Попытка оказалась успешной. Руперт поставил единственное условие: Серена должна работать под девичьей фамилией и постоянно упоминать свой титул. Он объяснил, что "леди Серена Блит-Темплтон" звучит для клиентов куда внушительнее, чем заурядное "миссис Андерсон".
К Рождеству жизнь Серены вошла в спокойное будничное русло. Она работала в магазине антиквариата три, иногда четыре дня в неделю. Новая деятельность захватила ее до такой степени, что она начала посещать курсы искусствоведения при фирме "Сотбиз". Личная жизнь Серены протекала так, словно она все еще была не замужем: она обедала с родовитыми друзьями в "Ритце" и "Савое" и до рассвета отплясывала в "Аннабели" и "Регине".
Помириться с Лэнсом оказалось на удивление просто. Как-то раз он с беспечным видом вошел в дом в Челси; его небрежная поза и руки в карманах джинсов до такой степени напоминали Серене Кайла, что у нее перехватило горло.
– Прошу прощения за то, что я оказался таким дураком, – застенчиво улыбаясь, сказал он. – Я малость хватил через край. Ну что, я помилован?
– Ах, Лэнс, ты глупыш! – отозвалась Серена, торопливо шагнув к брату и обнимая его. Она почувствовала облегчение оттого, что между ними снова все хорошо и нет нужды сердиться друг на друга.
В начале нового года пришли долгожданные документы по бракоразводному процессу, и Серена с изумлением обнаружила, что среди причин развода не упоминаются ни супружеская измена, ни кровосмесительство. Серена должна была лишь поставить на бумагах свой автограф, однако, изучив их в течение нескольких минут, она положила документы в ящик секретера неподписанными.
Прошел февраль, миновал март, а от Кайла и его адвокатов не было ни слуху ни духу. Казалось, Кайл слишком поглощен собственной жизнью, чтобы заниматься разводом.
– Где он сейчас? – спросила Серена у отца, который по-прежнему поддерживал связь с Ройдом. – Все еще учится маршировать под барабанную дробь?
– Нет, Кайл только что закончил подготовительные курсы пилотов в Форт-Уолтерсе и уехал в Алабаму, не то в Рукер, не то в Пукер... Он пробудет там еще три месяца.
– А потом отправится во Вьетнам?
– Да, – ответил граф и бросил на дочь такой взгляд поверх очков, что она почувствовала себя крайне неуютно. – Потом он отправится служить во Вьетнам.
В конце марта в Нью-Йорке состоялась антивоенная демонстрация, в которой приняли участие 4400 человек. В апреле Лэнса арестовали у американского посольства в Лондоне во время марша, который перерос в серьезные беспорядки. В мае его опять арестовали. Не замечать войну было уже невозможно. Сообщения о ней пестрели на первых полосах общенациональных и местных газет, а каждый вечер по телевизору то и дело показывали бомбардировки и кровавые схватки, в которых очень скоро предстояло принять участие Кайлу. В начале июля Серена сказала Руперту:
– Мне бы не помешал отпуск на недельку-другую. Надеюсь, ты справишься без меня?
Руперт чуть приподнял брови. В последнее время он лишь изредка появлялся в магазине. Серена управлялась как с продажами, так и с закупками с таким хладнокровным умением, что он почти целиком переложил заботы о магазине на ее плечи. Вдобавок они все чаще проводили вместе ночи, и Руперт ожидал, что Серена предложит ему поехать с ней.
– Да, конечно, милая, – сказал он, но, увидев, что Серена не намерена приглашать его, добавил: – Куда ты поедешь? Во Францию? В Италию?
– В Алабаму, – ответила Серена, лукаво заглядывая в его озадаченное лицо. – Нужно завершить кое-какие дела.
Серена остановилась в мотеле Дэйлвилла, городка, расположенного рядом с военной базой. Она захватила с собой подписанные документы. Если Кайл не захочет встречаться с ней, она отправит бумаги по почте его адвокатам. И все-таки она страстно надеялась, что Кайл не откажется от свидания.
Связаться с Кайлом оказалось делом нелегким. Наутро после приезда Серена позвонила на базу и попросила найти мистера Андерсона.
