Это был как раз тот, к которому шел путешествующий. Но путник хотя и смутился этим, однако, все–таки пришел к тому, который пал во грех с родственницей, и, поздоровавшись, спросил у него: - Что убо сотворю, отче, - егда наполню чашу мою водой и она во время снедения превращается?
А тот посмотрел на него, и вместо ответа сам предложил вопрос:
- А что убо аз сотворю, яко аз впадох в блуд? - Да, я это уже знаю - ответил гость, - я слышал об этом "в церкви идольстей".
Тогда преступивший обет целомудрия старец, как только услыхал, что о нем даже дьяволы говорят, вскочил и отчаянно закричал:
- Ну, если это так, тогда уже все равно - я брошу пустыню и пойду в мир. Но тот брат, у которого чаша переворачивалась, отговорил его от этого, а присоветовал прогнать только от себя родственницу.
Старец послушался и исправил житие свое".
Не всегда, однако, бесы, доведя подвижника до падения, повергали его в самоотчаяние: бывали люди крепкие, которые умели утешить себя в том смысле, что "сие есть не грех, но токмо падение". В "Прологе" же, под 21 мая, рассказывается, как один "брат вышел из скита на речку, чтобы почерпнуть воды, и вдруг заметил там на берегу "жену перущу ризы", то–есть прачку, моющие одежды, и "прилучился брату пасти с нею". По совершению же этого греха брат зачерпнул воды и понес водонос в скит свой, но его облепили бесы и стали кричать ему в уши: "Чего идешь в скит! Тебе там теперь уж не место, оставайся теперь с прачкой"!
Брат этим очень смутился, но сейчас же понял, что бесы этак хотят совсем отбить его от пути спасения, и сказал: - Чего вы ко мне вяжетесь и для чего мне досаждаете! Я не хочу отчаиваться!"
Само собой разумеется, что по мере того, как аскетизм фанатический, в течение веков, перерождался в аскетизм лицемерный, плутоватые теории, что "сие есть не грех, но токмо "падение", забирали все большую и большую силу и находили усерднейшее применение. Но даже в самые поздние века аскетизма(напр. в русском старообрядчестве XVII и XVIII веков) никогда не было недостатка в фанатиках, которые принимали искушения демона, в образе жены, совершенно серьезно и били, увечили или даже убивали чересчур ретивых своих поклонниц, вообразив их переодетыми бесами. Такой случай с насмешкой рассказывает в романе своем "В лесах", знаменитый расколовед П.И. Мельников - Печерский, автор, благодаря которому само слово "искушение" вызывает ныне улыбку у читателя: так удался этому писателю тип молодого певца и начетника, благочестивого бабника, Василия Борисовича, с постоянной поговоркой на устах: - Ох, искушение!..
Но смешные анекдоты не уничтожают действительности, которая на этой почве порождала преступления без вины виноватых преступников, расправляющихся с женщинами, повинными только в неуместной влюбчивости, со всей страшной свирепостью, какую мог накопить многолетне сдерживаемый гнев против лукавого беса, неуловимого вечного врага.
Чаще всего бес, искушая пустынника, не заходил в соблазнах своих до такого яркого реализма, как подсыл женщин или собственное воплощение в женщину, а довольствовался тем, что будил и раздражал желания, не находящие удовлетворения. По рассказу Григория Великого, дьявол однажды: охватил таким сладострастным соблазном св. Бенедикта, но суровый подвижник справился с собой: разделся донага, лег в терновник и катался в нем, покуда колючие шипы не выгнали из тела наплыв адской страсти. Еще гораздо грознее вылечил себя другой инок в IV веке.
"Был, - читаем в Патерике, один подвижник в скиту. Враг приводил ему на память одну женщину, весьма красивую собой, и сильно возмущал его. По смотрению же божию пришел в скит другой брат из Египта: он между разговором сказал, что умерла жена такого–то. А это была та самая женщина, которой возмущался брат. Услышав об этом, брат взял ночью свой хитон и пошел в Египет; открыл гроб умершей, отер хитоном гниющий труп ее возвратился с ним в свою келью; положил этот смрад возле себя, и, сражаясь с помыслом, говорил: "Вотпредмет, к которому ты имеешь похоть - он пред тобой, насыщайся!" Таким образом он мучил себя сим смрадом, доколе не кончилась его борьба" (Тарновский).
