Она отодвинула стул, чтобы встать. Ронни поспешно схватил ее за руку.
– Элизабет, не уходи. Я хочу поговорить с тобой. Пожалуйста, погоди.
Он казался вполне искренним. Так по крайней мере решила Элизабет. Она откинулась на спинку стула. Может, ему и вправду нужно переговорить с ней? А вдруг у Жюльенны неприятности?
– Хорошо, – согласилась она. – В таком случае я бы выпила мартини с лимоном.
Ронни заказал ей выпивку, а себе очередную порцию виски с содовой. Слегка под хмельком, он заговорил, и его слова звучали несколько необычно – он глотал согласные и растягивал слова.
– С тобой исключительно трудно остаться наедине, Элизабет. Поэтому пришлось прибегнуть к небольшой уловке, чтобы нам встретиться.
Официант стоял, ожидая заказа Элизабет.
– Омлет, пожалуйста, и дыню, – сказала она, даже не раскрыв меню в папке из натуральной кожи. Она оказалась не права, полагая, будто Ронни хочет поговорить о Жюльенне. Он просто пытался ее соблазнить, а стало быть, чем раньше она уйдет, тем лучше для нее.
– А мне рыбное ассорти, говядину по-веллингтонски и бутылочку бургундского, – сказал Ронни, чувствуя себя необыкновенно счастливым. Когда официант удалился, он потянулся через стол и схватил ее за руку.
– О, Элизабет, Элизабет, прекраснейшая Элизабет, не смотри так сердито. Я всего лишь хотел немножко посидеть с тобой.
Она попыталась высвободить руку, но он сжал ее еще сильнее. Элизабет подумала, что до ее прихода Ронни, должно быть, успел немало выпить.
– Мы, кажется, как-то говорили с тобой обо всем, Ронни, – напомнила она с предельной выдержкой и терпением. – Ты знаешь, я нормально отношусь к тебе. Считаю тебя занятным, с тобой приятно поболтать, но заводить с тобой роман не собираюсь. Я больше не хотела бы возвращаться к этой теме. Иначе мы с тобой рассоримся навсегда.
Официант налил им немного красного вина. Ронни отпил глоток и жестом показал, чтобы официант наполнил бокалы.
– У тебя сложилось обо мне какое-то превратное мнение, – сказал он, потягивая вино и не обращая внимания на стоящую перед ним закуску. – Я вовсе не бабник, как ты, должно быть, полагаешь. Собственно говоря... – Он вновь завладел ее рукой, а его речь сделалась еще более тягучей и косноязычной. – На самом деле я ужасно боюсь женщин. Мне нужна не просто женщина, а друг, который понимал бы меня...
Она не стала дальше его слушать, потому что подняла глаза и за спиной Ронни заметила знакомое лицо за одним из соседних столиков. Ронни еще крепче ухватил ее за руку, и Элизабет почувствовала, что ее щеки запылали румянцем: на нее, удивленно вскинув брови, смотрел Риф Эллиот.
– Отпусти же мою руку, ради всего святого! – зашептала она, понимая, что не только Эллиот смотрит на нее. Ронни не спешил выполнить ее просьбу, но удерживать руку Элизабет и пить вино было неудобно. Как-то так получилось, что неосторожным движением Ронни опрокинул бокал, и на девственно-белой скатерти расплылось большое ярко-красное пятно. Несколько капель упали на бирюзовую юбку Элизабет.
Ронни изумленно смотрел на ее испорченный наряд. Незаметно для самого себя он изрядно набрался и с сожалением подумал, как это не вовремя, ведь так много поставлено на карту...
Элизабет поспешно отодвинулась от стола, с которого капало вино. К ним уже устремился официант с чистой скатертью.
Над столиком внезапно вырос Риф Эллиот и произнес с некоторым изумлением:
– Бокалы здесь очень неустойчивы, не так ли, миссис Гарланд? Позвольте я помогу...
И пока официант столбом стоял рядом, не зная, с чего начать, Риф Эллиот взял салфетку и бесцеремонно принялся промокать винные пятна на юбке Элизабет.
