– Нет. Это невозможно, – она понизила голос, и он понял, что в студии есть еще кто-то. – Нас связывало слишком многое, чтобы теперь мы могли оставаться просто друзьями.
Теперь он подошел к ней достаточно близко, чтобы разглядеть милые морщинки, залегшие в уголках глаз и губ. Ему захотелось увидеть ее улыбку, услышать ее смех, отражающийся от стекла звонким эхом.
– Я работаю в "Газетт", – сказал он, – но пишу и для других изданий. Я хотел бы написать о тебе статью для журнала "Сискейп".
– Нет.
– Я уже говорил по этому поводу с редактором. Пожалуйста, Энни. Это поможет мне сделать себе имя здесь.
У него за спиной скрипнула дверь, и Пол вздрогнул от неожиданности. Он повернулся и увидел крупного мужчину с волосами, собранными сзади в хвост, вышедшего из соседнего помещения, которое, по-видимому, было темной комнатой. Энни шагнула ему навстречу.
– Том, – сказала она, – это – Пол Маселли. Он журналист и хочет написать обо мне статью для "Сискейп".
– Привет. – Пол пожал руку Тома.
Что ж, он поддержит ее игру: пусть они будут незнакомы друг с другом, если ей так хочется.
– Ну, вы не могли бы выбрать лучшего персонажа для своей статьи, – сказал Том. – Вам просто не встретить более разностороннего человека. Без нее не обходится ни одно начинание в нашем обществе. А в том, насколько она талантливая художница, вы можете убедиться сами.
Том настолько увлекся, подробно рассказывая Полу о работе Энни, что тот достал блокнот и начал делать записи. Энни же села за свой рабочий стол, глядя на них без тени улыбки.
Так начались их интервью. Он позволял ей говорить о ее детях, о муже. Эти встречи питали его навязчивое увлечение. Он послал к ней в студию фотографа из "Сискейп" с заданием снять несколько десятков фотографий – гораздо больше, чем могло потребоваться для статьи, – с тем, чтобы оставить их себе. Он воображал, что улыбка, с которой Энни позировала перед объективом, предназначалась ему. В реальной жизни она почти не улыбалась ему. Он не сомневался – она снова хотела его. Никакой другой причиной нельзя объяснить то, что она боится находиться рядом с ним. Она должна хотеть его – иначе и быть не может.
У Пола не было настоящих друзей – одни знакомые. Его буквально распирало от потребности выговориться, но он не мог никому довериться. Никому, кроме Оливии, готовой его выслушать.
Оливия. Как она терпела его все эти недели и месяцы, когда он был поглощен одной лишь Энни и не говорил ни о чем другом?
Он был тяжело болен. Сегодня, оглядываясь назад, он уже мог дать всему этому трезвую оценку: жалкое, навязчивое увлечение, которое стоило ему потери сна, самоуважения, разрушения брака. Несколько дней назад к нему в отель позвонил Гейб и рассказал о статье в "Газетт", в которой Джонатан Крамер обвиняет Оливию в неправильных действиях в отношении Энни. Пол думал об этом весь сегодняшний вечер и пришел к выводу, что Крамер не прав. Чтобы убедиться в этом, достаточно было вспомнить крушение "Восточного ветра". Оливии он бы, не колеблясь, доверил свою собственную жизнь, жизнь любого дорогого ему человека.
В руках Оливии у Энни было гораздо больше шансов выжить, чем если бы она попала к любому другому врачу. Сейчас, на расстоянии, для него это выглядело совершенно очевидным. Все те годы, что они прожили здесь с Оливией, он был доволен жизнью. С ней он обрел наконец душевный покой и научился контролировать терзавших его демонов. Он был благодарен ей за то, что она помогла ему освободиться от его навязчивого увлечения. И за все это он отплатил ей жестокостью, холодностью, грубостью. А теперь ей еще приходится терпеть нападки газеты, в которой он работает, как будто он продолжает причинять ей боль, даже находясь в Вашингтоне.
