слыл таким же мастером мороки. Однажды, находясь в Палерно при дворе Фридриха II, он, внушением своим, заставил одного рыцаря совершить морское путешествие за Гибралтарский пролив, посетить неведомые чуждые страны, победоносно драться в них с могучими врагами, завоевать обширное и цветущее царство, жениться, иметь многих детей - словом, пережить огромную сложность жизни за целые двадцать лет.. а, в действительности, времени на то не ушло и часу. Все это - переотражения с Востока. Те же темы еще цветистее развиты в сказках 1001–й ночи и даже в наших русских, причем в последних всегда выступает на первый план комический элемент приключения…
Около 1400 г. при дворе богемского короля Венцеслава, прозванного Пьяницей и Лентяем, отличался чародей по имени Зито или Зитек. На глазах двора он садился в скорлупу ореха и катался в ней, как в коляске, запряженной парой дрессированных жуков; заставлял петуха поднимать огромное бревно с такой легкостью, будто сухой прутик, обращал копны сена в свиней и продавал их за свиней. Множество подобных штук рассказывается о Фаусте. В XVI веке один раввин в Праге, по имени Леви, достиг такого могущества, что сама смерть стала бессильна подступиться к нему. К сожалению, мудрец любил розы. Смерть спряталась в розу, и Леви умер, нечаянно понюхав ее.
Средневековая вера в магию не ослабла и в Возрождении. Террор, обрушенный на дьявольское искусство законами церковными и гражданскими, только обострял его жуткое очарование. Вера в сверхъестественное зло - добро стала всеобщей, всегдашней и ежеминутно вездесущей. Разбойничьим бандам, равно как атаманам кондорьеров, приписывали дьявольское происхождение. Не было ни одного образованного человека, над которым не тяготело бы обвинение в волшебстве, начиная с исторических знаменитостей давно умершей древности, вроде Аристотеля, Гиппократа, Виргилия и вплоть до современников Льва X и даже позже. В магии подозревался Петрарка. Уже в половине XVII века Александр Тассони попал под суд за то, что в доме у него нашли так называемого "картезианского чертика", фигурку, прыгающую в стеклянной трубочке, - излюбленную детскую игрушку наших русских "верб", известную под названием "морского жителя". Из пап римских почитались причастными к волшебству Лев III, Сильвестр II (Герберт), Бенедикт IX, Григорий IV, Григорий VII, Климент V, Иоанн XX. В конце XI века кардинал Бенно, в своем "Жизнеописании Гильдебранта" настаивал, что в Риме была школа магии, откуда и вышел будущий Григорий VII. А от XII и XIV веков имеются подлинные письма Сатаны (сфабрикованные предшественниками реформации), адресованные им князьями церкви, как к своим друзьям и сотрудникам. Такую штучку, к позору католического духовенства, смастерил было - с целью обвинить французских масонов в сатанизме и волшебстве - пресловутый и не раз уже упомянутый шарлатан Лео Таксиль в самом конце XIX века… В 1625 году ученый француз Габриэль Нодэ (Naude) издал большую книгу: апологию всех великих людей всякого чина и звания, подвергавшихся обвинениям в волшебстве.
Но столь блистательные чародеи были не более как отборной гвардией в бесчисленных полчищах мелких кудесников, колдунов и ведьм, в особенности последних. Все писатели, специалисты по демонологии, сходятся во мнении, что на одного, предавшегося волшебству, мужчину надо считать, по крайней мере, десять женщин. В настоящее время мы знаем, что это не было ошибкой дурного предубеждения, а настоящим наблюдением - только, к сожалению, бессознательным и отсюда получившим грозно–мистическое направление - над недугом истерии и истеро - эпилепсии в статистике которого женщины, действительно и естественно, подавляюще господствуют над, мужчинами. Некоторым из знаменитых волшебников удалось обмануть Сатану и не только ускользнуть из его рук, в час последней с ним расплаты, но еще и употребить его злую силу во благо, обратив ее страшное могущество на добрые дела, что Сатане, конечно, приходилось не по вкусу. Так Рожер Бэкон искусством своим освободил однажды рыцаря, запродавшего было Сатане свою душу, а сам, под конец жизни, сжег все свои магические книги и заперся в монастырской келье, из которой более уже не выходил и в которой, после двух лет покаянного подвига, скончался воистину, святой смертью. Но это были счастливые исключения. Из мелких чародеев ни один не избегал худого конца, то - есть вечного огня на том свете, которому часто предшествовало пламя костра и на этом.
