– Ты должен им гордиться, Дэн, – произнес с торжественностью Альфи.
– Гордиться? Да он же поступил, как настоящий дурак!
– О! – выдохнула Эмили. – Как ты можешь так говорить! Такие вот молодые ребята, как он, и спасут нас всех! Как бы мне хотелось иметь сына, – добавила она, глядя чуть ли не с негодованием в спину Мег, которая направилась вслед за Хенни на кухню.
– Они говорят так только потому, что у них нет сына, тетя Хенни, – прошептала Мег.
К горлу Хенни подкатил комок.
– Ты так считаешь, Мег?
– Да, конечно. Я видела фильм "Рождение нации". Все это так ужасно, молодые люди, страдающие, раненые… – девочка зажала рот рукой. – Ой, простите! Я не должна была этого вам говорить. Так глупо с моей стороны.
Угловатая, с розовыми острыми локотками и милым, добрым лицом, на котором сейчас появилось обеспокоенное выражение, она необычайно трогала сердце Хенни. Тринадцать лет – трудный возраст, и это самое меньшее, что можно было о нем сказать. Внезапно Хенни почувствовала к девочке необычайную близость.
– Ничего, Мег. Ты хорошая девочка. Ты понимаешь.
В середине зимы 1917 года германское правительство объявило о начале неограниченной войны подводных лодок; вскоре эта угроза была приведена в исполнение. Безоружные американские торговые суда подвергались атакам торпед и вместе со своими экипажами погружались на дно. Уничтожались и безобидные рыбацкие шхуны, и германские подводные лодки были замечены вблизи Лонг-Айленда. Хенни и Дэн посмотрели друг на друга поверх утренней газеты; в глазах обоих было отчаяние.
– Времена, испытывающие души людей, – проговорил Дэн.
Он продолжал вести свой старый спор с Полом, когда бы они ни встречались, что было сейчас не так часто, как в прежние годы.
– Несмотря ни на что, мы должны сохранять нейтралитет в качестве примера остальному миру, – отстаивал он свою точку зрения.
Пол, однако, начинал в этом сомневаться.
– Я нахожу, что я сейчас почти ни в чем не уверен, – сказал он в ответ.
Это замечание могло бы показаться постороннему слушателю банальным или неопределенным, но оно не было таким для Хенни, прекрасно знавшей Пола.
Однако у нее самой было немало причин для душевных мук: иногда ей казалось, что только они с Дэном и были против войны. Один за другим ее старые кумиры изменяли своим взглядам, переходя на другую сторону. Сэмюэл Гомперс обещал в случае вступления нации в войну поддержку профсоюзов. Даже фонд международного мира Карнеги был охвачен военной лихорадкой, а Кэрри Чапмен Катт, суфражистка, прежняя героиня Хенни, обратилась к женщинам своей организации с просьбой внести посильный вклад в военные усилия, если возникнет такая необходимость. Хенни скорбела и, скорбя, удивлялась царившему вокруг нее воодушевлению.
Деньги текли рекой: театры были полны; коляски на Пятой авеню вытеснялись блестящими "Пирс-Эрроуз" с шоферами; повсюду открывались магазины дабы удовлетворить новую потребность в сверкающей роскоши, от платиновых наручных часов до шелковых рубашек. Весь город, казалось, был охвачен радостным возбуждением. Разодетые пары танцевали в "Плазе". Женщины носили короткую стрижку a la Ирэн Касл и танцевали танго в украшенных эгреткой маленьких шелковых шляпках.
Союзники нуждались во всем и прежде всего в кредитах, на которые они могли бы закупить это все: зерно, оборудование, лекарства, боеприпасы, ткани, сталь, уголь, железо, кожу, проволоку, порошковое молоко и множество других вещей. Рынки товаров и ценных бумаг процветали; заводы были завалены заказами; железные дороги запружены поездами и склады забиты товаром; цены на недвижимость утроились, и каждый, от юриста до грузоотправителя, был охвачен лихорадкой обогащения. Целая армия новых миллионеров появилась на свет в эти дни.