– Это военное учреждение, мадам, – сухо отозвался дежурный. – Здесь только лейтенанты и уоррент-офицеры. Никаких мистеров у нас нет.
– Что ж, вряд ли он лейтенант, – растерянно заговорила Серена. – Он вступил в армию лишь десять месяцев назад.
– Да, за такой срок трудно дослужиться до офицера. Нельзя ли узнать, кем вы ему приходитесь? Женой или подружкой?
– Женой, – лаконично ответила она.
Только через полчаса Серене сообщили, что уоррент-офицер Андерсон поставлен в известность о ее просьбе, и еще через десять минут ее соединили с ним.
Серена была потрясена. До сих пор ей казалось, что она полностью владеет ситуацией, однако, услышав голос Кайла, поняла, что до этого еще очень и очень далеко.
– Приветствую вас, уоррент-офицер, – заговорила Серена нарочито беззаботным тоном, скрывая обуявший ее страх. – Я проездом в Алабаме и захотела узнать, не пожелаете ли вы задержать меня в пути.
На линии воцарилось долгое молчание. Серена, холодея, вслушивалась в тишину. Наконец, к ее облегчению, Кайл оживленно заговорил:
– Куда бы ты ни ехала, Алабама вряд ли оказалась бы у тебя на пути. Что ты здесь делаешь?
– Говорю же, я здесь проездом.
– В ту самую неделю, когда меня отправляют во Вьетнам? Уж очень невероятное совпадение, тебе не кажется?
Серену охватила внезапная слабость.
– Я не знала, что ты так скоро уезжаешь. Когда отправление?
– В четверг.
– Ох... – Серена крепко стиснула трубку. Какой сегодня день – понедельник? Вторник? Она не знала точно. Перелеты через океан всегда сбивали ее с толку. – Значит, ты не сможешь со мной увидеться?
На сей раз молчание на том конце линии затянулось еще дольше.
– Я вообще не собирался с тобой встречаться. – Теперь в голосе Кайла не угадывалось и следа былого оживления.
– Я тоже, – процедила Серена. – Но посуди сам, Вьетнам – это Вьетнам, а жена – это жена. Не могу же я отпустить тебя, не попрощавшись и не пожелав вернуться домой со щитом или на щите... ну, сам знаешь.
– Хочешь сказать, перспектива моего невозвращения возбуждает в тебе плотские желания? – с ленивым интересом осведомился Кайл.
– Нет! Я и не думала об этом! – Возмущение Серены было столь велико, что она отбросила тон равнодушной беззаботности и, прежде чем успела прикусить язык, выпалила: – Я тосковала по тебе, будь ты проклят! Я хочу тебя!
– С этого и надо было начинать. – В его голосе вновь зазвучало веселье, и хотя Серена не могла видеть Кайла, она не сомневалась, что его глаза искрятся смехом, а губы расплываются в улыбке. – Ты позвонила в ту самую минуту, когда я собирался в суточное увольнение. Где мы его проведем?
– Здесь, – быстро произнесла Серена. – В постели.
– Где это – "здесь"?
– В мотеле Дэйлвилла.
– Понял, – с военной четкостью отозвался Кайл. – Буду через сорок минут.
Ему хватило тридцати пяти. Распахнув дверь своего номера, Серена судорожно вздохнула и вытаращила глаза. Кайл приехал в форме. На мундире безупречного покроя сверкали серебристые крылышки и уоррент-офицерские нашивки. На голове красовалась лихо заломленная фуражка.
– Боже, Кайл! Ты прекрасен! – От нахлынувшего вожделения Серена едва держалась на ногах.
Ярко-голубые глаза Кайла встретились с ее глазами, а уголки губ приподнялись в ленивой улыбке, которая всегда сводила ее с ума.
– Ты и сама недурно выглядишь. – Кайл шагнул в комнату, и Серена тут же бросилась ему навстречу и обвила руками его шею.
Ладони Кайла скользнули по спине Серены и легли на ее ягодицы, прижимая девушку к твердой выпуклости на его брюках. В одном ее мизинце было больше стиля, чем в целом теле иной женщины, и Кайл не собирался упускать наслаждение, которое сулила нежданная встреча, как бы ни противился этому голос здравого рассудка.
