Рюмин к тому времени был уже три месяца как арестован, а Игнатьев еще гулял на свободе. Известно и из других источников, что Берия собирался в этот день потребовать санкции на арест Семена Игнатьева, бывшего министра внутренних дел, бывшего секретаря ЦК, повинного в том, что воскресил в МТБ дух времен наркома Ежова.
А значит, это никоим образом не могло быть заседание Президиума Совмина, поскольку данный вопрос не имеет к нему никакого отношения. Речь шла о чисто партийных делах. Согласно Постановлению СНК и ЦК ВКП(б) от 21 июня 1935 года, арест коммунистов требовалось согласовывать с партийными организациями соответствующего уровня, специалистов - с их руководителями, а крупных государственных чиновников - с Совнаркомом. Игнатьев к тому времени уже не являлся министром, стало быть, его арест формально не требовалось согласовывать с Совмином. Не было в СССР и такого обычая - защищать снятых чиновников. Потому и в тридцать седьмом году их сначала снимали с работы, а потом уже арестовывали - чтобы меньше согласований.
Другое дело - партия. Уж коли человеку случалось побывать на высоких партийных постах, он оставался в рядах партноменклатуры и после снятия - по крайней мере, если не был исключен из партии. Игнатьев к июню 1953 года уже не являлся ни секретарем, ни членом ЦК - однако из партии не исключен, и его арест все же следовало согласовать с Президиумом. Кстати, вопросами кадровой работы также ведал ЦК, а не Совмин. Помните - "кадры и пропаганда"? Так что, если говорить о реальном заседании, это могло быть только заседание Президиума ЦК, а если о придуманном Хрущевым - то совершенно все равно, какое. Более того, когда Никита Сергеевич диктовал свои мемуары, именно Президиум ЦК КПСС как фактически, так и в народном сознании являлся высшим органом Советского Союза.
Ну, и в чем тут дело? Какая разница, что это было за заседание? А ведь, наверное, разница есть, коль скоро это так важно для Хрущева. Давайте еще раз вспомним его рассказ (цит. 1.1.):
"...Мы условились, как я говорил, что соберется заседание Президиума Совета Министров, но пригласили туда всех членов Президиума ЦК. Маленков должен был открыть не заседание Президиума Совета Министров, а заседание Президиума ЦК партии...
...Когда Маленков открыл заседание, он сразу поставил вопрос:
- Давайте обсудим партийные вопросы. Есть такие вопросы, которые необходимо обсудить немедленно.
Все согласились..."
Вот и ответ! Главным различием между Президиумами Совмина и ЦК, кроме состава, была личность председателя. Как видим, Хрущев и прочие его сторонники изо всех сил стараются представить дело так, словно бы на этом заседании председательствовал Маленков. Зачем Хрущеву понадобилась эта ложь - в принципе, понятно. Представьте себе, что этот фрагмент воспоминаний начинался бы так: "Я открыл заседание и сразу поставил вопрос...".
Ты поставил? А кто ты, собственно, такой, родное сердце? По советской конституции - основному закону СССР - ты никто и звать тебя никак, и вообще государственно значимых решений принимать не имеешь права. Впоследствии Хрущев усиленно старался всех убедить, что именно Политбюро планировало и направляло репрессии, а стало быть, если не по писаным, то хотя бы по неписаным законам СССР имело право принимать решения об аресте - и вполне в этом успел. Но то в Союзе - а его мемуары предназначались, в первую очередь, для публикации за рубежом. Там внимательно отслеживали перемены в СССР и не могли не знать, что после войны роль партии неуклонно снижалась, в то время как повышалась роль государства. И произнеси Никита Сергеевич эту фразу, она мгновенно обросла бы километрами комментариев о том, что Хрущев возродил в СССР диктатуру партии. Оно ему надо? А коль скоро председатель Совета Министров входит в их компанию и даже как бы вроде их действиями руководит, сделанное если и не становится законным, то все же приобретает некий оттенок легитимности.
На самом же деле Маленков не мог вести это заседание - ни реальное, ни вымышленное. Реальное - потому что он был руководителем государства, а не партии. После назначения на пост председателя Совета Министров он отказался от должности партийного секретаря и теперь являлся просто членом Президиума ЦК, без каких либо особых полномочий. Так что открывать это заседание, вести его и председательствовать на нем должен был совсем другой человек, и все мы знаем этого человека. Это тот единственный из присутствующих, кто не имел государственных постов, а лишь пост секретаря ЦК - Никита Сергеевич Хрущев.