Однажды вечером в дверь Ротам позвонил Альфи. Лия только что возвратилась домой с работы. В кухне Хенни кормила с ложки Хэнка, который в рубашечке и пеленке восседал чрезвычайно довольный на коленях у деда.
– Я вас не удивил? – спросил с порога Альфи. – Я просто не мог ждать до завтра и позвонил Эмили, что опоздаю к ужину, так как у меня для вас великолепная новость.
Улыбка Альфи была такой широкой, что, казалось, он сейчас засмеется во весь голос. Хенни моментально решила, что он принес известие о Фредди, что Фредди возвращается домой или даже что он уже здесь и сейчас прячется за дверью.
– Это Фредди? Он возвращается домой?
– Нет, нет, боюсь, ничего похожего. И тем не менее, это очень, очень хорошая новость.
Альфи огляделся в поисках места, куда бы он мог положить свой котелок, но так как в тесной кухоньке каждая поверхность была сейчас занята чем-нибудь, принадлежащим Хэнку – бутылочками, нагрудничками, тряпичными игрушками – он оставил его на коленях.
– Ты помнишь, как-то года три назад ты передал мне чертеж радиопеленгатора?
– Не пеленгатора, лишь небольшой его части, трубки…
– Неважно что это было – я уже не раз говорил тебе, что ничего не понимаю в технике. Так вот… – Альфи на мгновение умолк, предвкушая эффект, который произведут его слова и явно подогревая нетерпение слушателей… – Так вот, это было продано! "Финн и Уэбер Электропартс", это дочерняя компания, начинает его производство! Огромный успех, Дэн. Эта твоя штука сделает тебя богатым, а меня еще богаче. Вот повезло, так повезло. Я бы сам этому не поверил, если бы не держал в руке чек. Смотри. Нет, ты только взгляни на него.
Через голову ребенка Дэн принял у него чек. В полной растерянности он повернул его и взглянул на обратную сторону.
– Я этого не понимаю, Альфи.
– Чего тут непонятного? Прочти, что там написано.
– Тут говорится: "Платить приказу Дэниэла Рота… двадцать тысяч долларов".
– Что?! – воскликнула Хенни, роняя ложку.
– Двадцать тысяч долларов! – ахнула Лия.
Альфи откинулся на спинку стула, глядя на них с ласковой снисходительностью взрослого, подарившего ребенку прекрасную дорогую игрушку и теперь наслаждавшегося его изумлением и восторгом.
– Я все же не понимаю, – нахмурясь, повторил Дэн.
– Это лишь твоя первая доля от продажной цены. Я взял акции от твоего имени и от своего тоже, по пятнадцать акций на каждого. Ты получаешь их как изобретатель, а я как посредник, – глаза Альфи сузились, придавая его лицу хитрое выражение. – Быть посредником не так-то легко, ты должен уметь делать такие вещи. И потом, я постоянно прибегал в этом деле к советам моего адвоката. Мы договорились о получении большей части прибыли как дивидендов в форме акций. Это естественно уменьшает твои налоги… Ты выглядишь совершенно растерянным.
– Так оно и есть.
– Ладно, все это неважно. Как-нибудь вечерком мы сядем с тобой вдвоем и… Хотя, что я говорю? Не вечером, а днем. Я хочу, чтобы ты повидался с моим адвокатом у него в конторе. Он первоклассный специалист, и он тебе все объяснит, расскажет все в деталях и посоветует, куда лучше вложить деньги, потому что… – Альфи усмехнулся, – потому что ты с каждым разом будешь получать все больше этих миленьких чеков, мой друг, и я думаю, ты несомненно захочешь поступить с ними мудро, сделать так, чтобы они давали прибыль.
– Все эти деньги за одну маленькую трубку! Какое-то небольшое устройство! – воскликнул Дэн. – В этом нет никакого смысла.
– Еще какой смысл! Это, как ты говоришь, небольшое устройство в хороших руках стоит золотого рудника.
– В чьих руках? Кому оно нужно?
