– Ах, Флоренс, я рада, что твой отец не дожил до этого. Он и так настрадался за свою жизнь. Две его дочери стали чужими, а теперь вот на Уолтера такое свалилось.
– Что подумают люди, – простонала Флоренс.
– Возьми себя в руки, Флоренс, – упрекнул ее Уолтер, подавая ей пример собственным поведением. – Наши друзья и знакомые вряд ли поверят горстке падких на сенсации разгребателей грязи. Преступная халатность, – пробурчал он. – Побыл бы один из них в моей шкуре. Встраиваешь в квартирах полки, они разбивают их и используют на дрова. Ванны? Они хранят в них уголь. Водопроводные краны? Они снимают их и несут на продажу. До приезда сюда эти люди прозябали в хибарах на Сицилии, в России, Бог знает, где еще. Потребуется столетие, чтобы приучить их к цивилизации. Но одно мне ясно, с меня хватит. Больше никаких закладных. Я банкир, я не занимаюсь недвижимостью.
Пол внимательно оглядывал маленькую группу. Его позвали, когда он шел к себе в комнату, проведя несколько часов на катке. Здесь был иной мир. Вчера у тети Хенни царило оживление, хотя дядя Дэн и сказал, что само по себе принятие закона – это еще полдела.
"Все существующие дома такого типа надо снести", – заявил он. "Но на это никто не пойдет, слишком большие деньги поставлены на карту".
– Наверное, в доме моей сестры сейчас праздник, – сказала Флоренс. – Как же, они одержали победу, унизили Уолтера и меня.
Никто не ответил. Флоренс продолжала:
– Я не хочу создавать новые неприятности, их и так уже достаточно. Мама, я знаю, тебе приходится видеться с Хенни, ведь она твоя дочь. О тебе, Эмили, я не говорю, ты должна следовать за мужем, а Альфи – великий миротворец, всегда был таким, хотя даже тебе, Альфи, должно быть ясно, что в данном случае мир невозможен.
– Да, мои усилия не увенчались успехом, – признал Альфи. – Но мне очень хочется, чтобы вы помирились.
– Помирились, – как эхо повторила за ним Эмили. "Альфи слишком любит жизненные удобства, – подумал Пол, – уютный дом, вкусный обед, – чтобы вступать в какие-то споры, которые нарушили бы его покой, его воскресный послеобеденный сон, тратить на них энергию, необходимую для продвижения вперед".
– Это не твоя вина. Слишком велики наши разногласия, – объявила Флоренс. – А теперь после всего этого разрыв стал окончательным. Но я хочу задать вопрос Полу. Ни я, ни отец не старались повлиять на тебя, что-то тебе запретить. Но как ты сам можешь ходить к ним в дом? Мы ведь знаем, ты часто у них бываешь.
– Я и не пытался скрывать этого.
– Но разве не время занять какую-то определенную позицию? Ты ведь уже взрослый, – Флоренс скорее умоляла, а не ругала сына. – Ходить к ним, слушать, как критикуют твоих родителей – я этого не понимаю.
– Мама, они ни разу не сказали о вас ни слова. Иначе я бы не ходил к ним. Они вообще не обсуждают никого в отдельности. У них другие темы для разговоров.
– Коль скоро мы коснулись этой темы, о чем же они говорят? – с любопытством спросил Уолтер.
Пол пожал плечами.
– Что вам сказать? Ну, хорошо. Об обществе борьбы за мир. Тетя Хенни каждое лето ездит на озеро Мохонк, на ежегодную конференцию общества. Она встречалась там с баронессой фон Саттнер, после того как та получила Нобелевскую премию за укрепление мира. А дядя Дэн… – Пол подавил озорную улыбку. Они все равно поймут не больше, чем я сам. – Он рассуждает об электромагнитных волнах в космосе. В будущем, говорит дядя Дэн, мы сможем принимать сигналы с других планет. Кроме того он занят разработкой каких-то своих идей о системе связи на море.
Анжелика округлила глаза.
– Похоже на него.
– Не знаю, мама, – с жаром возразил Альфи. – Не следует спешить с выводами. В этом может быть смысл. Возьми, к примеру, Эдисона.
Анжелика потрепала сына по руке.
– Ты, как твой отец, всегда стремишься всем найти оправдание. Ну да ладно, это хорошая черта. Сам ты, по крайней мере, практичный человек, обеспечиваешь свою маленькую Маргарету. – Анжелике нравилось звучность этого имени и, говоря о дочери Альфи, она всегда называла ее полным именем, никогда "Мег". – Она не живет в трущобе, или почти трущобе, как бедняжка Фредди.
– Да, да, мне так жаль Фредди, – согласилась Флоренс. – И всегда было жаль. Он кажется таким… – она поискала слово, – таким отрешенным. А иногда чересчур эмоциональным. Конечно, я давно его не видела. Он сильно изменился, Пол?
