Строительство субмарины в военное время является непрекращающимся дружеским, но упорным соперничеством между офицерами и руководством верфи. У каждого командира субмарины, если, конечно, он не зеленый юнец, имеются свои соображения, как сделать подводную лодку эффективной боевой машиной и создать в ней приемлемые условия для жизни людей. Точное расположение переговорных устройств на мостике, телефоны в каждом отсеке, индикаторы уровня воды в танках, сигнализаторы выхода торпеды, освещение, электрические радиаторы, вентиляторы, расположение коек, план камбуза, форма стола для прокладки – за всеми этими деталями внимательно следили Ламби и я. Во-первых, мы не считали их мелочами, а во-вторых, полагали правильным настаивать на своем, поскольку нам предстояло жить и сражаться в этой лодке. Руководство верфи нам симпатизировало и стремилось удовлетворить наши требования, но им приходилось считаться и с требованиями стандартизации, чтобы не замедлить строительство. Являясь старшим помощником, я всячески старался быть тактичным, но настойчивым, любыми путями добиться выполнения наших требований. Иногда достаточно было переброситься несколькими словами с исполнителем той или иной работы, иногда следовало поболтать с мастером или настойчиво потребовать что-то от менеджера. Если проблема никак не решалась, оставался еще один способ: убедить капитана нанести визит представителю адмиралтейства, в чьи функции входил надзор за строительством. У каждого из нас имелись собственные приспособления, которые было очень заманчиво изготовить в заводских условиях. Ламби разработал специальную логарифмическую линейку для расчета интервалов между выстрелами торпед и "отклонений", а мне очень хотелось получить усовершенствованную версию моей "дифферентной" линейки. Должен сказать, что руководство верфи старалось идти нам навстречу и при возможности всегда помогало.
С каждым днем субмарина приобретала все большее сходство с военным кораблем, экипаж прибыл, начались доковые испытания. Последними на Кэммел-Лэрдс явились два офицера. Одного из них, назначенного на должность торпедного и артиллерийского офицера, я уже знал. Это был юный Айвен Рейке с "Морского льва". Штурманом стал Тони Джонсон, высокий симпатичный ирландец, до войны бывший студентом сельскохозяйственного факультета. Он всегда брал с собой в море какие-то срезы, которые в свободное от вахты время увлеченно рассматривал в микроскоп. И вот настал день, когда все строительные работы были завершены. С субмарины сняли опутавшие ее провода и кабели, оборвав последнюю ниточку, соединяющую ее с берегом; мы приняли на борт запасы и в сопровождении эскорта вышли в Данун, чтобы присоединиться к 3-й флотилии и провести ходовые испытания и учения, по завершении которых нам предстояло отправиться на Средиземноморье.
В течение двух месяцев мы упорно тренировались, старались предусмотреть возможные чрезвычайные ситуации и учились с ними справляться. Затем мы вышли в "пробный" поход, целью которого было дать экипажу возможность привыкнуть к походным условиям, а капитану приобрести опыта выхода в заданную точку и возвращения обратно. Нас отправили в относительно спокойный район, где встреча с врагом была маловероятна. Однако в этом, по большей части, учебном походе Ламби сумел отличиться, потопив немецкую подводную лодку и доставив домой пленного немца.
Мы находились в центральной части Северного моря, которая в течение многих дней оставалась абсолютно пустынной. Всюду, насколько хватало взгляда, расстилалась только серая гладь моря. Когда за день до окончания похода находившийся на вахте Тони Джонсон увидел в перископ поднимающуюся из воды угловатую рубку немецкой подводной лодки, он не сразу поверил своим глазам. Но вражеский корабль оказался вполне реальным, вокруг него бурлила и пенилась вода.
– Капитана в пост управления! – восторженно завопил он. – Тревога! Всплывает вражеская подводная лодка!