Все это стадо дьявола, в самом деле, словно меченый скот какой–нибудь, носило тавро своего господина, так называемую "печать дьявола" (stigma, sigillum diaboli). Место этой печати узнавалось на теле волшебников потому, что сверхъестественная сила лишала его всякой чувствительности. Иногда на одном теле находилось таких печатей несколько, и инквизиторы
неслышно втыкая в них иглу, легко обличали виновность своего подсудимого. Иногда же чувствительности лишалось даже все тело, и допрашиваемые не только не страдали на дыбе, но даже засыпали среди ужаснейших мук. Девятнадцатый век разобрался в этих состояниях анестезии и аналгезии, как в естественных нервных аномалиях организма. Но в XVI - XVIII веках они, в ведовских процессах, слыли "волшебством безмолвия" (maleficum taciturnitatis) и считались тягчайшими уликами против обвиняемых. В известные сроки колдуны и ведьмы собирались на поклон своему господину, а он задавал им пир. Каждая страна имела определенные урочища, слывшие местами подобных собраний, число участников в которых насчитывалось тысячами. Во Франции главным местом колдовских сборищ почитался Puy de Dome. В Германии - Блоксберг, Хорсельберг, Бехтельсберг и многие другие горы. В Швеции - Блаккула. В Испании - Ланды Бараона и пески под Севильей. В Италии - знаменитейшее сборище - у Беневентского орешника (Noce di Benevento), гора Патерно близ Болоньи, гора Спинато близ Мирандолы. В Литве - гора Шатрия (в Шавельском уезде), в польских Карпатах - Бабья Гора. В России - Лысая Гора близ Киева. Впрочем, Лысые Горы такой же скверной репутации имеются и в других славянских землях. Ходовский насчитывает до пятнадцати урочищ этого имени. А мифологии стихийной школы с А. Н. Афанасьевым во главе считают, что "Лысая гора, на которую, вместе с бабою ягой и нечистыми духами, собираются ведуны и ведьмы, есть светлое, безоблачное небо". Славились сборища и в пустыне на берегах Иордана в Палестине, и на огнедышащей Гекле в Исландии. Обыкновенно, сборища бывали раз в неделю, в разных странах отводились для них и разные дни. Но сверх того предполагалось, что у колдовского народа имеются и свои большие годовые праздники, обыкновенно совпадающие с канунами больших праздников христианской церкви. В Германии главный праздник ведьм падал на Вальпургиеву ночь (Walpurgisnacht, ночь св. Вальпурги), что хорошо известно всякому, кто читал "Фауста" Гете или хоть видел заимствованные из него оперы и балеты.
Ведьмы и колдуны отправлялись на игрища по воздуху натерев тело свое особыми летучими мазями, верхом на метлах, вилах, лопатах, скамьях, либо на дьяволах в образе козлов, свиней и собак. Летели они слишком высоко над землей и во время перелета должны были остерегаться, как бы не обмолвиться христовым именем, - если это случилось, испуганный дьявол ронял забывшегося седока наземь, не разбирая с какой высоты. Иные хитрые черти сами провоцировали подобные восклицания, в расчете погубить своих седоков. Однажды дьявол, в виде черного коня, нес по воздуху через Ламанш, из Шотландии во Францию, великого волшебника Михаила Скотта.
- Скажи, пожалуйста, Михаил, - задал он колдуну простодушный вопрос, - что это за ерунду бормочут себе под нос ваши шотландские старушонки вечером пред тем, как лечь в постель?…
Неопытный маг, конечно, не замедлил бы осведомить любопытного черта, что шотландские старушки читают на сон грядущий "отче наш". А черт воспользовался бы этими двумя словами, чтобы расточиться и сбросить седока своего в бушующее море… Но дьявол не на таковского напал.
- Тебе что за дело до этого, дубина? – возразил дьяволу хладнокровный шотландец. - Знай, вези куда везешь…
Тот же злополучный эффект получался, если ведьму в ее полете настигали звуки молитвы Ave maria или колокольный звон. На тему такого падения написана одна из лучших баллад Мирры Лохвицкой - "Мюргит".
Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.
Заря окрасила едва вершины дальних гор.
В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой;
Над миром благовест гудел - и плыл туман сырой.
Идет Жако и песнь поет, звенит его коса,
За ним подкошенных цветов ложится полоса.
И слышит он в густой траве хрустальный голосок:
"Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?"
Взглянул Жако, - сидит в траве красавица Мюргит,
Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт…
"Кой черт занес тебя сюда?" смеясь спросил Жако.
"Везла я в город продавать сыры и молоко.
Взбесился ослик и сбежал, - не знаю где найти.
Дай мне накинуть что–нибудь, прикрой и приюти".
"Э, полно врать, - вскричал Жако, - Какие там сыры?
Кто ездит в город нагишом до утренней поры?
Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрим на суду.
Чтоб мне души не погубить - к префекту я пойду".
"Тебе откроюсь я, Жако, - заплакала она:
Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.
Там в пляске время провели, - потом запел петух,
Меня домой через поля понес лукавый дух.
Вдруг, снизу колокол завыл, - метнулся Сатана.
В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.
О горе, мне! То - не заря, то - мой костер горит.
Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит".
Церемонии, обряды и увеселения бесовских игрищ, менялись в зависимости от народности и эпохи, которые о них рассказывали. Подробностями их переполнены так называемые Молоты (Martelli) и Бичи (Flagelli) Ведьм - специальные трактаты, написанные величайшими светилами святой инквизиции, составленные на основании личных показаний обвиняемых в бесчисленных колдовских процессах, а также и протоколы этих процессов. Сатана являлся своим подданным на троне или на алтаре в образе человека, старого козла, кабана, обезьяны, собаки - как ему нравилось, смотря по случаю. В образе человека он бывал по большей части угрюм, казался сердитым и суровым, но иногда развеселялся и, придя в дух, шутил с ведьмами, играл на музыкальных инструментах и пел песни.
И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли.
Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых навеки вратах;
И был юн прекрасен, и был он велик,
В нем падшего ангела чудился лик.(Лохвицкая: "Праздник Забвения")
Эта песня тоскующего дьявола не давала покоя воображению русской поэтессы–демономанки. Она вернулась к арфе Сатаны в своей драме "Бессмертная любовь".
Эдгар
Откуда эта музыка несется?
Агнеса
Не узнаешь? То арфы нежный звон,
Она звучала нам, когда впервые
Внимала я любви твоей, Эдгар.
Эдгар.
Она слышна из комнат Фаустины.
Агнеса.
Но это не она играет, нет.
А тот, в одежде черной, бледноликий,
Кто ходит к ней.
Эдгар.
Ты видела его?
Агнеса.
Раз, только раз. Но этого довольно,
Чтоб потерять рассудок навсегда.
Эдгар.
Ужасен он?
Агнеса.
Да. Но прекрасен тоже.
То было утром рано, на заре.
Сквозь сон я слышу - арфа зазвучала,
Как звон пчелы, потом властней, властней.
Мелодия росла и разрасталась.
Она лилась, как льет из раны кровь.
Три ноты в ней победно повторялись,
То затихали, то звенели вновь.
И было мне так сладостно, - до боли.
И плакать мне хотелось, и стонать.
Полуоткрыв тяжелые ресницы,
Сквозь дымку сна я видела его.
Он близко был, там, на краю постели,
И он играл на арфе золотой.
Эдгар.
Но кто же он?
Агнеса.
Я не скажу… мне страшно.
И, по–видимому, попытку найти смысл и текст для этой таинственной песни падшего духа, не забывшего "блаженства бессмертных духов под кущами райских садов" (Лермонтов), являет также известный 'Триолет" Мирры Лохвицкой:
В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая:
Тоской нездешней стороны.
В моем аккорде три струны.
В них - детства розовые сны,
В них - вздох потерянного рая.
В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая.
На портале церкви d'Aypay в Лионе Сатана подыгрывает на старинной виоле пляске Иродиады, выпрашивающей голову Ионна Крестителя (Auber). Жаль, что Рихард Штраус, сочиняя свою удивительную "Саломею", не знал об этом удивительном мотиве средневекового художника. Ведьмы, воздавая Сатане поклонение, опускались на колени перед ним или за ним и, в соответствии тому, прикладывались, лобызая, либо к его genitalia, либо к заду, реже к каким–либо иным частям тела. Затем они исповедывались Сатане, сообщая ему о злодействах, совершенных ими в честь его со времени последнего сборища. Сатана слушал, хвалил или порицал, и тех, которые оказывались ленивыми на зло, либо неаккуратно являлись на сборища, наказывал побоями, либо крупной пеней. Принимал новеньких, перекрещивал их во имя свое и, как некий катехизатор, поучал их и вводил в свою веру. Младшие черти, окружая своего повелителя, вместе с ведьмами, проделывали ряд церемоний, существо которых сводилось к пародии церковных таинств и обрядов, поруганию святых даров и тому подобным кощунствам. Вместо святой воды, сатанаслужители кропили присутствующих черной, вонючей жидкостью. Собрание освещалось особого рода свечами, подсвечниками для которых служили зады ведьм, поставленных на четвереньки. Угощение на пиру состояло, по одним показаниям, из тонких и вкусных кушаний, по другим - ели мерзости, достойные адской кухни и такого же аппетита. Пожирали грудных детей, либо трупы, вырытые из могил. После ужина начинался бал под звуки дьявольского оркестра. Среди танцев черт хватал свою ведьму, и при всем честном народе, вступал с ней в плотские забавы. Однако, большинство ведьм утверждало на допросах, что для них эти забавы были совсем не забавы, объятия дьявола мучительны, а не приятны, сопровождаются болезнями и даже смертью и т.д. В диалоге Пика де Мирандола, носящем название "Ведьма", одна из участниц диалога дает на этот счет разоблачения неповторимые.