Пол посмотрел на часы. Если он прямо сейчас отправится в отель, то он вернется туда до того, как она ляжет спать. Он расплатился по счету и торопливо вышел в жаркий вечерний воздух.
ГЛАВА 34
Телефон зазвонил в десять тридцать пять. Оливия мыла голову в душе. Она завернулась в полотенце и поспешила в спальню, чтобы снять трубку раньше, чем включится автоответчик. Она услышала голос Пола, а не Алека, и на долю секунды расстроилась.
– Ты вернулся?
– Нет. Я в гостинице, в Вашингтоне. Я возвращаюсь завтра. – Его голос звучал устало и немного напряженно.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
Он помедлил с ответом, а затем до нее донесся слабый смешок или, может быть, кашель:
– Физически – хорошо. А душевно я близок к отчаянью.
Оливия почувствовала, как шампунь стекает у нее по спине.
– Что ты имеешь в виду? – таща за собой телефонный шнур, она дошла до бельевого шкафа в коридоре, вытащила полотенце и накинула его на плечи.
– Я разговаривал с Гейбом из "Газетт". Он рассказал мне о нападках на тебя по поводу Энни. Мне очень жаль, Оливия. Я и не предполагал, что "Газетт" может склочничать как желтая пресса. Может быть, если бы я не уехал, то смог бы как-то предотвратить этот скандал.
Она вернулась в спальню и села на кровать.
– Ты ведь тоже считал, что я виновата, – сказала она.
– В смерти Энни? Нет, Лив, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы всерьез так думать. Меня удивляло, как ты могла работать над Энни, когда я был таким негодяем – я имею в виду свое отношение к ней. Но я не сомневаюсь, что ты сделала все возможное. Прости, что вообще хоть в чем-то тебя обвинял.
Оливия покачивала трубку на ладони.
– Твои слова для меня много значат.
Он помолчал немного, прежде чем продолжить:
– Я здесь много думал. Вашингтон – это сплошные воспоминания о тебе, о нас с тобой. Сегодня я заходил в книжный магазин Донована.
– Правда?
Она тут же представила себе магазин, звуки и запах теплого кофе, заполнявшие его.
– Жаль, что мы уехали отсюда. Нам было хорошо здесь.
– Но мы решили, что не хотим воспитывать там своих детей или приемных…
– Знаю, знаю, – он замолчал. Она слышала, как он вздохнул, прежде чем проговорил: – Мы можем встретиться, когда я вернусь?
– Конечно.
– Я имею в виду куда-нибудь пойти. Попробовать начать все сначала, – мягко попросил он.
– Я очень рада, – она ответила с той же теплотой.
– Я приеду около пяти.
– Я работаю до семи, – она сжалась, ожидая, что он рассердится, что ее работа снова мешает их отношениям.
– Хорошо, в семь, – ответил он и, поколебавшись, спросил: – Лив, почему ты не борешься с Крамером? На тебя это так не похоже – сидеть сложа руки.
Она провела рукой по покрывалу. Он прав, она всегда встречала противника с открытым забралом и не отступала, как впрочем, не отступала ни перед каким препятствием, встречавшимся на ее пути.
– Единственное, что могло бы мне сейчас помочь – независимая медицинская экспертиза, – сказала она, – но я не уверена, что у меня хватит сил пройти через это.
– Не сдавайся, Лив, прошу тебя. Независимо ни от чего, ты можешь рассчитывать на мою поддержку, обещаю.
Она поблагодарила его, удивленная и немного настороженная, не в состоянии до конца поверить в его искренность. Однако когда она повесила трубку, то уже приняла решение и, несмотря на поздний час, позвонила Майку Шелли.
Майк спокойно слушал, пока она излагала ему свой план. Она догадывалась, о чем он думал: независимая экспертиза затронет не только ее, но и все отделение скорой помощи.