– Полагаю, ваш обед подошел к своему логическому завершению, не так ли? – просто констатируя, произнес он. Не ожидая от Элизабет ответа, он взял ее за руку и помог встать. – Мои наилучшие пожелания Жюльенне, – сказал он Ронни, который, приоткрыв рот, недоуменно смотрел на Эллиота. – Можете передать, что я отвез ее подругу домой, чтобы по дороге с ней ничего не случилось.
– Эй, минуточку... – протестующе начал было Ронни. – Какого черта...
У него был такой дурацкий вид, что Элизабет не удержалась от смеха.
– Пока, Ронни, – сказала она. Ей показалось, что она тоже опьянела. Поэтому она безропотно позволила Рифу Эллиоту взять ее под руку и вывести из ресторана в прохладный холл отеля "Пенинсула", а затем и на улицу.
Глава 10
На улице Риф продолжал держать ее под руку. Она заметила, что швейцар отвесил Эллиоту почтительный поклон. Перед ними тотчас же оказалась приземистая, обтекаемая бледно-голубая "лагонда". Шофер почтительно распахнул перед Элизабет дверцу машины.
Она старалась овладеть собой и вести себя так, словно ничего не случилось.
– Спасибо, что помогли мне уйти, – начала было Элизабет, но ее голос звучал непривычно для нее самой сдавленно и хрипло. – Большое спасибо, но я на автомобиле.
– Я знаю. – Глаза Эллиота смотрели на нее уверенно и спокойно, в уголках губ пряталась откровенная усмешка. – Но я обратил внимание, что вы не притронулись к еде, и рискну предложить вам перекусить где-нибудь со мной.
– Мне очень жаль, право, но я не могу... – Ее горло совсем пересохло, выговаривать слова было трудно. Боже праведный, если ее так взволновал пустячный пятиминутный разговор с этим человеком, хватит ли у нее сил выдержать обед с ним?!
– И все-таки я настаиваю, – повторил он, слегка удивленный ее упорством и нежеланием принять его предложение. Голос Эллиота оставался совершенно ровным.
– У меня назначена...
Он взял ее под руку, отстранил шофера и сам взялся за дверцу машины. Риф оказался так близко от нее, что Элизабет почувствовала лимонный запах его одеколона и ощутила горячее дыхание на своей щеке. Она видела рядом высокого, стройного и сильного мужчину. Под легким пиджаком у Эллиота угадывалась хорошо развитая мускулатура. Она чувствовала его сильные пальцы на своей руке, и прикосновение их, казалось, обжигало ее.
– Отмените! – сказал он, глядя ей прямо в глаза.
Глядя в его глаза с мелкой россыпью золотых блесток по радужке, Элизабет почему-то подумала о происхождении белого шрама, рассекавшего его бровь.
В груди у нее все сжалось, стало трудно дышать. Никто никогда прежде не удерживал ее таким образом. Его пальцы были не только сильными, но и властными: так хозяин держит принадлежащую ему вещь. И Элизабет понимала, что хотя бы поэтому она не может никуда с ним отправиться. Да и Адам будет взбешен, пойди она с Эллиотом. Их наверняка кто-нибудь увидит вместе, а ведь она сказала Адаму, что едет обедать с Жюльенной. При попытке все ему объяснить можно окончательно запутаться. Пальцы Рифа чуть сжали ее руку, и внезапно Элизабет ощутила какую-то головокружительную беззаботность, неизвестно откуда явившуюся легкость. Ей вдруг стало все равно, увидят их вместе или нет и что придется потом сказать Адаму. Она не собиралась делать ничего дурного. Поэтому ей нечего стыдиться.
– Что ж, хорошо, – сказала она, усаживаясь впереди рядом с ним. – Я согласна.
С высоты своего роста он ей улыбнулся белозубой красивой улыбкой, озарившей загорелое лицо. Он не дал ей ни единого повода для отказа. Эллиот сел за руль и захлопнул дверцу.
– А теперь, – сказал он, заводя двигатель, – скажите мне, что это вам пришло в голову обедать с таким известным бабником, как Ронни Ледшэм?