Тех, которым, дьявол не умел нанести никакого другого вреда, он мучил сладострастными снами и ночными галлюцинациями. Бессознательный и, следовательно, безответсвенный грех такого рода не мог быть опасным сам по себе, но наводил уныние, как симптом дурного общего состояния, отравленной души, и развращал ум воспоминанием о развратном видении. Словом, - говорит Тарновский, - от страстных помыслов нельзя было уйти даже в пустыне, и они - к удивлению - прорывались даже там, где для них, по–видимому, преграждены были все пути. В этом отношении любопытен следующий рассказ Патерика. "Некий инок пришел в скит с маленьким сыном, который еще питался молоком и не знал, что такое женщина. Когда сын сей пришел в мужской возраст, то демоны представляли ему ночью женские образы. Он открыл отцу своему. Старец подивился. Случилось однажды сыну быть с отцом своим в Египте; увидев там женщин, он говорил отцу своему: "Вот те самые, которые ночью приходили ко мне в скит". Старец отвечал ему: "Это иноки населенных мест, сын мой; иной вид имеют они, и иной–пустынники". При этом удивился старец: каким образом демоны в скиту могли показать ему женские образы?
Третье любимое искушение дьявола - возбуждение гордости и самодовольства - бывает причиной тех его явлений, когда он осмеливается брать на себя вид святых, ангелов, девы марии, христа, бога отца. В предшествующей главе было рассказано, как в подобные сети бесы поймали Исаакия, затворника Печерского. В монастырях хорошо знают это искушение и предупреждают новичков не вверяться его обману. Путем таких видений Сатана, обыкновенно, добивается от жертв своих страшного греха - самоубийства, к которому он некогда так неудачно убеждал иисуса, предлагая Ему броситься с кровли Иерусалимского храма. Рассказывают об одном иноке, по имени Эрон, который, пятьдесят лет прожив в пустынном монастыре, истязал плоть свою так сурово, что не ослаблял поста даже на Пасху. Однажды ему явился дьявол в образе ангела, и приказал броситься вниз головой в колодезь, что Эрон немедленно и исполнил, рассчитывая, что останется невредим, и чудо это явит перед всеми великую его святость. Но, вместо того, он страшно разбился, монахи едва могли его вытащить, и, спустя три дня, он умер самым жалким образом. Легенда относится к 1124 г. Губерт Ножанский, скончавшийся в том же году, рассказывает плачевную историю юноши, который, впав в грех прелюбодения, отправился замаливать его к св. Иакону Галицийскому. Дьявол явился к нему под видом этого святого и приказал ему - в виде эпитимьи - сперва оскопиться, а потом перерезать себе горло. Богомольный юноша повиновался и был бы он, как говорят о самоубийцах, "черту баран", если бы не смилостивилась над ним и не возвратила его к жизни Святая Дева. Так что поплатился он за свое легковерие, подобно королю Родригу в змеиной пещере отдав только то, чем согрешил.
Иногда самоубийственные внушения дьявола поражают не отдельные лица, но эпидемически распространяются на целые страны и народы. В Евфросиновом "Отразительном писании" против самосожжения, свирепствовавшего между людьми старой веры в конце XVII века, это якобы богоугодное дело изображается с совершенной определенностью делом ангелов тьмы, принявших вид ангелов света, чтобы вовлечь христиан на вечную погибель. "В пределех Нова града згореша саможжением 16 человек. Отрок же некий иде на реку, да воды напоить свой скот, и внезапу изиде из воды черень мужик и ять отрока и унесе в воду. Искаху же родители его нощеденства два; отрок же яко во храмине поставлень бысть. И виде ту человецы нецыи, по разным местом седяще, овь лапти плетяще, инь ино что творяше, вси же молчаху и никто ж ничего не глаголаху. Потом отрок изволением божиим паки обретеся вне воды и свободень; и вопросиша родителей, где бе; он же случшееся вся поведа, како черный той унес ево в воду, седящих же тамо поведа видети, их же позна, яко оны суть, иже сожгоша сами себе".