– Пожалуйста, подожди денек-другой, прежде чем что-либо предпринимать, – сказал Майк наконец. – Дай мне немного подумать.
Положив трубку, она почувствовала себя гораздо лучше, не такой беспомощной, как полчаса назад. Она стояла перед зеркалом на дверце шкафа, рассматривая свое отражение в полный рост. На волосах – белая пена от шампуня. Оливия позволила полотенцу упасть на пол и повернулась, чтобы увидеть себя в профиль. Бесспорно, ее живот слегка округлился. Если Пол прикоснется к ней, он все поймет. Во всяком случае, Алеку этого вполне хватило, чтобы остановиться.
Вместо того, чтобы надеть ночную рубашку, она облачилась в футболку и единственные джинсы, которые еще сходились на ней. Затем она отправилась в кладовку и выбрала пару отверток и гаечный ключ из небольшого набора инструментов, оставленного ей Полом. Она принесла их в детскую вместе с радиоприемником и стаканом имбирного пива, предвкушая длинный и приятный вечер, посвященный сборке кроватки.
Вечером следующего дня Майк вызвал Оливию и Джонатана к себе в кабинет. Джонатан сел у окна с кислой улыбкой, ставшей в эти дни неотъемлемой принадлежностью его лица. Оливия же расположилась на ближайшем к двери стуле.
Майк подался вперед, опершись локтями на стол.
– Джонатан, – начал он, – я хочу, чтобы ты опроверг в прессе свое заявление о "сокрытии фактов".
– Я не собираюсь отказываться от того, что считаю правдой.
Майк покачал головой.
– Оливия намерена потребовать независимой медицинской экспертизы, и если это произойдет, я изложу комиссии то, что считаю правдой, а именно: в случае с О'Нейл вы оба были правы. – Майк говорил медленно, как бы опасаясь, что Джонатан не сможет уловить ход его мыслей. – Оливия была права, потому что имела знания и опыт для выполнения операций подобного типа. Если бы она не попыталась спасти жизнь миссис О'Нейл подобным образом, этот случай квалифицировался бы как преступная небрежность врача. Но и ты, Джонатан, тоже был прав. И знаешь почему? – не дожидаясь ответа, Майк продолжил: – Потому что ты необходимых знаний и опыта для выполнения таких операций не имел. И если бы ты попытался это сделать, то твоя попытка тоже квалифицировалась бы как преступная небрежность врача. Итак, – Майк откинулся на спинку стула, не отрывая взгляда от Джонатана, – ты хочешь, чтобы общество услышало мое мнение?
Джонатан побледнел, на верхней губе у него выступили бусинки пота.
– Ты передергиваешь…
– Ничего я не передергиваю, – прорычал Майк, снова подаваясь вперед, и Оливия, не меньше Джонатана, поразилась этой неожиданной вспышке гнева. – Ты напишешь это опровержение, Оливия потребует независимой медицинской экспертизы, чтобы защитить свое доброе имя. И она его защитит, можешь не сомневаться, но ты при этом вряд ли будешь выглядеть хорошо.
Она почти физически ощущала на себе взгляд Джонатана – свирепый, прожигающий насквозь.
– Не беспокойся, – сказал он ей, вставая, – я немедленно ухожу в отставку. И теперь ты сможешь спокойно резать животы, сколько твоей душе угодно. И мне на это наплевать.
Он снял с шеи своей стетоскоп и, прежде чем выскочить из кабинета, театральным жестом бросил его на стол перед Майком.
Майк взглянул на стетоскоп, и Оливии показалось, что он пытается сдержать улыбку.
– Извини, что не сделал этого раньше. – Майк перевел взгляд на Оливию. – Пожалуйста, подожди с независимой экспертизой, пока не станет ясно, чем все это закончится. – Майк указал подбородком на телефон: – Пожалуй, я позвоню в "Газетт" и сообщу им свежую новость!