– Военному министерству, вот кому! Ты получил государственный заказ. И это так и будет продолжаться, всю войну, которая неизбежно начнется, и после нее тоже, потому что, насколько я понял из объяснений Ларри Финна, твоя штука используется в радиопеленгации, а та еще в самом зародыше. Однако уже сейчас они могут вести слежение за вражескими кораблями, имея пару или более передатчиков…
Дэн поднял руку, останавливая его.
– Я не продаю свои идеи военному министерству, Альфи. Тебе следовало бы это знать.
Альфи устремил на него изумленный взгляд.
– Ты, что, рехнулся? Ты не продаешь…
– Нет. Если, как ты говоришь, с помощью этой штуки будут засекать корабли и, следовательно, пускать их на дно вместе со всеми их экипажами, то мне не нужны такие деньги.
– Дэн, да ты просто псих! Война – это тебе не игрушки, здесь или ты убьешь, или убьют тебя. Третьего не дано. Господи, твой собственный сын воюет сейчас там, а ты…
– Не примешивай сюда моего сына!
– Помолчи минуту! Пойми, торговля не прекращается с войной, она вообще никогда не прекращается. Да и почему она должна прекращаться! Человек заслуживает того, чтобы пользоваться плодами своего труда. Почему бы военному министерству или еще кому-нибудь, не заплатить тебе за твое изобретение, если оно способно найти ему применение?
– По той же причине, по какой нельзя позволять владельцам трущоб, становящихся при пожаре настоящей ловушкой, наживаться, сдавая их в аренду беднякам. Ты всегда знал, как я к этому отношусь…
– Я никогда не владел никакими трущобами.
– Я этого не говорил. Я лишь сказал, что все это связано, и вооружения, и сдача в аренду ветхих домов. Это чистой воды эксплуатация, и я не желаю иметь отношения к подобным вещам. Вот почему я не могу взять этих денег.
В комнате было необычайно жарко. Или, может, это только казалось Хенни, у которой сильно стучало в висках. Эти двое мужчин, хотя и совсем разные, но оба порядочные и симпатизирующие друг другу, напоминали сейчас борцов на ринге. Ее брат, лицо которого было багровым, нервно стискивал в руках свою шляпу; Дэн, тоже раскрасневшийся, обнимал одной рукой ребенка, который, сося кусочек сдобного сухарика, уже наполовину спал.
Такое огромное богатство, подумала она. Это было абсолютно нереально. Она посмотрела на Лию, которая раскрыв от удивления глаза, переводила взгляд с одного мужчины на другого, словно перед ней разворачивалась какая-то занимательная пьеса.
– Спасибо тебе, – произнес Дэн. – Я понимаю и чрезвычайно ценю то, что ты хотел для меня сделать. Но и ты должен понять, что я не могу этого принять, – и он протянул чек Альфи.
– Я не собираюсь брать его назад.
– Тогда я его просто порву.
Альфи вытер со лба пот. Он стиснул руками колени и наклонился вперед, словно оказавшись ближе к Дэну, он мог как-то его убедить.
– Дело сделано, Дэн, и его нельзя переделать. Сделка состоялась, акции выпущены, и все уже завертелось. Я не могу повернуть назад, даже если бы захотел. Почему бы тебе не взять чек хотя бы ради Хенни, если сам ты так к этому относишься? Просто перепиши его на ее имя, только и всего.
Дэн покачал головой.
– Не собираюсь изображать из себя святого, Альфи, но Хенни моя жена. Мы с ней одно, – Дэн накрыл ее ладонь своей.
Она почувствовала прилив необычайной гордости и силы.
– Я согласна с Дэном, – прозвенел ее голос, – и не собираюсь наживаться на войне. Не сердись на нас, пожалуйста, Альфи. Мы любим тебя… но у нас с тобой разный взгляд на вещи.
Альфи поднялся.
– Ты дурак, Дэн. Не буду ничего говорить о сестре; как-никак она женщина и плохо знает жизнь. Но ты-то должен понимать, что может наступить день, когда ты, не дай Бог, заболеешь, и уж конечно наступит день, когда ты станешь слишком стар, чтобы работать. Тогда ты об этом пожалеешь. Богатство само плывет тебе в руки, оно даст тебе покой, свободу от всяческих тревог за будущее.