Она никогда не думала, что по Натан-роуд можно мчаться с такой головокружительной скоростью. Рикши, такси, велосипеды, уличные торговцы со своими тележками – Риф, умело лавируя, легко объезжал всех. Но иногда его маневры казались такими рискованными, что у нее просто дух захватывало.
– Я не собиралась обедать с ним, так вышло, – ответила она, в то время как они неслись мимо парка Цзюлун и поворота на дорогу к новой квартире Элен. – Вообще-то я думала встретить в ресторане Жюльенну.
Он взглянул на нее, и Элизабет поспешно отвела взгляд. Почему-то ей показалось, что между Рифом и ней существует какая-то трудноуловимая, но вполне определенная связь: они понимали друг друга с одного взгляда, как понимают все без слов люди, прожившие много лет под одной крышей. Хотя совместная жизнь не обязательно приводит к этому. К примеру, с Адамом она живет уже много лет, но он не способен до конца понимать ее. В данной ситуации он бы удивленно поднял брови и потребовал объяснений. Он бы допытывался, почему же Элизабет так и не встретилась с Жюльенной, как собиралась, и почему вместо Жюльенны в ресторане оказался Ронни.
Элизабет, стараясь не думать об Адаме и вместе с тем втайне чувствуя себя предательницей, спросила:
– А куда мы едем?
– В один ресторанчик.
Руки Эллиота на руле казались спокойными, сильными, уверенными. Элизабет вдруг захотелось почувствовать эти руки на своем обнаженном теле. Эта неожиданная мысль очень смутила ее: что только в голову не взбредет! Ее охватила легкая паника. Не следовало принимать это приглашение. Нужно было просто поблагодарить Эллиота за то, что помог ей улизнуть из ресторана и избавиться от Ронни, а после этого отклонить приглашение на обед и сразу же ехать к себе домой. Она не Жюльенна, у нее нет опыта, и она не знает, как себя вести с таким умным, напористым и опытным мужчиной, как Риф Эллиот, который может безнаказанно держать в заточении собственную жену. По спине Элизабет пробежал холодок. Интересно, а если она не оправдает его надежд, что же он сделает с ней?..
– В сущности, мы уже приехали, – сказал Риф, с улыбкой взглянув на Элизабет.
Паника в ее душе несколько улеглась. В конце концов, почему она ведет себя как шестнадцатилетняя девчонка, явившаяся на первое в жизни свидание? Надо надеяться, с ней ничего плохого не случится. Она не разочарует Эллиота хотя бы потому, что он ничего не станет от нее требовать. Они просто пообедают вместе. И поболтают. Точно так же, как если бы они встретились где-нибудь у Тома Николсона или на вечеринке у Ледшэмов. Потом она обо всем расскажет Адаму, и они вместе посмеются над идиотом Ронни и неожиданными последствиями его приглашения. Вполне может случиться, что она потом вообще никогда больше не увидится с Рифом Эллиотом наедине.
"Лагонда" остановилась у небольшого скромного заведения. Все окна по фасаду были закрыты жалюзи.
– Вот и замечательно, – сказал Эллиот, обратив внимание на выражение лица Элизабет. – Это не какая-нибудь дыра, а неплохой, весьма респектабельный ресторан.
Когда они вошли, Элизабет на мгновение решила, что спит и все ей снится. Столики в зале были накрыты белоснежными камчатными скатертями; бокалы и рюмки ослепительно сверкали, вымытые до блеска. Серебро тускло переливалось. Ресторанчик походил на маленькое бистро где-нибудь в Париже, на левом берегу Сены. Она и представить не могла, что в пятнадцати минутах езды от Цзюлуна можно найти такое заведение.
Эллиот заказал бутылку охлажденного вина. Было очевидно, что метрдотель отлично знает Рифа. Впрочем, Эллиота, кажется, хорошо знали во всех ресторанах Гонконга.
– Здесь мало кто бывает, но, посидев однажды, сюда потом не раз возвращаются, – пояснил Эллиот.
– А кто же здесь обычно бывает? – удивленно поинтересовалась она.
– Правительственные чиновники, высокопоставленные служащие, те, кому осточертела суматоха Виктории и Цзюлуна и кто стремится хотя бы часок побыть в нормальной, спокойной обстановке.