Но далеко не всегда кощунственные маскарады дьявола достигали своей цели. Однажды дьявол явился св. Мартину Турскому мужем в пурпурной тоге, с венцом на голове, в золотых сандалиях и сказал:
- Не узнаешь меня? Я христос.
Но святой отвечал:
- Какой ты христос! Христос не носил ни пурпура, ни венца, я знаю его только нагим, как был он на кресте. А ты просто дьявол.
Ответ, - по замечанию А.Графа, - достойный того, чтобы призадуматься над ним "наместникам христовым" - папам… Да и не им одним.
Гордец и возбудитель гордости, дьявол теряет свою силу, встречая отпор в смирении.
"В этом признался св. Макарию египетскому сам дьявол. "Велика в тебе сила, Макарий! - сказал дьявол. - Что ты делаешь, то делаю и я. Ты постишься, а я совсем не ем. Ты бодрствуешь, а я совсем не сплю. Одним ты меня побеждаешь - смирением". Проникнутый смирением, инок без труда отражал от себя искушение высокоумия. "Некоему из братьев, - читаем в Патерике, - явился дьявол, преобразившись в ангела света, и говорит ему: "Я архангел Гавриил и послан к тебе". Брат же сказал ему: "Смотри, не к другому ли ты послан; ибо я недостоин видеть ангела. И дьявол тотчас стал невидимым" (Тарновский).
Исаакий Печерский, после злополучного своего видения, был долго и тяжко болен, а потом долгим подвигом поста и смирения достиг того, что те же самые бесы, которые над ним насмехались, приползли к нему в настоящем своем виде гадов и нечистых животных и покаялись:
"Победил ты нас, - сказали, наконец, бесы". "Вы победили меня прежде, - отвечал им Исаакий, - когда пришли в образе христа моего и ангелов. Теперь, в подлинном своем виде, вы мне не страшны, вы точно гадки и злы".
Реже случалось, что дьявол являлся искушать в своем собственном виде. Таков был он, искушая христа. Десятки, если не сотни художников, пробовали свои силы над этим сюжетом, одинаково находя камень преткновения как в лике христа, так и в лике Сатаны. Самая известная картина - Ари Шеффера - балетна, а огненный дьявол нашего Репина, хотя и оригинален, но надуманно груб. Св. Пахомий видел однажды ватагу чертей, которые тащили сухие листья и притворялись, будто это им ужасно трудно. Это они рассчитывали рассмешить пустынника. Смех же был если не грехом, то началом греха. "Увидав одного смеющегося, - читаем мы в Патерике, - старец сказал ему: "Пред небом и землей мы должны отдать отчет во всей жизни, - и ты смеешься" (Тарновский). Угрюмый взгляд этот не красной, конечно, а черной нитью проходит из египетских пустынь, через средние века, в византийское и русское православие, созревает на Москве и мрачной тенью кроет 250–летнюю историю древнего благочестия…
Ну, вот: сидит отец в очках читает,
А я стою поодаль, и, на грех
Смутил меня лукавый, рассмеялся.
Отец очки снимает полегоньку.
"Чему ты рад, дурак! Аль что украл?
Не знаешь ты, что мы в грехах родились
И казниться должны, а не смеяться?
Не знаешь ты, так я тебе внушу.
Достань–ка там на гвоздике двухвостку.
Уныние пристойно отрочати,
Уныние, а не дурацкий смех,
Уныние, Уныние…" И лупит
От плеча до пят, как Сидорову козу,
Без устали, пока не надоест".(Островский, "Комик XVII ст.")
Насколько бесоугоден смех, настолько же богоугодны слезы .Хорошие монахи никогда не смеялись, но часто плакали. Св. Авраамик Сирийский не проводил ни одного дня без слез.
