– О, детка, я готов повторить это еще раз.
Затем он засмеялся, громко и раскатисто. Говард Граут по сравнению с ним казался принцем Чарльзом.
– Позвольте, – сказала я с ледяной холодностью и развернулась, чтобы уйти... В этот момент он хлопнул меня по затянутому в шелк заду. Без шуток.
На секунду я замерла от неожиданности, затем с каменным спокойствием медленно повернулась к нему лицом и сказала самую не-фреди-уайеровскую вещь в своей жизни:
– Уноси-ка свою намазанную маслом задницу, пока я не сделала из тебя лепешку.
Это в немалой степени шокировало нас обоих.
Охотник до чужих задниц начал было что-то говорить; похоже, мне вряд ли было бы приятно это услышать. И тут, будто был подан сигнал к его выходу на сцену, появился "мой художник".
– Оставь леди в покое, – сказал он, высокий, темноволосый, опасный ковбой Мальборо.
Тот, казалось, и не собирался уходить, брызжа слюной от ярости, пока до него не дошло, что Сойер вдвое выше его и действительно может сделать из него лепешку.
Ну прямо рыцарь в сияющих доспехах. Это было прекрасно. И ужасно. Как я уже говорила, я не хочу, чтобы меня спасали.
К счастью, с головой у коротышки все было в порядке, и он поспешил убраться восвояси, оставив других гостей толпиться вокруг Никки и Говарда, а меня – наедине с моим художником.
Я не общалась с Сойером с тех пор, как выяснилось, что у него все в порядке с ориентацией. Он выглядел, как мистер Мачо-Все-Под-Контролем, с которым чувствуешь себя в полной безопасности. У меня по спине пробежали мурашки, как у школьницы на первом свидании; это было нелепо и занимало одну из верхних строчек в Списке неподобающих вещей.
Выражение его лица смягчилось.
– Все нормально?
Никогда раньше я не чувствовала себя такой защищенной – в его поведении ощущалась сила, ответственность и забота обо мне. Только отец вызывал у меня подобное чувство, но он всегда пытался вмешиваться в мои дела, чересчур уж беспокоясь обо мне. Забота Сойера Джексона была направлена исключительно на меня.
Руки у меня покрылись гусиной кожей.
Он был слишком неотразим – в своем безупречном черном костюме, белой рубашке и серебристом галстуке, с зачесанными назад волосами. Пусть он и жил в нереспектабельном районе, но знал, как одеться для такого случая. Теперь, выяснив, что он не гей, я по-новому взглянула на него. То, что раньше для меня было лишь модельной внешностью, обрело новые измерения. Его темные глаза, темные волосы и мужественные черты лица вызвали смятение в моей душе. Я вздернула подбородок:
– Я могу сама о себе позаботиться, мистер Джексон, уверяю вас.
– А, так мы опять на "вы"?
– Разве мы перешли на "ты"? – спросила я, хотя мы оба знали, что да, перешли, во время танца у бассейна.
Тут он заметил кое-что еще:
– Браслет очень хорошо смотрится.
Я никогда не смогу объяснить, почему надела его подарок. В последнюю минуту перед выходом я выбрала украшение, которое было более чем неуместно на званом обеде. Но я решила действовать согласно поговорке "Оказавшись в Риме, поступай, как римляне".
Кику чуть удар не хватил, когда она увидела браслет у меня на руке. Но она оставила комментарии при себе, так как сама была почти влюблена в Сойера.
Как бы то ни было, не надень я подаренный им браслет, уверена, в тот вечер все обернулось бы совсем иначе, так как эта НС-ная сверкающая золотом и кристаллами полоска на моем запястье доказывала, что я думала о Сойере больше, чем следовало и чем мне хотелось показать. Главным образом, себе самой.
Он улыбнулся, будто смог прочесть мои мысли:
– Возможно, ты и превратила Никки из гадкого утенка в лебедя, но она тоже тебя изменила.