Но и придуманное заговорщиками "расширенное заседание" он тоже вести не мог. По очень простой причине: Маленков не имел отношения к заговору. (То, что он примкнул к нему потом - это уже совсем другая история.) Помните, Серго Берия рассказывал, как Ванников позвонил Маленкову, а у того не отвечал телефон? Но такого не может быть, потому что не может быть никогда, ибо снимает трубку не сам Маленков, а кто-либо из его секретариата. (Если даже Ванников звонил по "вертушке", то, не получив ответа, он бы позвонил в секретариат и поинтересовался, где Маленков.) Если телефон не отвечал, значит, он был выключен. А если у главы государства выключен телефон... надеюсь, понятно, что это означает?
Серго Берия относился к Маленкову без малейшей симпатии, считая, что тот предал его отца. Даже так: был другом дома и предал. Так что отмазывать его от участия в заговоре, придумывая молчащий телефон, ему нет никакого резона. Да и не придал он особого значения тому факту, что Ванников не смог дозвониться главе государства.
Более того, судя по его дальнейшей судьбе, именно Маленков являлся основным врагом Хрущева. После пленума 1957 года, когда противники Хрущева предприняли попытку снять его - кстати, совершенно уставными методами, - все они лишились своих высоких постов. В газетах появилось постановление "Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова" - именно в таком порядке.
Всех "смутьянов" перевели на незначительную работу, а впоследствии исключили из партии. Молотов, например, поехал послом в Монголию. Однако потом, выйдя на пенсию, все они спокойно жили в Москве. С Маленковым же поступили иначе. Его отправили сначала в Усть-Каменогорск, в Восточно-Казахстанскую область, потом в город Экибастуз, директором ТЭЦ. В 1961 году его исключили из партии и выпихнули на пенсию, но покинуть Экибастуз не разрешили, позволив вернуться из ссылки лишь в 1968 году, после смерти матери. По всей видимости, условием стало молчание - Маленков не оставил воспоминаний, ничего не рассказал даже нашедшему ключик ко многим партийным функционерам Феликсу Чуеву. Остаток жизни он попросту промолчал.
Кстати, кроме кампании по дискредитации Берии, хрущевцами была развернута еще более разветвленная кампания по дискредитации Маленкова. Другое дело, что если "антибериевский" пиар проводился открыто и на всю страну, то здесь действовали несколько тоньше. Маленкова усиленно старались представить "мотором" самых грязных дел МГБ, и в первую очередь "дела врачей". Нет, конечно, основным злодеем тут считался Сталин, но Маленков выступал в роли его "правой руки". Хотя не факт, что в ту зиму он вообще имел отношение к делам госбезопасности.
Согласитесь, это логично: у кого самая жестокая судьба, тот и есть главный враг существующей власти...
Тайна "маленковского черновика"
Вернемся теперь к документу, который считается одним из основных материалов по аресту Берии - пресловутому черновику заседания Президиума Совмина, якобы составленному Маленковым (Док. 1.1.), и рассмотрим его поподробнее. Странное он производит впечатление - и чем дальше, тем "страньше". Почему-то состоящую из общих слов вводку, которую любой из присутствующих способен был произнести в порядке импровизации, автор прописал четко и полностью, а содержательная часть дается в виде отрывочных, конспективных фраз. Более того, в сборнике "Берия", где этот документ опубликован, под ним содержится примечание, что он двойной: часть напечатана на машинке, а часть написана от руки.
И вот тут впору сказать: "Блин!", если не крепче. Потому что какой же это черновик? Кто это печатает черновики на машинке, а потом продолжает от руки? Первая, машинописная часть - те самые общие фразы - может быть только одним: тезисами чьей-то речи, посвященной повестке дня заседания, то есть аресту Игнатьева. Когда понадобилось придумать "оправдательный" документ, кто-то из присутствующих пробежал глазами бумагу, сказал: "Годится!" и, взяв первый лист, предложил Маленкову дописать остальное. Маленков дописал, но в дело эта бумажка не пошла, а после заседания он машинально положил листок в папку.
Впрочем, может быть, и не Маленков его писал, и в архив "черновик" попал уже значительно позже. Действительно, есть такое впечатление, что сия фальшивка сделана экспромтом, во время заседания - но насколько оно верное? Догадки по поводу этой бумаги строят самые разные, одно неизменно: никогда не подвергается сомнению авторство - а чего еще хотеть? Маленков это писал, Маленков - а раз он писал, стало быть, и заседание он готовил!
Интересно другое: не кто писал рукописную часть документа, а кто был автором первой, машинописной страницы?
"Враги хотели поставить органы МВД над партией и правительством.
Задача состоит в том, чтобы органы МВД поставить на службу партии и правительству, взять эти органы под контроль партии.