Все бросились на свои места. Ламби начал выкрикивать пеленги и дистанции даже раньше, чем Рейке включил свою "фруктовую машинку". Условия для атаки были сложными. Уже стемнело, а лодка после всплытия вряд ли стала бы придерживаться одного направления и скорости, чтобы облегчить нам задачу. Стоя за спинами операторов горизонтальных рулей, я пытался справиться с нарушением дифферента, вызванным перемещением людей по лодке. Все ринулись в корму в пост управления. Значит, в носовые танки следует принять воду, а из серединных откачать. Кроме того, я был обязан не спускать глаз с рулевых, чтобы они вовремя выполняли все необходимые действия. Лодка должна постоянно находиться на перископной глубине, не опускаясь ниже, чтобы капитан мог видеть поле боя, и в то же время нельзя было допустить, чтобы из-за чьей-то ошибки лодка обнаружила себя, выскочив на поверхность. Если все это выполняется, капитан может полностью сосредоточиться на атаке. Через две минуты он отдал приказ начать атаку:
– Готовить все шесть труб! – а затем:
– Первая пошла, вторая, третья… Дальше я почти ничего не слышал, потому что был занят закачиванием воды в носовые танки, а также увеличением скорости, чтобы не оказаться на поверхности. Спокойно, словно мы еще находились на учениях, акустик Кросби доложил:
– Все торпеды вышли, сэр!
Вскоре раздался оглушительный взрыв. Мы достали врага!
Ламби внимательно и долго исследовал горизонт в перископ, после чего приказал всплывать. Как только мы обрели полную плавучесть и запустили двигатели, я попросил разрешения подняться на мостик. Распахнув люк, я глубоко вдохнул свежий морской воздух, увидел несколько звездочек, весело сиявших на темном ночном небе. Подозреваю, что именно из-за звезд немецкий капитан всплыл на поверхность: ему было необходимо определить местоположение корабля. А наш капитан в это время вел лодку к месту взрыва. Мы уже могли рассмотреть несколько плавающих в воде предметов. Через несколько минут мы подошли к месту катастрофы. Вокруг нас плавали многочисленные обломки. Остро пахло нефтью, разливающейся по воде. В самой середине нефтяного пятна мы заметили трех человек. Один из них активно барахтался в воде, но, когда мы приблизились, поднял руки вверх и ушел под воду. Другой был мертв: он лежал на воде спиной вверх, нелепо растопырив руки и ноги, и не шевелился. Третий подавал признаки жизни, и мы вытащили его на палубу. Он был без сознания и громко стонал, изрытая из желудка потоки морской воды и нефти. Матросы приволокли его на мостик. Там он на некоторое время пришел в себя, открыл глаза и посмотрел на меня. Его глаза полыхали отчаянием и ненавистью: оба чувства были такими сильными, что мне, признаюсь честно, стало не по себе. Потом он снова потерял сознание. Матросы осторожно спустили его во внутренние помещения.
Нам предстояло снова погрузиться для перезарядки торпедных аппаратов. Той ночью мы всплыли для подзарядки батарей позже, чем обычно.
Пленник на субмарине создает большие сложности. Запереть его негде, и нельзя забывать, что человек, знакомый с конструкцией подводной лодки, может достаточно легко нанести ей непоправимые повреждения, если он готов пожертвовать собственной жизнью. Значит, его следует держать под круглосуточной вооруженной охраной, то есть отвлекать людей от повседневных обязанностей. Даже в гальюне он мог при большом желании добраться до некоторых клапанов, то есть с него нельзя было спускать глаз и при отправлении естественных человеческих потребностей. Мы приспособили нашего пленника к уборке, и от работы он не отлынивал. Как нам удалось узнать, он был впередсмотрящим и находился на мостике вместе со штурманом и капитаном в тот момент, когда их ударила наша торпеда. После взрыва он почти ничего не помнил, нам только удалось установить, что уже после взрыва вторая торпеда угодила в машинное отделение, но не взорвалась.
В Данун мы вернулись победителями. Но радоваться нам пришлось недолго, потому что мы сразу занялись подготовкой к переходу на Средиземноморье. Люди получили четырехсуточный отпуск, который пролетел незаметно. В конце августа мы снова вышли в море и взяли курс на Гибралтар.
Он оказался таким, как его описывал Браунинг, – величественным и серым, теряющимся в дымке на северо-востоке. Я впервые попал в эти края и был переполнен новыми впечатлениями. Две ночи подряд мы вдыхали пряные запахи, доносившиеся с берегов Португалии, потом наблюдали в перископ мыс Сан-Висенти (мы шли мимо него средь бела дня), а ночью миновали Кадисский залив: мы его не видели, но как-то почувствовали. Когда мы вышли в точку встречи с катером, который должен был провести нас через узкий пролив (его ширина в два раза меньше, чем у Английского канала в районе Дувра), то получили возможность полюбоваться испанским берегом с одной стороны и африканским – с другой. Мне думалось, что в этих местах над водой непременно должен летать бессмертный дух адмирала Нельсона.