Она понимающе кивнула. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: это ресторан для избранных, и потому наверняка все здесь очень дорого. Элизабет заказала "Чинзано". Потягивая вермут, она посмотрела на Эллиота. Он произнес:
– Вы так и не дали мне возможности сказать, как я сожалею о том, что невольно причинил вам несколько неприятных минут, но я действительно сожалею, что огорчил вас. Однако, – он пристально посмотрел ей в глаза, – я сожалею лишь о том, что огорчил вас, а вовсе не о своих словах, что сказал тогда. Я и сейчас готов их повторить. Если ваш супруг полагает, что, приехав сюда, может разыгрывать из себя этакого героя-британца, который одной левой готов разделаться с несчастными япошками, он очень заблуждается.
К своему удивлению, Элизабет не испытала никакого гнева. Она так же пристально посмотрела на Эллиота и сказала:
– Мой супруг получил в прошлой войне Крест за храбрость, так что он с полным основанием может считать себя героем.
– Я не утверждаю, что он не смелый человек, – примирительно сказал Эллиот. – Но дело в том, что он совершенно не разбирается в здешней ситуации и делает иногда довольно нелепые замечания.
Официант привез на тележке блюда. Элизабет не унималась:
– Может, это и так, но его точки зрения придерживаются многие, в том числе и люди, которые лучше Адама знают Восток. С мужем полностью солидарен сэр Денхолм Гресби, а также Алистер Манро. Ну а кроме того, никто прежде не говорил, что Алистер дурак.
– Я это говорю! – с раздражающим хладнокровием произнес Эллиот. – Алистер – солдафон, и, как большинство солдафонов, он начисто лишен воображения. Начальство сказало ему, что японцы якобы не представляют угрозы для острова, вот он и повторяет это как попка. Но он абсолютно не прав.
– А сэр Денхолм? – спросила она, заранее зная, что именно Эллиот думает о Денхолме.
В ответ он лишь презрительно фыркнул:
– Денхолм Гресби – классический образчик британской твердолобости. Он уверен, что, раз японцы не способны видеть в темноте, нам нечего бояться ночной атаки с их стороны. Старый тупица, ему не мешало бы задуматься об ошибках, которые были допущены такими, как он, в прошлую войну. А он хочет к прежним ошибкам добавить собственные.
Элизабет сдержалась, чтобы не улыбнуться. Риф так же не терпел сэра Денхолма, как тот терпеть не мог его.
– Скажите, а вы всю жизнь живете в Гонконге? – с интересом спросила она.
– Я отсюда родом, хотя учился в Штатах.
– А вам никогда не хотелось вернуться в Америку и там работать?
На его лице вновь появилась широкая улыбка.
– Нет, не хотелось. Гонконг в моей крови, в моей душе, я плоть от плоти этого острова. Здесь я счастлив, и поэтому здесь мое место.
Она улыбнулась. Ронни как-то упомянул, что Эллиоты – старинная новоорлеанская фамилия. Хотя Риф и говорит, что принадлежит Гонконгу, она без особого труда могла вообразить его прогуливающимся по Французскому кварталу в Новом Орлеане: волосы ниспадают на воротник рубашки, он красив и восхитителен, как античный герой. В Эллиоте чувствовались бесстрашие и отвага, что восхищало ее и вызывало искренний интерес. Она не представляла, что этот человек может пойти на компромисс или смириться с меньшим, чем поначалу хотел бы получить. Риф Эллиот наверняка не заставил бы ее бросить занятия музыкой и не увез бы в Гонконг, зная, что вся ее будущая карьера связана с Лондоном.
Он потянулся через столик и взял ее руку в свою. От этого простого прикосновения по ее телу пробежал ток и душа затрепетала.
– О чем вы сейчас думаете? – спросил он, несколько смутив ее вопросом. – У вас такие грустные глаза. Я хочу знать, почему вы грустите?
С простотой и откровенностью, неожиданными и для самой себя, Элизабет ответила:
– Я думала о музыке. О том, что отдала бы все на свете, лишь бы опять оказаться на сцене. О том, что я потеряла отличный шанс, и мне от этого сейчас грустно.