– Господи, Кайл, как я по тебе соскучилась! – заговорила Серена низким охрипшим голосом, прерывавшимся от желания. – Я так хотела видеть тебя, вдыхать твой запах, ощущать твой вкус!
– И как же я пахну, черт побери? Ты говоришь так, будто я какой-нибудь кабан, – заметил Кайл, поднимая ее на руки и шагая к огромной двуспальной кровати.
Серена издала горловой смешок, прижимаясь губами к его шее, прикасаясь к ней языком, пробуя на вкус.
– Ты пахнешь мылом, созревшими на солнце лимонами, свежим хлебом... О Господи! – Она ласково стиснула его кожу зубами. – А на вкус ты – просто объедение!
– Дай-ка и я тебя отведаю, – чуть осевшим голосом отозвался Кайл, опуская Серену на постель и задирая до пояса ее короткую юбку.
Серена задрожала в сладостном предвкушении, закрыла глаза и запустила пальцы в его черные шелковистые волосы. За последние десять месяцев она изменяла ему великое множество раз, но так и не испытала того самозабвения, которое в ней возбуждал Кайл. Он вызывал в ней страстное желание, доводил до экстаза, заставлял трепетать.
– Я люблю тебя, Кайл! – шептала она, потрясенная внезапно открывшейся ей истиной. – Люблю тебя! Люблю! Люблю!
Когда они отделились друг от друга, блестящие и скользкие от пота, Кайл откинулся на подушку и спросил таким голосом, словно и не было этой неистовой любовной схватки:
– Ты уже подписала бумаги?
Серена примостилась рядом, прижавшись головой к его животу и положив руку ему на бедро. Она медленно зашевелилась и села. Ее волосы струились поверх твердой высокой груди.
– Нет, – ответила она. – Но подпишу, если ты хочешь.
Кайл смотрел на нее сквозь полузакрытые веки, размышляя.
– Да, – сказал он. – Пожалуй, так будет лучше.
Серена отбросила волосы за плечо и нерешительно произнесла:
– Я знаю, о чем ты думаешь... но ты ошибаешься. В моих отношениях с Лэнсом нет ничего противоестественного. То, что ты увидел, – это лишь единичный случай. Все произошло вопреки моему желанию.
Кайл спустил ноги с кровати, во всем великолепии своей наготы подошел к небрежно сброшенному мундиру и принялся шарить в карманах, разыскивая сигареты и зажигалку. Он не испытывал ни малейшего желания поднимать этот вопрос. Он видел то, что видел, а протесты оскорбленной невинности лишь грозили вновь всколыхнуть в нем чувство отвращения. Он достал пачку, вынул сигарету и бросил ее Серене.
– Что-то я не припомню, чтобы ты кричала "помогите, насилуют!", – заметил он.
– Нет, но я плакала и умоляла его остановиться, – дрогнувшим голосом произнесла Серена. – И Лэнс остановился. Когда он пришел в себя, ему было так стыдно за происшедшее, что я была вынуждена утешать его.
– И чем же ты могла утешить извращенца? – язвительно осведомился Кайл, зажигая сигарету и глубоко затягиваясь. – Он ведь твой брат. Как ты могла позволить ему хотя бы прикоснуться к себе после того, что он уже сделал и что собирался сделать?
Серена ответила ему взглядом, полным сознания собственной правоты.
– Могла, потому что люблю его, но совсем не так, как ты думаешь. Я люблю Лэнса, потому что прежде он был самым дорогим для меня человеком. Это трудно объяснить, но в нем есть какая-то ранимость, которая пробуждает во мне инстинктивную потребность оберегать, защищать его. Он не любит тебя и никогда не полюбит; наша свадьба потрясла его. То, что произошло между мной и братом в детской, можно в равной степени объяснить вспышкой гнева и подавляемой страсти. Уже при следующей нашей встрече Лэнс извинился. То был очень неприятный случай, и мы с Лэнсом о нем забыли. Я бы хотела, чтобы и ты забыл.
