Прокурор дал течь
В книге о "Курске" Устинова прорвало на откровения о своем детстве и Божьем промысле.
В интервью ко Дню работников прокуратуры, который отмечается с недавних пор почти одновременно с Днем печати, Генеральный прокурор России Владимир Устинов назвал главным для себя событием "со знаком плюс" в 2004 году написание книги "Правда о "Курске"". В выходных данных (Устинов В. В. Правда о "Курске". - М.: Олма-Пресс. 2004, 319 с.) она заявлена как литературно-художественное издание.
Однако тут же уточняется: в работе над книгой принимали участие главный военный прокурор А. Н. Савенков и первый заместитель военного прокурора Дальневосточного военного округа А. Л. Егиев.
"Это динамичное повествование, в котором впервые предаются гласности многие факты, до сего дня неизвестные, - интригует "Олма-Пресс" потенциальных читателей (заявленный тираж - 10 000 экземпляров). - Трагедия АПЛ "Курск" потрясла всех, мир замер в ожидании: не повторится ли новый Чернобыль? Автор убедительно и аргументировано дает ответы на многие вопросы, излагает собственную точку зрения человека и гражданина".
- Конечно, это событие, - не удержался от комплимента в собственный адрес и сам генпрокурор. - Долгожданное, выстраданное.
Ну как после этого не пойти в "Библио-Глобус" и не поскупиться потратить 219 рублей, чтобы заполучить собственный экземпляр "Правды…" о том, что столько времени держало в напряжении страну, а кого-то не отпускает до сих пор?
С самой первой страницы, буквально с первой строчки, автор заявляет о себе как набивший руку писатель-маринист:
"Наш катер вышел из гавани, когда только занимался холодный октябрьский рассвет над Баренцевым морем…".
Тут интересно все - и сугубо цивильное "гавань", и непременно "холодный" рассвет, который, конечно же "занимался". Но самое любопытное - знать, что в октябре солнце за Полярным кругом в районе Североморска показывается над горизонтом (если вообще пробивается из-за плотных в эту пору облаков) около полудня. Однако у генпрокурора свои ощущения времени, он пишет про "утренний холод и морось", которые заставляют его "мобилизоваться до конца".
За бортом, по мысли автора, не просто холодная вода, а непременно "воды", причем обязательно "свинцовые" или "свинцово-черные". И почему-то не Баренцева, как учили нас на уроке географии, а Баренцевого моря. Где отыскали такое море автор и его редакторы, надо бы у Сенкевича спросить, да не дожил Юрий Александрович до таких географических откровений.
Зуд сочинителя-мариниста пробуждается в авторе не раз и в самые неожиданные моменты. А порой переходит в сакральные признания, которые просто нельзя не процитировать:
"Грозовое небо окончательно потемнело, а вместе с ним - и море. Оно ведь - отражение неба. Когда я несколько лет назад понял: что из атеиста (каким волей-неволей был любой прокурорский работник советского времени) становлюсь верующим человеком, то почувствовал в себе нечто подобное. В человеке отражается Бог, как в воде - небо. Надо понять Бога. И теперь моя задача - распознать грозный и в то же время мудрый Божий промысел…".
Божий промысел - это, надо понимать, про тот самый "первичный импульс", что привел к катастрофе? Кара с небес? Что же тогда искать в море и на берегу - и зачем?
"Была и другая задача, которая определялась моей собственной профессиональной и жизненной позицией, - открывает карты генеральный прокурор. - Утвердить сам эталон истины… Этот символ эталона (я его видел однажды в парижской Палате мер и весов - такой небольшой стальной кубик-килограмм…) должен стать мерилом всех наших действий - от адмирала до мичмана и от инженера до лоцмана. Конечно, дойти до такого эталона, расследуя настолько сложное дело, было непросто…".
Забегая вперед, хочется спросить: и что - дошли? До эталона? По мысли автора, у прочитавшего его книгу никаких сомнений в этом оставаться не должно. Все 133 тома уголовного дела в литературном сопровождении самого генпрокурора - хоть сейчас в Палату мер и весов…
На прокурора с ломом не ходи
Для описания исключительной, беспрецедентной важности и даже величия павшей на него миссии Владимир Устинов красок не жалеет. Уже при первом выходе в море выглянувшее из-за туч светило он расценил как знак свыше:
"Словно само солнце давало нам надежду на раскрытие истины…".
И в последующем автор не скупится на описание своих чувств и специфических ощущений:
"Нервы буквально болели… Но я собрался как пружина и решил идти вперед, невзирая ни на что. В буквальном смысле слова…".
"Как Генеральный прокурор я чувствовал тогда тяжелейший груз на своих плечах, словно звезды на погонах превратились в пудовые гири…".