– Он вырос, – сухо ответил Пол.
– Господи, это я знаю. Ему уже шестнадцать. Я имела в виду…
Она не договорила, так как вошла служанка с подносом и поставила его на столик рядом с софой. Сэндвичи, кексы, шоколад, кофе и чай заставили всех забыть про Фредди.
– Бери, Пол, – сказала бабушка, – ты должно быть проголодался, пока катался на коньках.
Пол взял тарелку. Ему хотелось уйти и побыть одному, но они сочли бы грубостью такое нарушение ритуала чаепития.
Он покривил душой, сказав, что в доме тети Хенни не говорят ни о ком в отдельности. Она всегда спрашивала, как дела у мамы и, он был уверен, не из пустого любопытства, а с глубоким сожалением. Он вспомнил похороны деда. Всю службу в синагоге две сестры просидели на расстоянии друг от друга, не обменявшись ни единым словом, но наверняка страдая от того, что не могут поговорить.
Он снова и снова задавался вопросом, что делает людей одной плоти и крови, воспитанных под одной крышей, такими разными. Фредди, например, никогда не будет похож ни на мать, ни на отца. И много других вопросов, не возникавших ранее, не давали Полу покоя.
Больше всего его тревожило то, что став взрослым – как только что сказала его мать, правда в иной связи – он должен был бы лучше разбираться в самом себе и своем отношении к людям. Он часто думал об этом глубоком старике, дяде Дэвиде, который сейчас угасал, постепенно впадая в маразм, в доме для престарелых. Пол, появившийся на свет уже на закате его жизни, никогда подолгу не разговаривал с ним, но ему почему-то казалось, что дядя Дэвид был единственным, кто мог бы объяснить ему, Полу, что он из себя представляет и что из него может выйти.
Дядя Дэн был экстремистом, он вкладывал в свои суждения слишком много страсти, для него главным было дело, за которое он боролся, его идеал нового мира.
Существовала черта, дальше которой Пол не пошел бы за дядей Дэном. Он знал, что дядя Дэн считает таких людей, как его отец, злодеями, но он также знал, что его отец не злодей.
Пол хорошо помнил, как часто заседания различных комитетов, в которых состоял отец, затягивались за полночь. После погрома в Кишиневе, например, отец трудился не покладая рук – занимался организацией помощи, сбором средств, сам вкладывал тысячи, спорил и умолял, не давая себе ни минуты отдыха. Разве Джекоб Шиф, умный хитрый посредник, страстный филантроп, не оценил заслуги отца самым высоким образом? И барон де Хирш, крупнейший жертвователь на цели еврейской благотворительности, и Харкнесс, который сам не был евреем, и…
Нет, его отец был просто несколько консервативным человеком, видевшим в "радикалах", к каковым он причислял всех, готовых свергнуть режим, при котором процветали Вернер и ему подобные, смутьянов, разрушителей разумного и все более улучшающегося порядка.
Более того, он был не совсем неправ. Предпринимателей не следует осуждать лишь за то, что они не слишком щедро платят наемным рабочим. Бывая в конторе отца, Пол узнал, как, разумно используя капитал, можно построить целый новый город. Небоскребы, поднявшиеся в Манхэттене, создавались не из воздуха и не из теорий дяди Дэна; в их строительство был вложен рисковый капитал и результаты риска были налицо.
Пол окончил Йель, совсем немного оставалось до окончания аспирантуры. После этого он, видимо, поедет на стажировку в Лондонскую школу экономики, приобретет международный опыт и потом уж осядет в нью-йоркской конторе. Он еще и сам не был уверен, устраивает ли его такая перспектива. Но все говорили, что со временем его сомнения улягутся; обогатив свои знания и опыт, он с большей уверенностью будет смотреть в будущее. Он надеялся, что так оно и будет.
Пол знал, что обладает качествами, незаменимыми для банкира – чувством ответственности и любовью к порядку. Ему нравилось, когда все шло по плану, и он предпочел бы заранее знать, что ждет его в будущем, будь то успехи или неудачи.
Его волновало будущее близких ему людей, в первую очередь Фредди. Он, действительно, считал Фредди своим маленьким братом и очень хотел что-нибудь для него сделать. У Ротов всегда было туго с деньгами, а теперь, когда нужно было кормить и одевать Лию, им стало еще труднее. Пол и представить себе не мог, чтобы его родители взяли на воспитание чужого ребенка.
Он часто обсуждал с дядей Дэном вопрос о дальнейшем образовании Фредди. Дядя Дэн настаивал, что Фредди должен поступить в Городской колледж. "Лексингтон-авеню, двадцать три, я сам там учился", повторял он. "Обучение бесплатное и от дома близко, можно пешком дойти. Кое-кто из наших лучших умов кончал этот колледж".