– Если это так, почему ты не написала мне, не позвонила, не попыталась связаться со мной?
– Ты не стал бы меня слушать.
– Да, – откровенно признался Кайл. – Не стал бы.
– Но теперь ты мне веришь? – Серена не отрываясь смотрела ему в глаза.
– Да, – медленно произнес он. – Да, верю.
Серена широко улыбнулась.
– Тогда брось свою сигарету и иди ко мне, – попросила она, перекатываясь на спину и соблазнительно раздвигая согнутые в коленях ноги. – Ты должен возместить мне все, что я потеряла из-за твоей глупости за десять месяцев.
Кайл сделал как она просила, и вопрос о разводе больше не поднимался. Четыре дня спустя, усевшись в кресло самолета и пристегнувшись ремнями, Серена открыла сумочку в поисках мятных лепешек и обнаружила там документы в потрепанном конверте.
Она вынула их и принялась просматривать, а лайнер тем временем с ревом промчался по взлетной полосе и начал подниматься в воздух.
В этот самый миг Кайл находился на борту транспортного самолета, взявшего курс на Вьетнам.
Серена прижала два пальца к губам и послала легкий воздушный поцелуй в сторону, где, как ей казалось, находится Тихий океан, после чего разорвала конверт пополам и продолжала рвать его на клочки, роняя их на колени, словно конфетти.
Глава 10
Гэвин во все глаза смотрел в лучащееся радостью лицо Габриэль.
– Ребенок? – произнес он после долгого молчания в отчаянной попытке выиграть время. О Господи! Что он ей скажет? Что ему делать, черт побери?
– Да, любовь моя. – Рука Габриэль скользнула ему в ладонь, крепко сжимая его пальцы. – Я подозревала это уже несколько недель, но у меня такие нерегулярные месячные, вдобавок я так хорошо себя чувствовала, и все же... – Она пожала плечами, застенчиво улыбаясь. – Сегодня я узнала наверняка.
– И нет никаких сомнений?
– Ни малейших. – Габриэль чуть отпрянула и внимательно посмотрела на него, только сейчас сообразив, что Гэвин ведет себя не совсем так, как она ожидала. – Что случилось, Гэвин? Ты расстроен? – Счастливый блеск в ее глазах угас, на прелестном лице внезапно появилась тревога. – Ты ведь не хочешь, чтобы я избавилась от ребенка, любовь моя? – Она наклонила голову, и на ее непокорных кудрях заиграли лучи октябрьского солнца.
– Нет! – с таким пылом отозвался Гэвин, что в глазах Габриэль снова заплясал смех.
– Вот и хорошо, – сказала она. – Потому что я не сделала бы этого, даже если бы ты попросил. В таком случае... если ты не возражаешь против ребенка, отчего выглядишь таким несчастным? Я надеялась, моя новость тебя обрадует.
– Я рад, – ответил Гэвин, сдерживая желание подхватить ее на руки и усадить себе на колени. – Вот только... – Он нерешительно запнулся. – Беда лишь в том, что у меня тоже есть, что сказать тебе.
– Ага! – Габриэль посмотрела ему в глаза и неторопливо откинулась на спинку плетеного кресла. – Jе comprends. Я понимаю. Ты собираешься ехать в Сайгон?
Гэвин кивнул:
– Да, и очень скоро. – Он налег на металлическую столешницу и взял руки Габриэль в свои. – Габи, я...
Гэвин хотел сказать, что теперь все изменилось, что он никуда не поедет. Но у него не поворачивался язык. Командировка во Вьетнам была слишком важна для него. Ему, как профессиональному журналисту, было невмоготу читать репортажи о боях, написанные людьми, ни разу в жизни не покидавшими относительно безопасный Сайгон и пересказывавшими слово в слово то, о чем им поведали сотрудники американского пресс-бюро.
Сам он намеревался добиться большего. Он хотел отправиться в глубь страны и писать только о том, что увидит собственными глазами. Он хотел излагать военные события как с американской, так и с вьетнамской точки зрения. Он был исполнен решимости выяснить, насколько оправданна позиция Соединенных Штатов, утверждающих, будто вьетнамская война по сути своей есть гражданский конфликт и что американцы лишь помогают демократическим властям сдерживать напор коммунистов. Письма Нху, которые показывала Гэвину мать Габриэль, заставляли его усомниться в этом.