Скоро мы извлекли на свет божий сигнальную лампу Алдиса и начали передавать опознавательные сигналы на береговую станцию, расположенную на европейской стороне. У берега начали вырисовываться надстройки военных кораблей в средиземноморских жемчужно-серых одеяниях. Везде виднелись раскрытые тенты. Мы даже разглядели корпус "Мейдстоуна" – базового корабля 8-й подводной флотилии.
Начинавшийся день обещал быть теплым и солнечным. Ламби впервые появился на мостике в тропической форме: белая фуражка, белая открытая рубашка с обшитыми золотом эполетами, белые шорты. Носки и туфли тоже были белыми. Он рассматривал в бинокль открывающийся впереди город, а я смотрел на него и отчаянно завидовал. Этот бравый капитан шел в Средиземное море, командуя собственной подводной лодкой, имея на счету потопленную субмарину противника.
Когда мы находились на расстоянии мили от берега, сопровождающий корабль нас покинул. На мостик поднялся очень загорелый лейтенант, прибывший на моторке, который должен был поработать у нас лоцманом. Мы прошли через проход в заграждении, повернули направо, прошли мимо Южного мола и стоящего там линкора "Малайя", после чего пришвартовались у борта "Мейдстоуна". Здесь же стояли еще три субмарины, окрашенные в темно-синий цвет, чтобы сделать их менее заметными в чистых и прозрачных водах Средиземного моря. Нас пришел приветствовать Берти Пизи. Теперь он был командиром 8-й подводной флотилии и выглядел очень внушительно. Было очень радостно смотреть с мостика на возвышающуюся над нами громаду "Мейдстоуна" и среди встречающих, облепивших поручни шельтердека, узнавать знакомые лица. Только теперь, добравшись до места назначения, мы неожиданно почувствовали жару, словно кто-то открыл перед нами дверцу духовки. Высоко над гаванью и нагромождением городских домов упирался в небо горный пик, на склонах которого виднелись жилые постройки и военные укрепления.
Это был мой первый средиземноморский порт. Я был бесконечно счастлив и взволнован.
Гибралтар, несмотря на ограниченность пространства, оказался для нас весьма приятным местом. К нашим услугам были любые виды спорта: теннис, сквош, футбол, хоккей, плавание под парусами. Самым лучшим развлечением оказалась прогулка по сказочному тоннелю, за которой следовало купание в Каталанском заливе. Город Гибралтар был построен в псевдовосточном стиле. По соседству с лавками, где продавались невероятно дорогие предметы роскоши, располагались магазины, где полки буквально ломились от английских товаров, которые дома можно было купить только по карточкам или "из-под прилавка". По шумным улочкам с трудом протискивались автомобили. Звуковые сигналы здесь были запрещены, поэтому все вопросы, возникающие в процессе дорожного движения, обычно разрешались с помощью отчаянной жестикуляции и отборной ругани. Дорожные пробки возникали часто и надолго. Днем мы носили шорты и открытые рубашки, и я никак не мог избавиться от ощущения, что нахожусь в отпуске. По ночам нас, только что прибывших из Англии, очень радовало отсутствие затемнения. Поскольку все побережье вокруг бухты сверкало огнями, затемнять корабли не было никакого смысла, хотя, по-моему, к этому готовились. Но пока на ночь можно было не закрывать люки и окна, дышать свежим ночным воздухом. В городе имелось немало мест, где можно было хорошо поесть и выпить. Все офицеры были почетными членами местного яхт-клуба, в "Бристоле" всегда предлагался хороший коктейль, в "Виктории" можно было отведать блюда испанской кухни (лично мне больше всего нравился омлет с ветчиной). А через дорогу в "Капитолии" можно было и потанцевать. Именно здесь наш штурман Тони Джонсон, чрезвычайно увлекающаяся натура, как-то ночью залез на стол и сплясал ирландскую джигу, подбадривая себя дикими воплями. Оркестр был в восторге. С тех пор, едва Тони появлялся в дверях, оркестр переставал играть свою обычную программу и переходил на ирландские мелодии. Один раз мы сходили в театр посмотреть на знаменитую балерину, исполнявшую испанские национальные танцы с кастаньетами. Не могу не отметить, что в это время в Гибралтаре находились несколько подразделений женской вспомогательной службы ВМС.