– Мы справимся, Альфи. Мы всегда справлялись. Нам хватает тех денег, что у нас есть.
Хенни увидела, как брат окинул взглядом маленькую тесную кухню и заглянул сквозь открытую дверь в скромную гостиную. Скорее всего, взгляд его был неосознанным, так как он несомненно всегда внутренне содрогался при мысли о необходимости жить в таком тесном и убогом месте, как это.
– Двадцать тысяч долларов, Дэн! Неужели это тебя не впечатляет? – взмолился Альфи.
– Помнишь тот разговор, пару лет назад, когда я сказал тебе, что с радостью отдал бы все свои изобретения, если бы жизнь на земле стала от этого лучше? Мне не нужно богатство. Не представляю, что я делал бы с ним, если бы оно у меня было.
– Подумай еще раз, Дэн. Это лишь первая выплата. В среднем ты будешь получать двадцать тысяч в год, а потом, возможно, и еще больше. Это процветающая фирма и они весьма заинтересованы в твоей работе…
– Прости, что снова тебя прерываю, – произнес Дэн с нескрываемым раздражением, – но мой ответ по-прежнему "нет" и всегда будет таким. Ты берешь чек?
Чек лежал на столе, желтая хрустящая бумага с аккуратно выведенными на ней черными буквами. Лия взяла его, чтобы рассмотреть поближе, и тут же положила назад.
– Я просто потрясен, – произнес Альфи, переводя взгляд с Дэна на Хенни и обратно. – Потрясен. Никто никогда бы этому не поверил, если бы не слышал этого собственными ушами. При всех твоих знаниях, а они временами вызывают во мне настоящий трепет, ты дурак, Дэн. Наивный дурак. Ты все видишь в искаженном свете.
– Ты берешь чек, Альфи? – спокойно проговорил Дэн.
Альфи схватил чек.
– Да, клянусь Богом, я возьму его! Вне всякого сомнения!
– Не сердись, Альфи, – повторила Хенни, когда он направился к двери.
– Сердиться? Нет, я просто поражен и мне жаль всех вас. – Он вновь окинул взглядом комнату. – Ладно, тут, видно, ничего не поделаешь. Доброй ночи, Хенни, – он поцеловал сестру и вышел.
– Полагаю, ты тоже считаешь меня сумасшедшим? – спросил Дэн Лию.
– Да, – ответила она откровенно. – Вы сами хотели знать мое мнение, поэтому я вам и говорю это.
Дэн улыбнулся.
– Все в порядке. Я не сомневался, что ты так думаешь.
– Мне жаль Альфи, – проговорила Хенни. – Он выглядел таким расстроенным.
– Я знаю, – Дэн поднялся. – Возьмите кто-нибудь Хэнка, он заснул. Альфи хороший парень. Мне он нравится, хотя, как иногда мне кажется, я встретил бы большее понимание у эскимоса.
В один из апрельских дней, когда в воздухе веяло прохладой и ветер, раскачивая цветущие вишневые деревья, разбрасывал лепестки по всему приливному бассейну реки, в Капитолии, на совместном заседании обеих палат, выступил Вудро Вильсон:
– Сейчас, когда угроза нависла над всем миром, – сказал он, – нейтралитет более не представляется возможным или желательным… Ужасно ввергать эту великую мирную нацию в войну… Мы будем бороться за то, что всегда было дорого нашим сердцам, за демократию… за права и свободы малых народов… Настал день, – закончил он торжественным тоном, – когда Америке предстоит своей кровью и мощью доказать приверженность тем идеалам, которые привели к ее возникновению и благоденствию… Бог на ее стороне, и она не может поступить иначе…
Шестого апреля Америка вступила в войну.