Враги хотели в преступных целях использовать органы МВД.
Задача состоит в том, чтобы устранить всякую возможность повторения подобных преступлений.
Органы МВД занимают такое место в системе государственного аппарата, где имеется наибольшая возможность злоупотребить властью.
Задача состоит в том, чтобы не допустить злоупотребления властью".
Маленков, как мы выяснили, тут ни при чем. Осталось два варианта: тот, кто выносит вопрос на Политбюро, и тот, кто ведет заседание. Вопрос об Игнатьеве перед президиумом ЦК ставил Берия. В принципе, он мог подготовить нечто подобное, - но, во- первых, это явно не бериевский стиль, слишком длинно и неконкретно. Кроме того, Берия говорил бы не о том, что некие загадочные "враги" хотели поставить МВД над партией и правительством, а о нарушениях социалистической законности, и не в только что образованном МВД, которым руководил он лично, а в предшествовавшем ему МГБ.
Остается Хрущев - больше просто некому. За это говорит, кстати, и оборот "партия и правительство" - в таком сочетании употребить его, пожалуй, в июне 1953 года мог только Хрущев. Помните, Берия в "атомном" документе как писал? "Вы недооцениваете еще в полной мере своей ответственности за порученное Вам Государством дело".
Но и это еще не все. Если речь шла о злоупотреблениях бывшего министра госбезопасности Семена Игнатьева, то этой ошибки - перепутать МВД и МГБ - не сделал бы и Хрущев. Помощники бы не дали. Да и не ставил Игнатьев свое ведомство над партией и правительством, наоборот - он все время клялся, что действовал исключительно под руководством Сталина. А Сталин был, между прочим, председателем Совмина, то есть правительства. Какое же тут "над"?
В этих грехах - подмять с помощью МВД под себя партию и правительство - обвиняли совсем другого человека. А именно - Берию. Похоже, мы опять вышли на след первоначального плана заговорщиков - обвинить Берию в попытке захвата власти и арестовать. Точнее - сперва арестовать (и тут же убить, конечно), а потом обвинить, так надежнее. Ну, а когда все произошло, кто-то использовал для "черновика Маленкова" первый лист хрущевских тезисов.
Да, но зачем?
И снова мы возвращаемся к повестке дня назначенного на 14 часов 26 июня 1953 года заседания Президиума ЦК, на котором должен был разбираться вопрос об аресте бывшего министра внутренних дел, бывшего секретаря ЦК Семена Игнатьева.
Жизненный путь Семена Игнатьева
Семен Денисович Игнатьев родился 1 (14) сентября 1904 года в деревне Карловка Елисаветградского уезда Херсонской губернии, в украинской крестьянской семье. В десять лет пошел на Тер- мезский хлопкоочистительный завод, затем в железнодорожные мастерские. С 1920 года работал в политотделе Бухарской группы войск, с 1921 года - в военном отделе Всебухарской ЧК, затем в главном управлении милиции Бухарской республики. В 1922 году становится заместителем заведующего орготделом ЦК КСМ Туркестана, потом работает в профсоюзах. В 1931 году заканчивает Промакадемию, по специальности инженера-технолога по самсь летостроению, но тут же начинает работу в аппарате ЦК ВКП(б) и дальше делает чисто аппаратную партийную карьеру. С 1937 года он - секретарь Бурят-Монгольского обкома ВКП(б), с 1943 года - первый секретарь Башкирского обкома. С 1946 года работает в аппарате ЦК, в управлении по проверке партийных органов, но недолго: уже в феврале 1947 года его переводят в Белоруссию, вторым секретарем ЦК республики. В Москву он вернулся лишь в 1950 году, став заведующим отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б).
Затем его карьера делает неожиданный вираж. После отстранения и ареста министра госбезопасности Виктора Абакумова Игнатьев становится сначала членом комиссии Политбюро по расследованию "сигнала" на министра, затем представителем ЦК в МГБ, а 9 августа 1951 года - министром госбезопасности.
Это второй случай, когда во главе органов госбезопасности становится партийный аппаратчик, причем дважды повторяется не только назначение, но и стиль работы. В первый раз это была трагедия, во второй - труба низенькая, дым жиденький, но результаты, в сумме, еще более сокрушающие. Если учитывать, конечно, что деятельность Игнатьева послужила причиной переворота 26 июня, а переворот 26 июня направил страну по пути, ведущему к катастрофе.
Как и при Ежове, при Игнатьеве "органы" вовсю занимались фальсификацией следственных дел. Правда, их было немного - зато каких! Полностью за ним числится вторая серия "ленинградского дела", "мингрельское дело", "сионистский заговор в МГБ". И, наконец, "дело врачей" - самое знаменитое из послевоенных.