Да, это так, соглашался с ним Пол, но не кажется ли дяде Дэну, что смена обстановки, возможность расширить кругозор пошли бы Фредди на пользу. Он, Пол, готов заплатить за обучение Фредди. Нет, конечно, не родительскими деньгами, упаси Господи. Из денег, полученных им в наследство по достижении двадцати одного года. Это его деньги и он может тратить их как захочет. Но дядя Дэн по-прежнему упирался. Упрямый гордец. Он даже отказывался принять в подарок рояль, о котором так мечтал Фредди. Иногда Пол задавался вопросом, как тетя Хенни с ним уживается. Впрочем, это было несправедливо. Могут же у мужчины быть недостатки. Вдобавок тетя Хенни была без ума от Дэна. Иногда она смотрела на него так, как никогда не смотрели друг на друга отец и мать Пола. Становилось даже неловко. Если и существовала такая вещь, как идеальный брак, то по мнению Пола, брак Дэна и Хенни был как раз таким.
Вообще-то весь комплекс отношений мужчины с женщиной во многом оставался для него загадкой. Начать с того, что существовало два типа женщин. Были "белянки" – так он их мысленно называл, наверное из-за белых воздушных платьев, в которых эти девушки всегда приходили на вечеринки во время летнего отдыха на побережье. Танцуя с ними, ты почти не прикасался к ним, зная, что потные руки оставляют пятна, и не ощущал их теплой кожи под прохладным шелком. Их головки, доходившие тебе до подбородка, пахли чем-то чистым и нежным наподобие гигиенической пудры. В присутствии этих девушек необходимо было следить за своей речью. В них была заключена какая-то тайна, даже в Мими Майер, которую он знал всю свою жизнь, знал так же хорошо, как знают родную сестру. И в то же время не знал ее. Между ними всегда оставалась определенная дистанция.
И были другие. В его мысленной классификации они были "Другими" с большой буквы. Это были городские девушки, официантки, которых ты с приятелями обхаживал, посмеиваясь, чтобы заглушить громкое биение сердца. В полночь, когда они кончали работу, вы уводили их на пляж за скалы. Простолюдинки, сказала бы о них мама, да и отец, пожалуй, тоже. Пол иной раз задавался вопросом, занимался ли в свое время отец с этими девушками тем же, чем и он, Пол. Они были шумными, жизнерадостными, а их речь, слова, которые они говорили, когда вы лежали обнаженными, были не совсем… Но теплыми летними ночами с ними было так сладко, легко и чудесно.
Неужели все в жизни неоднозначно, размышлял Пол. Но большинство людей так уверены в себе. Его родители, идущие по прямой проторенной дороге, бабушка Анжелика, все еще живущая идеалами времен Конфедерации, тетя Эмили, желания которой не простираются дальше спокойной обеспеченной семейной жизни, дядя Дэн, вечно разгневанный на весь мир и уверенный в собственной правоте, тетя Хенни, занятая своими добрыми делами – все они не испытывали сомнения.
Возможно, через несколько лет и я стану таким, подумал Пол, зная в глубине души, что этого не случится; он всегда будет испытывать внутреннюю раздвоенность, всегда будет мучиться сомнениями. Он чувствовал себя как человек, который, видя перед собой два жизненных пути, идет, или пытается идти, ступая одной ногой по одному, а другой – по другому…
Затем, поскольку человек он был молодой и как-никак проголодался, он протянул свою тарелку, и Флоренс положила на нее много маленьких сэндвичей и маленьких розовых печеньиц.
ГЛАВА 8
На лице Дэна, сидевшего в последнем ряду в тени колонны, так, что с кафедры его нельзя было увидеть, застыло напряженное внимание. Нет, больше, чем просто внимание. Он слушал как зачарованный.
"Когда-то были возможны короткие войны, в которых победа во многом зависела от мужества отдельных личностей. Эти войны чем-то напоминали спортивные соревнования, хотя, безусловно, были куда более кровопролитными. Но в наше время, когда уровень развития техники достиг новых, немыслимых ранее высот, когда великие державы стали сказочно богаты, войны наверняка будут затяжными".
Голос понизился почти до шепота, но его было прекрасно слышно в тишине зала, которую за последние полчаса не нарушали ни покашливание, ни скрип стульев.
"В отличие от войн прошлых веков, в нынешних не уцелеть ни женщинам, ни детям. Наша собственная Гражданская война, от которой нас отделяют какие-нибудь неполные полвека, показала, какие следы оставляют после себя воюющие армии. Всем известно, что генерал Шерман выжег себе путь через Джорджию. Мои родители пережили страшные, полные страданий дни в Луизиане. Я представляю это так же хорошо, как если бы сама жила в то время".