Из моей безупречной прически выскользнул локон, и он заправил его мне за ухо. От его прикосновения и воспоминания о том, что я только что сказала незнакомцу, хлопнувшему меня по заду, меня бросило в жар. Изменило – это еще мягко сказано.
Его пальцы задержались у моего уха, потом скользнули вниз, к пульсирующей жилке на шее. Я бы легко могла схватить его за руку, утащить в "африканскую" комнату и броситься в его объятия. М-м, да...
Я не знала, что сказать, и ничего не чувствовала, кроме головокружения, поэтому развернулась и пошла прочь. Знаю, это было невежливо, но вряд ли он это понял, так как я удалялась под звук его озадаченного смеха.
Но он прав. Что-то во мне изменилось – я чувствовала это и совершенно не знала, как к этому относиться.
Все были увлечены разговорами, так что, вспомнив, что мне предстоит сидеть с ним рядом, я тайком переложила карточку – я не, смогла бы провести рядом с ним весь вечер.
Правда, сидеть напротив было не лучше.
Полчаса спустя все двадцать гостей заняли свои места, и мы с художником оказались друг напротив друга. Каждый раз, как я поднимала на него глаза, я видела, что он разглядывает меня с небрежным интересом, который меня обезоруживал. Я старалась его не замечать.
Столовую освещали великолепная люстра и подсвечники из серебра высшей пробы, выстроившиеся вдоль центра стола, как часовые. Стены были золотистого цвета, пол напоминал бельгийский шоколад, а в центре лежал восточный ковер, который, должно быть, стоил больше, чем предки Никки могли заработать за всю свою жизнь.
Игнорировать Сойера оказалось непростой задачей, так что я сконцентрировалась на трех вилках слева от тарелки и трех ножах, ложке для супа и вилке для устриц справа. Вверху, перпендикулярно тарелке, лежали еще одна ложка и вилка.
Глядя на написанную от руки карту меню, я уже знала, что там найду. Но все равно прочла весь перечень.
Запеченные устрицы в раковине
Горячее консоме по-бернски
Омар де-люкс
Филе теленка в винном соусе
Молодой картофель с травами и стручковой фасолью
Томаты черри, сервированные на бельгийском цикории с маринадом
Шампанский щербет
Сыры и фрукты
Воздушное шоколадное суфле
Кофе и чай
Каждое блюдо подавалось с соответствующим вином или шампанским. Это было впечатляюще.
Никки не казалась нервозной, но была немного зажата, как героиня Одри Хэпберн во время скачек в фильме "Моя прекрасная леди", еще не освоившись со своей ролью благовоспитанной дамы. Она проговаривала каждый слог с такой тщательностью, что каждую секунду мне казалось, она вот-вот произнесет "Того и жди, пойдут дожди в Испании". Единственный человек, кто обратил на это внимание, помимо меня, был мой художник.
После того как Никки произнесла с французским акцентом "Мария, принеси круассаны, пожалуйста", я нечаянно встретилась глазами с Сойером. Мы оба старались удержаться от улыбки, как родители, смеющиеся над проказами ребенка.
Первые три перемены блюд прошли замечательно. Все беседовали, улыбались и вежливо смеялись. Альберта Бентли исполняла роль судьи.
– Сенатор, – начал любитель задниц. – Вы уже пробовали барбекю Бенни, что на Стейт-стрит? Чертовки вкусные ребрышки – вы такого еще не ели.
– Я люблю хорошие ребрышки, – ответил политик. – И уверен, что у Бенни они просто великолепные. Это напомнило мне о том, как мы с Джорджем были как-то у него на ранчо, до того, как он стал президентом, – теперь у него и минуты свободной нет... хотя буквально на днях я получил от него послание...
Я перестала слушать, так как слишком хорошо знала искусство отвечать на вопрос никак не связанным с ним ответом, призванным произвести впечатление на присутствующих.
Говард Граут был на высоте... потому что почти ничего не говорил. К несчастью, со временем к нему вернулся дар речи.