Не всегда искушение дьявола направлялось на цели крупного греха. Весьма часто злой дух ограничивается, как будто, просто тем, что разобьет человеку молитвенное настроение, не даст ему сосредоточиться в благочестивом размышлении, либо просто рассердит или выведет из терпения. Это дьявол повторяет гулким эхом слова читаемых молитв, заставляет чихать проповедника в чувствительнейшем месте его проповеди, это он назойливой мухой садится десять раз на лицо засыпающего, покуда тот не обозлится и не обругается. У Лескова в "Очарованном страннике" это прелестно:
"Я соблазны большого беса осилил, но доложу вам, - хотя это против правила, - а мне мелких бесенят пакости больше этого надокучили.
- А бесенята разве к вам тоже приставали? - Как же–с; положим, что хотя они по чину и самые ничтожные, но зато постоянно лезут…
- Что же такое они вам делают?
- Да ведь ребятишки, и при том их там в аду очень много, а дела им при готовых харчах никакого нет, вот они и просятся на землю поучиться смущать, и балуются, и чем человек хочет быть в своем звании солиднее, тем они ему больше досаждают.
- Что же такое они, например… чем могут досаждать?
- Подставят, например, вам что–нибудь такое или подсунут, а опрокинешь, или расшибешь и кого–нибудь тем смутишь и разгневаешь, а им это первое удовольствие, весело: в ладоши хлопают и бежать к своему старшому: дескать и мы "смутили, дай нам теперь за то грошик". Ведь вот из чего бьются… Дети".
В скором времени "дети" едва–едва не подвели "Очарованного странника" под суд:
"На самого на Мокрого Спаса, на всенощной, во время благословения хлебов, как надо по чину, отец игумен и иеромонах стоят посреди храма, а одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит:
- Поставь, батюшка, празднику.
Я подошел к аналою, где положена икона "Спас на водах" и стал эту свечечку лепить, да другую уронил. Нагнулся, эту поднял, стал прилепливать, - две уронил. Стал их вправлять, ан, гляжу - четыре уронил. Я только головой качнул, ну, думаю, это опять непременно мне пострелята досаждают и из рук рвут… Нагнулся и поспешно с упавшими свечами поднимаюсь, да как затылком махну, под низ об подсвечник… а свечи так и посыпались; ну, тут я рассердился да взял и все остальные свечи рукой посбивал. Что же, думаю, если этакая наглость пошла, так лучше же я сам поскорее все это опрокину.
- И что же с вами за это было?
- Под суд меня за это хотели было отдать, да схимник, слепенький старец Сысой, в земляном затворе у нас живет, так он за меня заступился.
- За что, - говорит, - вы его будете судить, когда это сатанины служители смутили".
Но подобные искушения дьявола невинны только по виду. Дьявол бросает их в душу вроде маленького зерна, из которого должно вырасти развесистое древо какого–либо крупного греха. К одному отшельнику с репутацией большой святости дьявол пришел, как добрый человек, с таким, казалось бы, невинным советом: - Вы живете слишком одиноко. Что бы вам завести хоть петуха? Все–таки живая тварь, а утром он будет вас будить к молитве.
Отшельник сперва отнекивался, потом, послушал, завел петуха, Ну, что, в самом деле, дурного? Ведь не дьявол же спрятан в петухе?
Но вот петух начинает скучать, изнывает, худеет. Тогда отшельник, из жалости, приобретает ему курицу; Тут–то и поймал его дьявол. Зрелище любви петуха и курицы разбудило в отшельнике страсти, которые он считал давно угасшими навсегда. Он влюбился в дочь знатного рыцаря, вовлек ее в грех и затем, чтобы скрыть свою вину и избежать мести родителей, убил молодую женщину и спрятал ее под кроватью. Но его обличили, схватили, судили, приговорили к смертной казни. Всходя на эшафот, он воскликнул:
- Вот до чего довел меня мой петух!