– Габи, я... – вновь заговорил он. В его глазах застыло отчаяние.
Габриэль потянулась к Гэвину и поцелуем заставила его умолкнуть.
– Я знаю, любовь моя, – мягко произнесла она, оторвавшись от его губ. – Ты должен ехать. – Ее глаза сверкнули ярким блеском. – Я хочу, чтобы ты поехал. Последние месяцы мы так часто говорили о Вьетнаме, что я почувствовала себя настоящей вьетнамкой. Когда я думаю о доме, я представляю себе не Монмартр, а Сайгон. Когда я думаю о родственниках, я вспоминаю о Нху, Дине и своих вьетнамских братьях и сестрах, но не о членах семьи отца, которые не бывают у нас и не приглашают к себе. – Внезапно, тон ее стал жестким: – Ты поедешь во Вьетнам ради меня, Гэвин. Навести Нху. Выясни, правда ли то, что мы читаем в газетах и смотрим по телевизору, или это пропагандистские трюки. Напиши обо всем так, как есть на самом деле, а не как нас пытаются уверить американцы.
– Прежде чем я отправлюсь в путь, мы должны кое-что уладить, – заговорил Гэвин, понимая, что его поездка – дело решенное. Габриэль вопросительно посмотрела на него, и Гэвин удивился тому, что эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. – Нам нужно пожениться, – сказал он, с удовольствием вглядываясь в ее изумленное лицо.
– Но в этом нет нужды, любовь моя, – возразила она. – У меня будет ребенок, но это еще не значит...
– Есть, и еще какая, – твердо сказал Гэвин, вставая с кресла и поднимая. Габриэль. – И не только из-за ребенка. – Он обнял девушку, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих и официанта, который подошел к столу, чтобы убрать тарелки. – Мы должны пожениться, потому что я люблю тебя, – дрогнувшим голосом сказал он. – Потому что, кроме тебя, мне никто не нужен. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Габриэль рассмеялась, глядя на него снизу вверх.
– Я не представляю себя в качестве супруги, – с лукавством, но искренне отозвалась она. – Но если ты думаешь, что я буду хорошей женой...
– Ты будешь прекрасной женой, – хрипловато произнес Гэвин и наклонился, с пылкой страстью целуя ее.
Для венчания времени не оставалось. Гэвин должен был ехать в ближайшую пятницу, и лишь ценой неимоверных усилий им удалось зарегистрировать брак. Гостей не пригласили; свидетелями были родители Габриэль, и после церемонии маленькая свадебная процессия отправилась в "Клозери де Лила" на бульваре Монпарнас, чтобы отметить событие праздничным обедом с шампанским.
Беда подстерегла его на выходе из ресторана. Охмелевший от вина и счастья, Гэвин обернулся, собираясь что-то сказать тестю, шедшему позади в двух-трех шагах, но потерял равновесие и неловко повалился на короткую лестницу, ведущую на улицу.
В первое мгновение Габриэль хотела рассмеяться, но тут же увидела, как побледнело и напряглось от боли лицо Гэвина, а его нога неестественно вывернулась.
– Гэвин! Что с тобой? – Она сбежала по лестнице и опустилась рядом с мужем на колени. – О Господи! – пробормотала она, прижав ко рту руку в перчатке. Теперь она совершенно ясно видела, что у Гэвина сломана нога. – Папа! Вызови "скорую помощь"! Быстрее!
Вновь повернувшись к Гэвину, она поняла, что его бледность и напряжение в крепко стиснутых губах вызваны не только болью, но и яростью. Она ласково обняла его, пытаясь успокоить.
– Что за глупый, дурацкий случай, – заговорил Гэвин. – С этим чертовым переломом мне не видать Вьетнама как собственных ушей!
Как бы ни сочувствовала ему Габриэль, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать усмешку – так непривычно было слышать из уст Гэвина ругань. Австралийский акцент, обычно малозаметный, теперь звучал комически.