– Альберта, дорогуша, – сказал он жене Дика Бентли. Плечи ее напряглись. – Приятно видеть женщину, которая не прячется от солнца, отличается здоровым аппетитом (она застыла с вилкой молодого картофеля, не донеся ее до рта) и не красит волосы. – Клянусь, именно это он и сказал. – Кроме того, я слышал, вы любите животных.
Любовь к животным бывает разная. Есть вся эта деревенская любовь к живности. Бывают люди, которые неравнодушны к домашним любимцам и относятся к ним, как к детям, наряжают, водят в рестораны. А есть Альберта Бентли. Она разводит призовых лошадей, участвующих в бегах, на ранчо неподалеку от моих родителей и любит рассказывать об этом так, что все сводится к мысли "Я трачу миллионы в год на хобби, а вы нет". Рискну предположить, что она никогда не думала о себе как о "любителе животных".
– Вы знаете Уиннифред Опал? – спросил он. На этот раз моя вилка застыла на полпути ко рту.
Миссис Бентли все еще не могла прийти в себя от его комплимента и не проронила ни слова. Мистер Бентли ответил за нее:
– Конечно, мы знаем Уинни. Чудесная женщина.
– Я с ней не знаком, – сказал Говард. – А вот моя Никки ее знает. Пила с ней чай. И все, что я могу сказать, что я бы очень хотел сам с ней встретиться. Похоже, она в моем вкусе.
Ни один из нас не мог предположить, куда это все зайдет, но мне показалось, что по лицу Сойера пробежала тревожная тень.
– Непростая штучка, я вам доложу. Сидит за чаем со своими разряженными в пух и прах собачками, пусть одна из них и испортила воздух.
– Говард! – Это была Никки. – Собака не портила воздух, – сказала она; ее ледяная величественность растаяла, не выдержав такого накала страстей.
– Ты же говорила мне, дорогуша. Маленькая Рената.
– Ну, может быть, да, – она хихикнула. Прежняя Никки пыталась вырваться на свободу.
Никто не улыбался. Можете себе представить, какое место занимает обсуждение естественных надобностей (пусть и собачьих) в списке Того, что Нельзя Делать.
Хотя беру свои слова обратно: вы можете говорить все что вам угодно в этом духе, если будете в гостях у мистера Задошлепа, – он так смеялся, что подавился куском филе.
После этого вечер продолжался не многим лучше. Это был единственный ляп Никки, вскоре она вернулась в образ Одри Хэпберн. Но это уже не помогло. Ошибка была сделана, приговор вынесен, и я отчаялась найти еще трех женщин, которые поддержали бы кандидатуру Никки.
Вечер подходил к концу, и я, откровенно говоря, на несколько минут забыла о проблеме со вступлением в Лигу, так как, посмотрев по сторонам, не обнаружила художника. Я была так удивлена, что напрямик спросила Говарда, где он.
– Ушел, дорогуша. Сбежал при первой возможности, могу тебе сказать. Он не очень-то любит общаться со всякой напыщенной публикой. – Говард внимательно посмотрел на меня. – Ты запала на этого очаровашку?
– Я ни на кого не запала, мистер Граут. К тому же он не голубой.
– Голубой? – Говард захлебнулся от возмущения, и лицо его стало красным. – Кто сказал, что он голубой?
– Ты!
– Я ничего такого не говорил!
На этот раз я захлебнулась от негодования:
– Нет, говорил! В тот день, когда Никки дала мне его номер телефона. И только что ты сказал то же самое.
– Да не говорил я ничего подобного!
– "Очаровашка художник", – напомнила я ему. – Точнее, очаровашка художник с именем, как у педика.
– Ах, ну да! Его искусство, конечно, очаровывает, но это же не значит, что человек... гомосексуалист. Черт побери, женщина, зачем все так толковать? – Говард выругался. – Неудивительно, что он рано ушел.
К счастью, в этот момент появилась Никки и мне не пришлось отвечать, да и что я могла возразить. Возможно, Сойер ушел раньше из-за меня, пусть это и не имело никакого отношения к сексуальной ориентации.
– Не могу поверить, что прием удался! – сказала она. Никки практически парила в воздухе от счастья. Глаза ее горели мечтательным огнем. – Я им понравилась.