По отделению скорой помощи сразу поползли слухи о том, что произошло в кабинете Майка. Не обращая внимания на шушуканье окружающих, Оливия переоделась в комнате отдыха для встречи с Полом. Она надела голубую юбку, скрывавшую заметно округлившийся живот, и белую кофту с короткими рукавами. Выйдя в приемную, она увидела Пола и почувствовала почти забытый трепет страстного желания.
Он принес ей нежно-голубую чайную розу в серебряной вазочке-амфоре. Она узнала редкий сорт, который выращивала в садике их прежнего дома в Кенсингтоне. К горлу подкатил комок, вызванный воспоминаниями о более счастливом времени.
– Я срезал ее сегодня утром, – сказал Пол, когда они вышли к его машине. – Забрался в сад до восхода солнца.
Несвойственная ему выходка заставила Оливию улыбнуться.
Он завел машину и выехал со стоянки.
– Ты хорошо выглядишь, – сказал Пол.
– Спасибо.
Она обратила внимание на то, что он снова надел обручальное кольцо. Очевидно, он всерьез хотел попробовать начать все сначала. Она изучала его профиль. Красивый подбородок с ямочкой, прямой правильный нос, однако вид у Пола был довольно измученный. За последние несколько месяцев он сильно похудел, щеки ввалились, кожа имела болезненный оттенок, и она почувствовала жалость к нему.
Оливия передала Полу разговор с Майком и Джонатаном и поблагодарила его за поддержку.
– Похоже, я впала в какой-то ступор, – сказала она.
– Тебе, наверное, здорово досталось, после того, как появилась эта статья в "Газетт"?
Она описала едкие письма к редактору, появившиеся в последних двух номерах "Газетт". Их разгневанный тон и заряд отрицательных эмоций по отношению к ней были оскорбительны. Она рассказала о скованности и внезапно появившейся неуверенности в правильности своих решений, сама поражаясь тому, что говорит с Полом так откровенно. Затем она рассказала ему о петиции.
– Я ожидала встретить твою подпись одной из первых, – сказала она, – и решила, что единственная причина, почему ее там не оказалось – твое отсутствие в городе.
Он протянул руку и сжал ее плечо.
– Прости. Как только вообще я мог подумать, что ты не сделала для нее возможное? Мне было больно видеть, что твое имя валяют в грязи. Это действительно" так, Лив.
У следующего светофора он достал бумажник и вручил ей фотографию внучки Джо Галло. Пол рассказал ей о разговоре с Джо и о том, какую гордость ощутил от того, что он – ее муж. Но она почти не слушала.
Она должна рассказать ему о том, что ездила с Алеком в Норфолк и давала интервью на радио. Он наверняка услышит об этом на следующем собрании комитета спасения маяка, и будет лучше, если он узнает все от нее самой. Но не сейчас. Ей не хотелось разрушать интимность, которую она чувствовала здесь, в машине.
Когда они подъехали к ресторану, она обернулась, чтобы положить свою кофту на заднее сидение машины, и увидела на заднем стекле маленький овальный витраж. В темноте трудно было разобрать рисунок, но она не сомневалась, что это – витраж Энни, и радужные надежды, которые наполняли ее последние двадцать четыре часа, внезапно столкнулись с реальностью.
Оливия захватила розу с собой в ресторан и заменила ею гвоздику, стоявшую на столике. Когда им принесли напитки, она облокотилась на край стола и набрала в грудь побольше воздуха.
– Я давала интервью на радио в Норфолке в прошлую субботу, – сказала она. – По поводу маяка.
– Что? – он удивленно уставился на нее через очки. – Что ты имеешь в виду?
– Алек О'Нейл попросил меня об этом. Он должен был участвовать там в двух мероприятиях одновременно, и поэтому предложил мне, если у меня есть желание, взять на себя одно из них, поскольку я имею опыт публичных выступлений.
