговора, ибо говорили мы по-русски, но к чему слова, если достаточно только увидеть мои затуманенные глаза, и станет ясно, что я делала, о чем думала и почему закричала в конце, глупая опозоренная русалка. Я хотела превратиться в пену морскую, раствориться в ней.
– Почему ты не сказал мне, что это транслируют ПРЯМО СЕЙЧАС? – крикнула я, развернувшись к Андре, который, сукин сын, держался так, словно мы были не вместе. – Неужели ты хотел этого?
– Что тебе не нравится? – удивился он. – Ты произвела фурор.
– Фурор? – Я развернулась и едва не набросилась на него с кулаками. Толпа поддержала меня, они вполне одобряли идею продолжения спектакля. Что может быть лучше: теплая парижская ночь, сумасшедшие гонки на пустых улицах, эротическое шоу "от первого лица" и в конце потасовка героев. – Фурор? Завтра этот фурор покажут по новостям. Увидят мои друзья! Мои родные! Что подумает моя мама?
– Твоя мама ничего не подумает, она думает только о себе, – спокойно ответил Андре, схватив меня под локоть так крепко, что я вскрикнула от боли. – А что до того, как отнесутся к этому твои друзья – или твой Сережа, – так знай, ты моя. Единственное, что должно волновать тебя, моя девочка, это что подумаю о тебе я. А я в восхищении, я обожаю то, что ты сделала, то, как далеко ты зашла только потому, что я так хотел. Разве этого мало?
– Мало! – крикнула я так, что половина толпы сразу повернулась к нам. – И кто сказал тебе, что я – твоя? Думаешь, если я бормочу что-то в беспамятстве, это считается? Я ничья. Я – своя собственная. Я….
Но Андре тянул меня куда-то, уже не слушая. Я пыталась вырваться, хотя ни малейшего представления не имела, куда пойду – в рваном платье с голой спиной, без белья, без обуви. Я сбросила туфли и осталась босой, сделав попытку убежать, но Андре поймал меня и прижал к себе так сильно, что стало трудно дышать. Он держал меня и говорил что-то, а я била кулаками по его груди. Затем расплакалась.
* * *
Андре привез меня к себе домой против моей воли и втащил в квартиру. Всю дорогу, сидя в его машине, я то молчала, то материлась, то плакала и просила отвезти меня домой. В ту ночь я была совершенно готова уйти от него, это вдруг стало мне по силам, по крайней мере я так думала. Андре вел кабриолет молча, сидел мрачный, хмурый, все в той же пилотской форме, только иногда бросая на меня скользящие взгляды. Его задумчивые усталые темные глаза обжигали, как огонь. Только раз он прикрикнул на меня – когда я попыталась сбежать на светофоре. Я не знала, как открывается дверь, поэтому просто отстегнула ремень безопасности, пытаясь перелезть сверху. Андре пришлось тоже отстегнуться и втянуть меня обратно за ноги. Я извивалась, требуя отпустить меня, и клялась, что ненавижу Андре. Эта гонка подействовала на меня куда сильнее, чем я ожидала и чем ожидал сам Андре. Никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной и потерянной, как в ту ночь. Я потеряла одежду, имя, лицо и саму себя. У меня не осталось ничего, кроме порванного серебряного платья, но и его Андре отнял, как только мы пересекли порог его квартиры.
Было уж около трех часов ночи, когда он, даже не пытаясь достучаться до моего разума, стянул с меня платье, просто разрывая его, если я оказывала особенное сопротивление.
– Ты понимаешь, что делаешь? – кричала я. – Ты хочешь, чтобы я ушла от тебя голой? Только так ты отпустишь меня?
– Я не собираюсь тебя отпускать, – ответил он зло, хватая мои запястья. – Я не собираюсь тебя отпускать, – повторил он уже чуть тише. Он простоял так несколько минут, ничего не говоря и не двигаясь, и что-то во мне вдруг сломалось. Я сползла по стене и плюхнулась на пол. Андре тоже сел рядом, продолжая держать меня за руки. Мне стало по-настоящему страшно, в глазах моего непостижимого любовника горело что-то, чему я не могла найти названия. Я не подписывалась на это, никогда не думала, что все зайдет настолько далеко и меня будут удерживать силой, против моей воли. Андре никогда не делал ничего подобного, и я, признаться, не предполагала, что он на это способен.
– Ты же не сможешь держать меня вечно, – пробормотала я.
– Я буду держать тебя, сколько смогу, – ответил Андре тихо, притянув к себе. Он обнял меня и принялся укачивать, как укачивают детей, приговаривая при этом: "Тише, тише, тише, все будет хорошо". Непонятно, что он имел в виду, произнося эту чудовищную банальность. Я вдруг вспомнила о том, что забыла в офисе и телефон, и сумку, я все на свете забыла… Господи, что за ночь?..
– Я так устала, – прошептала я, отдаваясь во власть его объятий. Наверное, защитный механизм сработал. Ведь перестают же люди чувствовать боль на поле боя? Вот и я вдруг ощутила полное отсутствие интереса к тому, что станет со мной. Будто и вправду перестала быть живой женщиной, сделавшись персонажем сексуальных фантазий моего Андре. Я положила голову ему на плечо. От него чудесно пахло – смесь запахов дорогой автомобильной кожи, его губ и, кажется, чего-то фруктового. Веки у меня сделались тяжелыми, а тело – расслабленным и отстраненным. Андре улыбнулся и поцеловал мои волосы.
– Давай-ка помоем тебя, – сказал он тихо, и я кивнула. Так, наверное, ведут себя укрощенные дикие лошади. Бежать уже никуда не хотелось. Андре помог мне встать, и, подняв на руки, понес через всю квартиру наверх, в спальню, где я уже была однажды. Боже, каким разным может быть мой Андре, в прошлый раз он был совсем другим. Переменчивый Меркурий с умным взглядом, проникающим в самую глубину твоего существа. Он поднялся по лестнице легко, словно бы и не держал меня на руках, и отпустил, только когда мы оказались в комнате. Путь к отступлению был отрезан, да и я уже утратила желание свободы. Пламенный революционер во мне умер, послушно уступив место рабыне Изауре. Я огляделась, пытаясь придумать, чем бы прикрыть наготу, но тут же отбросила эту идею. Андре все равно бы не дал мне этого сделать.
В комнате царил беспорядок, на полу валялись журналы, около кровати брошены мужские тапочки. На тумбочке рядом с кроватью стояла высокая початая бутылка с темной жидкостью чайного цвета. Коньяк?
– Можно мне? – попросила я, как пай-девочка.
– Арманьяк – штука довольно крепкая, – с сомнением пробормотал Андре. – А ты ведь давно ничего не ела, верно? Тебе бы лучше выпить вина.
– Хорошо, – кивнула я. О, обманчивая покорность. Андре внимательно посмотрел на меня, подозревая во всех грехах. Вина в комнате не было, а в кухню спускаться он не решился, поэтому взял бутылку и огляделся в поисках стакана.