Выступавшая подняла вверх стиснутые руки; бриллиант в кольце, принадлежавшем когда-то матери Дэна, ослепительно вспыхнул. Дэн хорошо знал этот жест, свидетельствующий о сильном эмоциональном переживании: "Посмотри, Дэн, какие у него изумительные глаза", когда родился их сын; "Послушай, кто-то играет на скрипке в том доме"; "Господи, какой ужас" при виде старика в лохмотьях, роющегося в мусорном баке.
Глядя на нее сейчас, он почувствовал, что к горлу подступает ком. Он тайком пришел на этот митинг. Это было ее первое крупное выступление, и она взяла с него обещание не приходить.
"Встретившись с тобой взглядом, я начну думать о том, хорошо или плохо я говорю и забуду то, что хотела сказать. Если мое первое выступление окажется удачным и меня пригласят выступить еще, тогда ты и придешь".
Но он не смог заставить себя сдержать обещание и сейчас был рад этому.
До сих пор, как он и ожидал, она повторяла в своем выступлении многие из его собственных идей и высказываний. Хотя, конечно, их нельзя было назвать его собственными в полном смысле слова. Сейчас едва ли можно было сказать нечто абсолютно новое на тему о войне и мире. Мысль заключалась в том, чтобы, выступая на одном митинге за другим, повторяя пусть уже известные аргументы, всколыхнуть как можно более широкие слои общественности.
Но следующая фраза заставила его насторожиться.
"Я рекомендую всем прочитать книгу польского еврея-бизнесмена Ивана Блоха. Это замечательная книга. Говорят, что прочитав ее, русский царь выступил в 1899 году за созыв конференции по разоружению".
Надо же, изумился про себя Дэн, прочла, а мне ничего не сказала. А я собирался, да так и не выбрал времени.
"Книга написана доходчиво и просто, хотя в ней и приводится много технических деталей. Огневая мощь современного оружия такова, что спастись от него можно только в глубочайших окопах. В наше время война станет бойней, превосходящей воображение человека. Будет истреблен цвет наций – миллионы молодых людей. Не тысячи, – повторила Хенни, – миллионы. Это будет самоубийственная война для всех ее участников".
Она снова подняла вверх руки. Одухотворенное лицо, прекрасные глаза, ставшие огромными, пылают страстью.
Если попытаться описать ее одним словом, подумал Дэн, то надо выбрать слово "искренность". Ни в поведении Хенни, ни в ее манере говорить и двигаться не было ничего показного, театрального, рассчитанного на внешний эффект. Она продолжала говорить о торпедных подводных лодках, аэростатах со взрывчатыми веществами, а Дэн вдруг обратился мыслями совсем к другим вещам.
Женщины, которых он знал… Насколько же все они отличались от Хенни. Женщины, которых можно встретить повсюду – бело-розовая плоть, блеск волос, хорошенькие, пустые, серьезные, задумчивые лица… Но ни одна из них не была на нее похожа. Ни одна. И, слушая с гордостью и радостью плавное течение ее речи, он предвкушал наступление ночи.
"Говорят, огромное количество оружия нужно нам для самообороны. Суть, однако, состоит в том, что, вооружаясь сами, мы провоцируем другую сторону делать то же самое. Мы играем в опасную игру, заключая союзы, пытаясь добиться равновесия сил, готовясь к войне, в которой, если она начнется, не окажется победителей. Войны становятся все более страшными и разрушительными. Бурская была страшнее испано-американской, русско-японская – страшнее бурской. Мужчины и женщины во всем мире должны делать все от них зависящее, чтобы помешать своим правительствам развязать новую войну. Это можно сделать. Если мы захотим, мы сделаем это".
Голос ее звучал, как музыка. Прекрасная музыка – страстная, возвышенная, полная надежды. Глаза Дэна наполнились слезами. Поняв, что выступление подходит к концу, он быстро встал и, прежде чем его заметили, выскользнул из зала.
– Знай я, что ты там был, это бы все погубило, – сказала Хенни. Она сидела в постели и смеялась, наслаждаясь своим успехом и его похвалами. – На что ты уставился, Дэн? У тебя вид такой торжественный.
– Не торжественный. А смотрю я на тебя. И спрашиваю себя, как это стало возможным. Что мы вместе, я имею в виду. Я так счастлив, Хенни. Иной раз мне даже самому не верится.
Ее смех замер. Она провела рукой по его щеке.
– И все же это так.
– Я так гордился тобой сегодня, не могу даже передать как, когда ты стояла там на сцене, и все слушали тебя, затаив дыхание. А я думал: она моя, умная, прекрасная и вся моя. Ах, Хенни! Слушай, а зачем на тебе эта штука?
– Эта "штука" – моя парижская ночная рубашка, последний подарок Флоренс. С ней лучше обращаться бережно, других таких подарков уже не будет.
– Хорошо, обращайся с ней бережно, но сейчас, по-моему, ее лучше снять. Я пока закрою дверь.