– Это нелепо. Ты же ничего не знаешь о маяке!
– Теперь знаю.
Пол коктейльной трубочкой перемешивал свой напиток.
– И вы с Алеком ездили вместе?
– Да.
Он вздохнул и погладил рукой подбородок.
– Что ты рассказала ему о нас, Оливия? Я имею в виду, знает ли он, почему мы разошлись?
– Он не знает ничего о тебе и Энни.
– Ну, а о чем же вы разговаривали в течение… скольких там?.. двух часов туда и двух обратно?
Она вспомнила все, что рассказала Алеку. Как же далеко она допустила его в свою личную жизнь!
– По дороге туда мы говорили о моем выступлении на радио, а когда ехали обратно, обсуждали, как все прошло. Только и всего.
Пол откинулся на спинку стула и покачал головой.
– Я не могу понять. Почему ты? Разве ты так сильно беспокоишься о маяке, чтобы говорить о нем на радио?
– А почему ты так сильно беспокоишься? Он покраснел.
– Меня всегда зачаровывали маяки, – сказал он. – Ты не знала об этом, потому что мы жили в округе Колумбия, где маяков мало и они расположены далеко друг от друга. – Он стиснул трубочку между пальцами, и она лопнула с громким щелчком. – Просто мне как-то неприятно, что ты разговаривала с О'Нейлом. У тебя запланированы подобные выступления?
– Нет.
– Не берись больше за это, хорошо? Она сложила руки на груди.
– Если у меня будет время и желание, я буду заниматься этим, Пол. И у тебя нет никакого права запрещать мне что-либо.
Женщина за соседним столиком обернулась в их сторону, и Пол понизил голос:
– Давай сейчас не будем говорить об этом, ладно? Мне бы хотелось, чтобы сегодня все было хорошо. Давай поговорим о Вашингтоне.
– Ладно, давай. – Она чуть отодвинулась от стола, пока официантка ставила перед нею салат.
– Мне было хорошо, Оливия. Я давно уже не чувствовал себя так. Я вернулся всего несколько часов назад, и уже чувствую напряжение. Все дело в этом проклятом городе. – Его била дрожь. – Аутер-Бенкс – здесь все пропитано Энни. Он слишком маленький. Куда бы я ни пошел – все напоминает мне о ней, даже то, как пахнет воздух, вызывает во мне воспоминания.
– Мне нравится, как он пахнет, – сказала Оливия, сама пугаясь того, что дразнит Пола.
Запах здешнего воздуха пробуждал в ней воспоминания об Алеке и о том вечере, когда они стояли на балконе кисс-риверского маяка, а его луч пульсировал у них за спиной. Теперь каждый раз выходя на улицу, она вдыхала воздух большими жадными глотками.
Пол уткнулся в свой салат:
– Для того, чтобы снова быть вместе, мы должны уехать отсюда.
Это поразило ее.
– Мне нравится здесь, Пол, несмотря на то, что половина местного населения мечтает линчевать меня. Я надеюсь, что все закончится. Мне кажется, здесь идеальное место для того, чтобы растить детей.
– Каких детей? – спросил он, и женщина за соседним столиком не удержалась и снова посмотрела в их сторону. – Тебе тридцать семь лет, и операция дала лишь двадцать процентов вероятности забеременеть. Не слишком хорошие шансы.
Оливия наклонилась к нему, стараясь, чтобы слышал только он:
– А я, в отличие от тебя, считаю, что у меня гораздо больше шансов забеременеть. А если все-таки ничего не получится, мы можем усыновить ребенка. Мы прежде уже обсуждали такой вариант. Я не говорю ничего нового.
– Много чего изменилось с тех пор, как мы последний раз говорили о детях.
Официантка принесла заказанные ими блюда, и Оливия наблюдала, как Пол играет желваками, дожидаясь, пока она оставит их одних.