Говард обнял ее за талию, но она танцующей походкой пошла прочь.
– Они от меня без ума. – Никки направилась к лестнице. – Я буду в Лиге раньше, чем вы можете предположить.
Если б только она знала.
Мы с Говардом смотрели ей вслед, и я задумалась, что же теперь делать. Я проигрывала шансы быстрее, чем получала их. Я тяжело вздохнула.
– Что на этот раз не так? – спросил Говард.
– Ничего, возможно. Только ни одна из присутствовавших здесь дам не... достойна того, чтобы дать рекомендацию Никки.
– Недостойны? Что за бред?! Любая из них – великолепная кандидатура, если только будет согласна.
– Но...
– Никаких "но". Эта Альберта Бентли поддержит Никки.
– Мы были на одном и том же приеме?
Говард усмехнулся так, что я вспомнила о том типе мужчин, которые способны ломать коленные чашечки... и вернуть то, что осталось от моих денег.
– Не волнуйся об Альберте, – сказал он.
– Что ты имеешь в виду?
– Я дал ее мужу двадцать четыре часа на то, чтобы он убедил ее, насколько мудрым решением будет оказать поддержку Никки, если он хочет получить взнос на предвыборную кампанию. – Говард многозначительно посмотрел на меня и продолжил: – Не одна ты здесь знаешь, что значит действовать тонко.
Глава двадцатая
События развивались стремительно. Не прошло и двадцати четырех часов, как у нас был четвертый и даже пятый покровитель, а значит, нам осталось завербовать лишь одного. Узнала я эту маленькую новость на следующее утро на собрании Комитета по новым проектам.
Там были Пилар, а также Гвен Хэнсен и Элизабет Мортимер. Но в тот день было общее собрание всего комитета, то есть присутствовали еще Джуди Джеймс (жена Джейсона – все думали, что он женился на ней из-за "Дж" в начале имени), Ниса Гарвей (жена Мэтью, хозяина автосалона "Порш и каддилак" на Трэвис-бульваре), Синтия Риверс (жена Дикки) и Энналайз Сандерс (жена Криса, шестеро детей). Все были богаты и томились от скуки. Суждения этих дам считались самыми экстравагантными в Лиге. Я не была в восторге от Комитета по новым проектам, но он был одним из самых важных.
От того, в какой комитет ты попадаешь, зависит власть, какой ты будешь обладать. Чем престижнее комитет, тем больше власти. Важнее нашего комитета только тот, который отвечает за прием новых членов, и так уж случилось, что Покровительствующий Советник в нем – моя мать.
– Представляешь, Альберта Бентли выдвигает Никки Граут! – воскликнула вездесущая Гвен. – Никки Граут! – повторила она, будто во второй раз в этом было больше смысла.
Дамы оживленно обсуждали вчерашний прием, который неожиданно (видимо, только для меня) стал большим успехом Никки Граут в обществе. Вот так поворот. Мое уважение к способностям Говарда росло с каждым часом.
– Я слышала, она была прекрасна.
– Потрясающа.
– Сама элегантность.
– А дом? Полагаю, просто изумительный!
Все говорили о Никки, будто она была особой королевских кровей, только что прибывшей в город. Полагаю, Альберта не поскупилась на лестные отзывы, чтобы обосновать свое участие в судьбе Никки.
– Если Альберта согласилась оказать ей поддержку, она, должно быть, чудесная. Представляете?
– Разумеется, – надменно кивнула Пилар. – Я с самого начала знала, что Никки превосходно подойдет для Лиги. Я предложила свою поддержку задолго до Альберты. Мы знакомы уже целую вечность. Я говорила с ней сегодня утром.
– Правда? Я бы так хотела с ней познакомиться! – восторженно произнесла Энналайз. Это было необычно, так как она была типичным представителем класса "Слишком-богатых-для-восторгов". – И увидеть их дом!
– Я смогу это устроить, – предложила Пилар со здоровой дозой чванства.