Впрочем, ведьмы встречались со своими чертями не только на игрищах. Страшные любовники часто навещали их на дому, в колдовских кухнях, наполненных орудиями, утварью и тысячами гнусных принадлежностей волшебства. Ведьмы ходили с чертями на прогулки, иные пары обживались совершенно по–семейному и, в знак супружеской фамильярности, называли друг друга уже не дьявольскими именами, но ласкательными человеческими, а иногда какими–нибудь смешными, вычурными кличками.
Со мной танцует милый друг,
Хорошенький Гри–Гри.
Мы с ним пойдем плясать на луг
До утренней зари.
Пушистый хвостик твой мохнат,
Рога твои блестят.
Пойдем, пойдем, пушным хвостом
Следы мы заметем.(Лохвицкая. Песня молодой ведьмы
в "Бессмертной любви")
Черти были очень щедры на подарки своим любовницам, но, по дьявольскому своему предательству, и тут часто не могли утерпеть, чтобы не надуть: монеты вдруг оказывались сухими листьями и стружками, драгоценные камни - грязью или пометом. Беременные от дьявола ведьмы рожали множество чудовищ, имевших иногда образ человеческий, а иногда - "неведомых зверюшек" (ср."Соломонию Бесноватую"). Но, как бы бесконечно не было множество ведьм на свете, ненасытным чертям все было мало. Приняв вид красивых молодцов, в одеянии рыцаря или студента, бродили они по земле, соблазняя и заманивая в свою кабалу женщин и девушек. Ведьмы, для того, чтобы удобнее обделывать свои преступные делишки, тоже любили принять чужой вид и, оборотясь (чаще всего - кошкой), безнаказанно бегали по ночам, строя людям разные пакости. Иным из них случалось, в этом состоянии оборотня, быть ранеными или изувеченными. На завтра, обратясь в женщину, ведьма сохраняла эту рану или увечье и тем обнаруживала свою колдовскую натуру и преступления. Лохвицкая отозвалась и на этот колдовской мотив, создав в своей "Бессмертной любви" тип ведьмы - оборотня, графини Фаустины:
Фаустина.
Хочу я быть свободною волчицей,
Дышать прохладным воздухом полей,
Визжать и выть, и рыскать в темной чаще,
Пугать мужчин, и женщин, и детей.
Вонзать клыки в трепещущее тело
И забавляться ужасом людей,
Хочу я воли, бешенства простора,
В крови я жажду скуку утопить!
Ведьма.
А если вдруг охотник ненароком
При встрече грудь прострелит госпоже,
Тогда старуха будет виновата?
Одна, ведь, я за всех ответ держу.
Фаустина.
Хотя б и так, - Хочу я рыскать зверем!
Ведьма.
А помнит ли преданье госпожа,
Как рыцарь лапу отрубил волчице,
Ее в лесу дремучем повстречав,
И как рукой та лапа обернулась,
Рукой с кольцом одной прекрасной дамы,
И как потом несчастную сожгли?
Фаустина.
Пусть жгут женя, а душу примет дьявол!
Свободы мне!
Германский бенедиктинец Иоанн Тритемий (1462–1516), весьма замечательный ученый, богослов и историк, но и не менее замечательный мистификатор, оставил любопытную книгу, озаглавленную им "Antipalus maleficiorum". В ней он поучает всех порядочных людей, как надо остерегаться ведьм и их проклятого колдовства. Способы и средства его бесчисленны и достаточно смешны, чтобы во многих из них заподозрить сатирическое двусмыслие и мистификацию. Настоящим же, воистину серьезным и действительнейшим средством борьбы с ведьмами был, по единогласному мнению всех инквизиторов, один избавитель - костер. Церковь, с полной искренностью, признавала страшное могущество Сатаны, ярко обнаруженное признаниями ведьм в колдовских процессах. По уверению католических писателей той эпохи, малого недоставало, чтобы Сатана увлек в проклятую науку и практику магии весь человеческий род. И в числе инквизиторов бывали такие ревностные и проницательные фанатики, которые, предвидя это падение, - в свою очередь, охотно сожгли бы весь род человеческий, лишь бы через то предотвратить грех и поразить известного врага.