"Продувные ветра на Баренцевом море кого угодно способны заморозить. Но я упрямо стоял на специальном мостике и контролировал первичные работы по проведению следствия. Спасибо, сердобольные помощники и члены спасательной группы подтаскивали время от времени термос с горячим чаем или кофе…".
"Именно тогда я понял, что, невзирая на адские условия, я должен войти в эту Преисподнюю. Надо было не только войти, но и… откомментировать масштабы трагедии. Рассказать о том, что мы здесь обнаружили, над чем работаем и что произошло. Это было частью поручения Президента. Меня отговаривали: дескать, это небезопасно… Но выбор был мною сделан, и на этом пути меня не могло остановить ничто и никто. И очень скоро этот репортаж состоялся. Я стоял в чреве атомной субмарины и вел его в прямом эфире. Он тогда обошел весь мир.
Потом, встречаясь с зарубежными коллегами, я много раз слышал от них трепетные слова, иногда удивленные, о том, как я мог рискнуть и провести столько времени на борту развороченной взрывом атомной субмарины…".
Когда в 25-й раз натыкаешься на выспренние слова про особую генпрокурорскую ношу ("Понимал, что легкой жизни в предстоящий период не получится"), служебный долг ("Невзирая на лица, даже самые важные. Невзирая на погоны, в том числе и на свои собственные"), невольно начинаешь задумываться о подлинной цене прокурорского героизма, когда президентом страны дана установка провести максимально полное и открытое расследование и в этом деле гарантирована поддержка.
А еще - не можешь отделаться от мысли, что автор все время опровергает каких-то невидимых оппонентов и, главное, тщится доказать свое рвение в исполнении президентской воли. И когда переворачиваешь последнюю страницу, понимаешь, что спор он не выиграл, но по службе отличился.
Из книги г-на Устинова узнаешь много удивительного и, прямо скажем, неожиданного. В том числе о нем самом, его детстве. Особенно подкупает, что эти воспоминания художественно надвинулись в тот момент, когда сухопутный человек, генерал юстиции, страдал от качки в адмиральском катере, идущем к месту гибели "Курска". Узнали мы, что родился будущий прокурор мировой державы не где-нибудь, а в семье прокурора. Так что тяга к "эталону истины" у него не просто в крови - в генах. Каким же был в детстве Вова Устинов?
"Помню, где-то, в каком-то городке, почти все пареньки-подростки стреляли друг в друга из рогаток. Были такие загнутые закорючки из толстой проволоки. Было кое-что и посерьезнее. Я всегда давал отпор. И у меня выработался бойцовский характер, так что я никому спуску не давал. Один раз, сознаюсь, так наподдал одному парню (тот был постарше и повыше меня), что тот в канаву улетел. А ведь он замахнулся на меня обычным, банальным ломом, против которого, в соответствии с пословицей, нет приема… Одним словом, приемы я начал искать еще тогда".
В полном восхищении от прочитанного заметим: шел парнишке в ту пору… восьмой год от роду. Из той же книги узнаем, что у автора "в связи с расследованием гибели "Курска" появилось совершенно новое понимание смысла жизни и смерти".
Вслед за этой явно затянувшейся преамбулой, патетической увертюрой, экзерсисами личного характера хочется наконец узнать что-нибудь о деле - как и почему погиб боевой корабль и весь его экипаж?
Однако напрасно искать под обложкой с портретом розовощекого прокурора на фоне искореженного "Курска" внятное объяснение причин "нештатного импульса", вызвавшего взрыв торпеды. Не найти и заключения экспертов, как развивались события дальше, отчего взорвался почти весь боезапас торпедного отсека, который не должен взрываться (детонировать).
Имея в своем распоряжении 133 тома уголовного дела, десятки технических экспертиз и актов осмотра поднятой субмарины, дав слово читателю "сказок не сочинять" и призвав к этому других, автор "Правды о "Курске"" на последних страницах своего полотна впадает в откровенное мифотворчество. Пытаясь "своими словами" прокомментировать выверенное заключение следственной бригады о последних минутах "Курска", он почему-то решает призвать на помощь капитана I ранга в запасе Михаила Волженского. И, с его слов, пишет:
"После первого взрыва личный состав центрального поста: то есть "мозг" лодки, был сильно контужен, поэтому никаких записей в бортжурналах больше не производилось. Это резонно. При этом командование лодки правильно оценило характер нарастающей угрозы и, судя по всему; предприняло попытку экстренного подвсплытия "Курска" на перископную глубину. Это было необходимо для того, чтобы попытаться в надводном положении затопить первый отсек, где бушевал огонь, и не допустить взрыва всего боекомплекта…".