В эти дни я познакомился со старшим офицером с другой субмарины Стивеном Спринг-Райсом. Все звали его Спрайс. Он был одним из тех людей, кого, как говорится, любит Господь, и погиб через несколько месяцев после нашего знакомства, когда его лодка "Р-45" затонула со всем экипажем. Это произошло незадолго до того, как пришел приказ о его возвращении домой, где он должен был пройти курс обучения и стать командиром новой субмарины. Но тогда, в сентябре 1942 года, нам не было дано предвидеть будущее. Нас очень занимал вопрос, будут ли бывших резервистов принимать на командирские курсы, появится ли у нас шанс получить под командование лодку. Я был старше Спрайса и дольше, чем он, служил на подлодках. Было очевидно, что, если стаж подводной службы будет учитываться, я попаду на командирские курсы раньше, чем он. Возможность когда-нибудь получить под командование собственную лодку волновала меня меньше других. Но я понимал, что для этого мне придется еще много потрудиться, да и фактор везения должен сыграть свою роль.
Спрайс любил жизнь во всех ее проявлениях и заражал своим неистребимым энтузиазмом других. Он происходил из семьи интеллигентных, образованных людей и имел чрезвычайно разносторонние интересы. Мне кажется, больше всего на свете он любил музыку и мог часами, забывая обо всем, играть на кларнете, которым владел мастерски.
Я никогда не забуду один вечер на "Мейдстоуне". Лодка Спрайса только что вернулась из похода. Честно говоря, не помню, что именно мы отмечали в тот день, но повеселились изрядно. Сначала мы пили и дурачились в кают-компании, а потом всем коллективом отправились к Спрайсу, прихватив с собой музыкальные инструменты, которые вместе с его знаменитым кларнетом должны были составить неплохой оркестр. В самой середине нашего импровизированного концерта в дверях появился Берти Пизи и ледяным тоном поведал, что нас всех срочно вызывает капитан. Музыкальные или, как выразился Берти, пыточные инструменты мы должны были взять с собой. Поджав хвосты, мы потащились в каюту капитана, где нас встретил грозный Барни Фоукс, одетый в пижаму.
– Как вы считаете, – заревел он, – я могу спать в такой обстановке? Это же черт знает что такое. Если уж вам так приспичило устроить этот ночной концерт, то ради всего святого, сделайте это здесь, и мы устроим вечеринку!
Мы были так потрясены, что не сразу поняли, он шутит или говорит серьезно. Оказалось, что не шутит. На столе появилась выпивка, и вечеринка продолжалась два часа, причем Барни Фоукс и Берти Пизи создавали не меньше шума, чем все остальные. Вечер удался!
В Гибралтаре время летело быстро. Несколько дней мы потратили на погрузку припасов и покраску лодки в темно-синий цвет, после чего "Сарацин" отправился в свой первый поход вдоль испанского побережья к Барселоне. Здесь нельзя было встретить вражеские корабли, но вокруг было много торговых судов нейтральных стран, на которые мы проводили учебные атаки, чтобы приспособиться к действиям в условиях Средиземноморья. В походе ничего особого не произошло, и мы вернулись в Гибралтар, готовые к бою. Половина экипажа получила отпуска. Нижние чины отправились в лагерь отдыха для подводников за городом, Стивенсон и я провели три дня "как белые люди" в доме отдыха для офицеров, под который приспособили часть госпиталя для военных моряков. До сих пор помню, какой чудесный вид на гавань открывался из окна моей комнаты. Вернувшись на "Сарацин", мы получили приказ присоединиться к 10-й подводной флотилии, базировавшейся на Мальте.
Между июнем 1940 года, когда Муссолини вступил в войну, и сентябрем 1943 года, когда его флот капитулировал, наши субмарины, стоявшие на Мальте и в Александрии, а позже в Бейруте и Алжире, отправили на дно вражеские суда суммарным тоннажем более 1300 тысяч тонн. За это время мы потеряли сорок одну субмарину.
Моей целью не является подробное описание действий наших субмарин на Средиземноморье. Скажу только, что, когда "Сарацин" вышел из Гибралтара на Мальту, боевые действия были в самом разгаре. Остров только что пережил самые суровые моменты своей истории. В самом начале года немцы проявили озабоченность судьбой своих морских поставок в Африку для Роммеля и активизировали деятельность авиации.