После смерти Сталина Игнатьев был снят с поста министра, зато стал секретарем ЦК. Однако на смену ему пришел не тот человек, который склонен прощать "липовые" дела. Уже 5 апреля по докладной записке Берии Игнатьев снят с секретарского поста и 28 апреля выведен из состава ЦК. 26 июня, как уже известно, Берия собирался требовать санкции на его арест. Но не успел.
7 июля, через двенадцать дней после убийства Берии, Игнатьев был восстановлен в рядах ЦК - правда, в Москву уже не вернулся, стал первым секретарем Татарского, затем Башкирского обкома КПСС. В 1960 году вышел на пенсию. Умер 27 ноября 1983 года и похоронен на престижнейшем Новодевичьем кладбище.
...Почему такие высокопоставленные люди, как Хрущев и Жуков, кинулись вдруг спасать какого-то проштрафившегося аппаратчика? Ответ мог быть таким: узнав о своем предстоящем аресте, Игнатьев сказал Хрущеву что-то вроде: "Если вы меня не вытащите, я расскажу Берии...". Или Хрущев и так знал, что расскажет.
Теперь мы можем ответить на вопрос о причинах столь невероятной храбрости участников заговора. По-видимому, их шантажировал бывший министр внутренних дел, и выбора действительно не было: или Лубянка и стенка, или переворот, дающий некоторую надежду на спасение. Отсюда и жуткая спешка: Игнатьеву было что рассказать лубянским следователям, покупая себе жизнь, и рассказ этот оказался бы таким, что утром 27 июня проводить переворот было бы уже некому.
Это тоже, конечно, умозрительная версия - но согласитесь, куда более убедительная, чем арест второго лица в государстве по причине беззаветной преданности делу партии...
Глава 5 ЗАГАДКА СМЕРТИ СТАЛИНА - ЕСЛИ ОНА БЫЛА...
- Судите уж тогда и за изнасилование.
- А что, вы кого-то изнасиловали?
- Нет, но ведь аппарат-то есть...
Из анекдота
Так что же мог рассказать лубянским следователям бывший министр госбезопасности? Юрий Мухин предположил, что это обстоятельства смерти Сталина. Основания для такого предположения есть - Игнатьев в то время был не только министром, но еще и начальником Управления охраны, так что возможности для ликвидации вождя у него имелись. Аппарат, так сказать, был. Я сперва предположила то же самое ("Сталин: второе убийство", "Последний рыцарь Сталина"), потом сильно сомневалась в этой версии, а затем публикации последнего времени вновь пробудили интерес к данной теме.
В доброй половине случаев, когда умирает крупный государственный деятель, возникают легенды о его убийстве. Начались такие разговоры и после марта 1953 года. Однако по-настоящему подозрения, что со смертью Сталина не все чисто, появились после публикации воспоминаний двоих бывших охранников сталинской дачи, Старостина и Лозгачева, которые довольно поздно, уже в околоперестроечные времена, вспомнили нечто ни с чем не сообразное.
Хроника рокового воскресенья: официальная версия
Известно, что в субботу, 28 февраля, у Сталина на даче состоялось совещание - одно из многих имевших место в ту зиму, с постоянным составом: кроме вождя, там присутствовали три первых заместителя Сталина по Совнаркому - Маленков, Берия и Булганин - и Хрущев, один из секретарей ЦК. О чем шла речь - неизвестно. Хрущев изложил свою версию в воспоминаниях, остальные, по разным причинам, мемуаров не оставили.
Цит. 5.1.
"И вот как-то в субботу от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Он говорит: "Давайте посмотрим кино". Посмотрели. Потом говорит снова: "Поедемте, покушаем на Ближней даче".
Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его "обеды ". Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-нибудь неожиданность. Распрощались мы и разъехались".
Правда, присутствие Сталина 28 февраля в Кремле никем, кроме Хрущева, не зафиксировано - но буйный полет фантазии для Никиты Сергеевича дело обычное. Зато охранник дачи Лозгачев не упоминает о том, что Сталин куда-то уезжал, но вот о гостях помнит хорошо.
Цит. 5.2.
"В ту ночь на объекте должны были быть гости - так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали. Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на первое марта у нас было меню: виноградный сок "Маджари"... Это молодое виноградное вина, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: "Дай нам сока бутылки по две...""
Как видим, все нормально. А вот потом началось нечто совершенно из ряда вон и вообще никуда. Я привожу здесь рассказ Лозгачева, и примерно то же самое уже в 90-х годах рассказывал Радзинскому охранник Старостин.
Цит. 5.3.