– А, так вы музыкантша? – В его голосе послышалось удивление. Он внимательно посмотрел на ее руки, на длинные красивые пальцы с овальными ногтями. Затем произнес: – Расскажите поподробнее. Вообще расскажите мне о себе, о ваших мечтах и желаниях, о ваших страхах.
Она даже не попыталась высвободить свою руку.
– Сколько я себя помню, я всегда играла на рояле. Это неотъемлемая часть моей жизни. Я не представляю себя без музыки. Собственно, кто я такая? Я – пианистка. И когда меня лишают возможности совершенствоваться, развиваться – а именно сейчас это и произошло, – чувствую себя... – она выразительно передернула плечами, – ну, как если бы меня лишили пищи.
Он понимающе кивнул, и в эту минуту Элизабет была уверена, что Эллиот вовсе не считает ее слова притворством и лицемерием, что он и вправду понимает ее состояние.
– Мне кажется, – продолжила она, – что я родилась именно для того, чтобы играть на фортепиано. Моя мать была исключительно одаренной в музыкальном отношении, и она научила меня играть еще в раннем возрасте. Когда мне исполнилось шесть лет, моими учителями уже были профессиональные музыканты, а как только мне объяснили смысл нотных знаков, я легко научилась читать ноты. Свои успехи я могу объяснить только одним: где-то в глубине моей души таилось все то, чему меня пытались научить, и преподаватели лишь помогли мне выплеснуть это.
– А потом? – забыв об остывающих блюдах, спросил Эллиот.
Официанты с негодованием наблюдали за ними, заранее зная, что такие клиенты засиживаются допоздна и уйдут очень не скоро.
– Я поступила в школу при Музыкальной академии, а когда мне исполнилось десять лет, умерла мама...
– И?.. – мягко поинтересовался он.
– И отец захотел, чтобы я постоянно была с ним. В глазах Элизабет совершенно не было гнева, более того, Эллиот почувствовал, что ее голос и лицо смягчились, как только она заговорила об отце.
– В душе он был настоящим бродягой. – Уголки ее губ чуть заметно приподнялись в легкой улыбке. – Но из тех бродяг, что дня не проживут без роскоши. Мы все время переезжали: из Парижа в Ниццу, из Женевы в Рим. Чтобы серьезно заниматься музыкой, у меня не было времени. Хотя в отеле "Негреско", где находилась наша постоянная квартира, стоял "Стейнвей".
– А потом? – спросил он, заинтересованный ее рассказом. Он действительно хотел узнать, как это ее угораздило выйти за Адама Гарланда.
– Отец умер, когда мне было семнадцать. Я переехала в Лондон, возобновила занятия музыкой, а через полгода вышла замуж за Адама Гарланда.
– Где же вы с ним познакомились? Он что, тоже занимался музыкой? – спросил Риф, хотя не мог представить себе Гарланда у рояля.
– О нет! – Глаза Элизабет удивленно расширились. Она не сразу сообразила: Эллиоту ничего не известно о том, что Адама она знает с детства. – Адам был лучшим другом моего отца. Сколько себя помню, я знала его с тех самых пор, когда была еще крошечной девочкой.
"Так вот, стало быть, как у них вышло, – подумал Риф, заинтригованный. – Значит, она не ходила на молодежные вечеринки, и у нее не было молодых кавалеров. Смерть отца – и она осталась одна-одинешенька в этом мире, так что нет ничего странного в том, что она вышла замуж за лучшего отцовского друга..."
– Когда я учился в Штатах, – сказал ей Риф, – у меня был очень хороший друг, Роман Раковский, польский дирижер. Он учился в Америке, потому что его родители считали, что американская образовательная система – лучшая в мире. Он уже тогда был потрясающим музыкантом. Ни на что, кроме музыки, не обращал внимания. Еда, девочки – ничто его не интересовало. Благодаря моей дружбе с Романом я очень многое узнал о музыкантах. Например, понял, что для них главное – служение музыке. Не родители, не любовницы или любовники, не друзья, а музыка у них на первом плане.