В древнерусском "Слове о иноце, молившемся богу, дабы был, яко Иов, или яко Исаак", к монаху, возгордившемуся до таких самонадеянных молитв, дьявол явился в виде воина и рече: "молюся твоему преподобию, отче, помилуй мя гонима от некоего царя, и взем сия двести литр злата, и отроковицу сию, и отрочища, и оукрый оу себе, идеже веси; аз же, рече идоу воину страну, идеже царь обрести мене не может". Монах после некоторого колебания согласился, "поругаем от беса. Поднех же неких влагает мниху рат (помысл) на отроковицу и растлити сию. Раскаяв же ся о прилучившемся ему, востав, оубив отроковицу. Глагола ему помысл: востав оуби и отрочища, яко да не повесть отцу своему бывшую вещь. Востав же абие и оуби и отрочища. Рече же к нему помысл: взем врученное ти злато и бежя во ину страну, идеже воин не возможет обрести тя. Отшед же в некоую страну, и созда себе от злата оного монастырь". Но воин–дьявол пришел требовать своих денег, выжил монаха из монастыря и заставил бежать в дальний город. Там грешный инок женился, вошел в честь и даже попал в полицеймейстеры (рядник), причем явил себя человеком страшно жестоким. Но воин–бес и тут нашел его, разжег корыстолюбивого князя в том городе на имущество "рядника" и, выставив против последнего прежние свои требования, довел монаха–рядника до виселицы. "Водиму же ему вне града смертному месту, се дьявол, иже во образе воин, срете его на пути ведома народом, и рече к нему: веси ли, авва, кто есмь аз? Он же к нему: си ты еси воин. Рече, его не познав. Воин же к нему рече: аз есмь, его же слышал еси, сатана, иже первозданного прелстил Адама, ратую человеки, и не оставляю никого же спастися или быти якоже Исаак или якоже Иов, но тщуся сотворите вся, яко Архитохеля, оного или яко Июда Скариотин, или Яко Каин, (и) иже в Вавилоне старцы, и подобнии тем; веруй же, яко и ты сице поруган бысть от мене, и не оуведа ратовати сокровенную брань. Сия же рекшу бесу и ина множайшая, и абие невидим бысть; окаянный же той мних, паче же рядник, пострада смертное оудавление, поругаем от беса за тщеславное его высокомудрие".
Такого рода истории дают понятие лишь о самых легких способах искушения: дьявол в них дает греху лишь первый толчок, а до конца он уже сам докатится силой собственной тяжести. Но иногда планы дьявола удивительно сложны, тонки и дальновидны, и тогда он занимается ими с терпением и прилежанием, достойными лучшего применения. Вот история, весьма популярная в средние века и записанная впоследствии также Бернардом Джамбуллари. Однажды дьявол, приняв вид младенца, добился того, что его взяли в монастырь, прославленный своей святостью. Аббат, добрый человек, дал ему образование. Мальчик учился с величайшей легкостью, был прекрасного нрава и вел себя так хорошо, что в монастыре не могли им нахвалиться. Когда мальчик вошел в возраст, он, к великой радости всей братии, вступил в духовное звание, а когда, несколько лет спустя умер старый аббат, то - по единогласному избранию - настоятелем сделался его приемыш. Но в самом скором, времени монастырь стал падать и ослабевать в уставе. Новый настоятель слишком, сытно кормил братию, легко давал отпуски из монастыря и покровительствовал сношениям своих монахов с монахинями одной близстоящей женской обители. Слухи об этих соблазнах дошли до папы, и он послал ревизорами двух монахов, прославленных святой жизнью. Очутившись под судом и следствием, дьявол предпочел снять многолетнюю маску и в один прекрасный день, при всем честном народе, провалился сквозь землю, В Дании, Германии, Англии одинаково известна история дьявола–монаха по имени Руус, Рёш или Рауш (Ruus, Rusb, Rausch): поступив в один монастырь поваром, он семь лет развращал аббата и братию отчаянным сводничеством, был принят в орден и кто знает, каких бы еще мерзостей натворил, если бы не попался.