Для меня это все было более чем неожиданно, потому что:
а) как получилось, что не я, Фреди Уайер, первой узнала о решении Альберты?
б) с чего вдруг Пилар стала лучшей подругой Никки?
в) как так могло случиться, что подкуп политика помог Никки обрести еще одного покровителя?
Ладно, нечестный политик – не новость, и даже если правда станет известна, нет ничего незаконного в том, что он попросил жену оказать кому-то поддержку для вступления в Лигу избранных. Подобные сделки заключаются повсеместно. Но презрение на лице Альберты накануне вечером...
– И ее сестра тоже решила поддержать Никки!
Я поймала на себе взгляд Пилар, намек на улыбку, спрятанную за всей этой воинствующей строгостью. Я даже представить себе не могла, что она при этом думает. Все, что я знала, это что с каждой секундой ход событий становится все более непредсказуемым.
Следующее утро было ознаменовано газетным заголовком: "Я меняю имидж!" Перед моими глазами была первая страница светской рубрики "Уиллоу-Крик таймс".
Фарфоровая чашка с крепчайшим кофе застыла в воздухе.
– Вот видите, я вам говорила, – услышала я голос Кики из-за плеча, ее палец указывал на фотографию Никки... которая выглядела замечательно, как...
– Она выглядит прямо как вы.
Так и было. Сказать меньше значило бы ничего не сказать.
На фото на ней была белая сатиновая блузка и шелковая юбка. Если бы в кадр попали и ее ноги, я уверена, что увидела бы аккуратные лодочки на дюймовом каблучке, такого же скучного бежевого цвета, как юбка. Удивительно, что после ее упорного нежелания расставаться с дешевыми перьями и вульгарной лайкрой, теперь не было и намека на показной блеск. Вещь за вещью, манера за манерой, Никки училась соответствовать высоким стандартам Лиги избранных. Что, несомненно, само по себе искусство.
Вы думаете, я почувствовала гордость? К сожалению, я не испытала ничего, кроме беспокойства. Разве у меня до этого было мало поводов для беспокойства?
На следующий день после выхода статьи о Никки я смогла оценить масштаб успеха моей протеже. Никки Граут стала самой популярной фигурой среди дам Лиги избранных Уиллоу-Крика. В течение нескольких следующих дней, пока я пыталась отработать еще несколько пропущенных волонтерских часов и время, отведенное на работу в эконом-магазине ЛИУК, а в остальном продолжать делать вид, что в моем мире все так, как и должно быть, Никки успела отобедать в загородном клубе с Джуди Джеймс и Энналайз Сандерс, пройтись по магазинам с Гвен Хэнсен и Элизабет Мортимер и посидеть за чаем в "Брайтли" с Альбертой Бентли и ее сестрой. С помощью Пилар Никки покоряла мой мир со всеми его условностями и снобизмом. Хотя невозможно было не заметить, что Пилар так и не удалось найти последнего покровителя.
Понимая, что пора брать, быка за рога, я приняла ванну и оделась. В половине двенадцатого я подъехала к дворцу Граутов без предварительного звонка. И снова меня ждал сюрприз. У Никки были гости – дамы из Лиги. Пилар, похоже, задавала тон всему мероприятию, однако Никки, одетая в кремовые брюки, такого же цвета шелковый джемпер и с нитью жемчуга на шее, вела светскую беседу с несколькими дамами.
Они смеялись, пили холодный чай из резных хрустальных стаканов и ели сэндвичи без корочек с фарфоровых тарелок, будто всю жизнь были лучшими друзьями.
– Здравствуйте, – сказала я с порога. Возможно, в моем голосе чувствовалась холодность.
Дамы обернулись и увидели меня. Пилар улыбнулась мне своей особенной улыбкой, которая тут же погасла.
Глаза Никки расширились от радости.
– Фреди! – воскликнула она, быстро вставая с дивана.
– Привет, девочки, – сказала я с улыбкой, будто вовсе не была расстроена.
– Фреди, я так рада, что ты пришла. Пилар сказала, что ты занята.