Весь этот день Хенни бродила по городу. Проходя по знакомым улицам с расположенными на них лавками и магазинчиками, она не могла отделаться от мысли, что всем им грозит великий ужасный холод. Близился новый ледниковый период, и с каждым часом глыбы льда подползали все ближе и ближе, чтобы сокрушить их всех: детей в школьных дворах, толстого бакалейщика, старуху, несущую в корзинке больного кота… Всех их, всех нас…
Ей вспомнились мирные радостные встречи, проходившие годы назад здесь, в городе, и у озера Мохонк, где учителя и квакеры собирались под сонной летней листвой поговорить о будущем, непоколебимо уверенные в том, что с годами мир станет намного лучше. Все это навсегда теперь кануло в Лету.
Бесцельно шагая по улицам, она случайно вышла на авеню, где в приюте для престарелых доживал свои последние дни дядя Дэвид. Она не была у него уже несколько месяцев, поглощенная делами, из которых и складывалась ее повседневная жизнь: работой по дому, заботой о Хэнке, борьбой за мир, ставшей сейчас окончательно бессмысленной. Но главное, постоянный страх за Фредди, тщательно скрываемый ею от Дэна и Лии, совершенно вытеснил из ее головы мысли о дяде Дэвиде. Чувство вины из-за подобной забывчивости, как и внезапное непонятное желание поговорить со стариком, память о тех годах, когда он был человеком, которому она доверяла больше всех в жизни, заставило ее повернуться и направиться ко входу в грязно-белое здание.
– Он читает у себя в комнате, – сказала ей сидящая за столиком у входа медсестра. – Он много времени проводит сейчас за чтением.
Книга лежала на столе у кресла, в котором сидел дядя Дэвид. Она была закрыта; он не читал. Он сидел, уставясь в окно, в котором виднелись лишь мрачные серые крыши.
Когда он с искрой интереса в глазах спросил ее, что происходит в мире, она ответила ему правду: Америка вступила в войну.
– Да-да, война, – проговорил он с отсутствующей улыбкой. – Я был на ней с парнями в синем, ты знаешь? Я показывал тебе свою фотографию?
У его кровати на столике стояла старая пожелтевшая фотография, на которой он был запечатлен стоящим перед армейской палаткой где-то в Теннесси.
– Ты видела ее? – его улыбка была гордой.
– Да, дядя Дэвид, я ее видела.
Она совершила глупость, придя сюда в надежде встретить прежнее понимание, с тем, чтобы поговорить с ним о Фредди и о своем отчаянии, охватившем ее из-за этой войны; она рассчитывала обрести в разговоре с ним утешение и ту силу, которую всегда ей давало общение с ним. Но это было давно. Она опоздала на годы.
– Парни в синем, – дрожащим голосом он начал напевать военный марш, но тут же сбился и замолчал, закрыв глаза.
– Ты устал, дядя Дэвид?
– Да, уже полночь и тебе давно пора быть дома. Что ты тут делаешь? Ступай домой.
Она вышла на улицу, где, по-прежнему, сиял яркий солнечный день, лишенный, однако, в ее глазах всех своих красок, и медленно побрела домой.
Через несколько дней пришел прощаться Пол.
– Я записался добровольцем и мне присвоили офицерское звание. Мобилизация все равно неизбежна, так что выжидать нет никакого смысла.
Интересно, мелькнула у Хенни мысль, что действительно чувствует мужчина, в чем он стыдится признаться, думая о том аде, в котором ему вскоре предстоит очутиться? Она вспомнила Фредди и то, как он сидел здесь тогда, преисполненный уверенности, и говорил о славе и чести, и жертвенности. По лицу Пола, однако, ничего нельзя было прочесть.
– Твой отец с его связями мог несомненно получить для тебя работу в военном министерстве в Вашингтоне, не так ли? – вдруг спросила она. И когда он в ответ лишь удивленно приподнял брови, поспешно добавила: – Я понимаю, что в этом мало чести, но разве много ее в том, чтобы взять в руки оружие и отправиться убивать?
– Я по натуре конформист. Я делаю всегда лишь то, что требуется от меня в данный момент. Я никогда не брал до этой минуты в руки оружие, но думаю, мне в конечном итоге придется этому научиться, – проговорил Пол задумчиво и добавил: – Во мне нет ни капли того чувства, Бог свидетель, с каким уходил на фронт Фредди. Я просто иду и все… Кстати, что он пишет?