О последних записях в вахтенном журнале центрального поста говорить излишне, потому что этот журнал не найден. А тот, что обнаружен, вела предыдущая вахта, и записи в нем заканчиваются за три с половиной часа до катастрофы. Это во-первых. Во-вторых, еще более странно говорить о попытке подвсплытия на перископную глубину с целью "затопить первый отсек". Но допустим, что автор оговорился, не понимая разницы между всплытием под перископ и всплытием в надводное положение, а редакторы-литзаписчики в очередной раз "зевнули" - так и тут неувязка. Никакой нужды принудительно затапливать первый отсек не было - море уже ворвалось в него через разрушенные трубы двух торпедных аппаратов, в том числе через тот, где находилась злополучная "толстая" торпеда диаметром более полуметра.
Оно же, море, и не дало разрастись объемному пожару в первом отсеке, о чем свидетельствуют уцелевшие журналы, другая документация и бумажные ленты регистраторов-самописцев, обнаруженные при разборе завалов в носовых отсеках.
Буйреп и мусинги для красного словца
С первого известия о трагедии "Курска" самым щемящим был и остается вопрос о шансах на спасение оставшихся в живых членов экипажа. Однако в книге генерального прокурора, сколько ее ни перелистывай, не найти аргументов, однозначно доказывающих, что уцелевшие после второго взрыва подводники во главе с капитан-лейтенантом Дмитрием Колесниковым оставались живы в девятом отсеке более 8 часов.
А подводные стуки, запеленгованные и сутки, и двое спустя? А первые заключения судмедэкспертов, упрятанные в томах уголовного дела? А сомнения непосредственных руководителей следственной бригады? Один-единственный абзац в 300-страничной книге, отсылающий к мнению безымянных "экспертов", никого не может убедить. Адвокат Борис Кузнецов, защищающий интересы тех, кто потерял на "Курске" своих близких, обращал внимание на это обстоятельство еще полтора года назад - сразу после прекращения следственных действий. Но автор, похоже, и впрямь уверовавший в богоизбранность своей миссии, не утруждает себя доказательствами. Он изрекает сентенции и называет это истиной.
"Для прокурора, особенно Генерального прокурора мировой державы, роль свидетеля - не слишком привычная роль. Зато я с уверенностью могу сказать, что мое свидетельство - чистая правда".
Не оказалось, как ни искали, и внятной оценки действий спасательных служб Северного флота. Скажу больше: порой закрадывается подозрение, что автор НЕ ЧИТАЛ рукопись книги перед тем, как ее сдали в типографию. Иначе как объяснить хронологическую абракадабру, которой то и дело угощают читателя?
Сначала из допроса бывшего командующего Северным флотом, адмирала В. А. Попова мы узнаем: 13 августа спасательные аппараты не могли пристыковаться к аварийному люку 9-го отсека. В следующем абзаце, уже от своего имени, генпрокурор сообщает, что "Россия официально обратилась к Норвегии за помощью по извлечению тел погибших…" Рассказывает о том, как проходили эти работы, сколько и для чего было сделано технологических вырезов в корпусе лодки.
Пригасив недоумение, заметим: операция по извлечению тел погибших проходила в октябре, то есть два месяца спустя, но в голове у автора (или его литературных имиджмейкеров) все перепуталось. В следующем абзаце читаем: "21 августа 2000 г. 9-й отсек был вскрыт норвежскими водолазами; он оказался затопленным".
А дальше - опять про поисково-спасательную операцию, бездарно начатую и бесславно завершившуюся. Но гроза-прокурор тут почему-то превращается в овечку-адвоката и вслед за пресс-лгуном ВМФ господином Дыгало, только уже четыре года спустя, имея в своем распоряжении фактические данные о том, что действительно происходило в точке гибели "Курска" в те августовские дни, начинает повторять басни про сложную розу ветров, переменчивое течение, неожиданно возникающие шторма.
"Именно поэтому, - сокрушается генеральный прокурор, - поисково-спасательная операция была существенно затруднена… "АС-34"… три раза предпринимал попытку присоса к аварийно-спасательному люку крейсера, однако присос не происходил…".
Ах, какой негодник, этот "присос" - ну, не происходил и все тут! Даже железный прокурор расчувствовался! А стоило ли? Если бы внимательно читал материалы, собранные подчиненными, или хотя бы постановление о прекращении следствия по делу, которое было направлено в его адрес, то увидел бы жесткое, но честное заключение эксперта: реальная возможность пристыковаться к комингс-площадке 9-го отсека была лишь 17 августа, когда аппаратом АС-34 управлял капитан III ранга Шолохов, и 19 августа, когда аппаратом АС-36 управлял капитан II ранга Перцев. Все прочие попытки - и до, и после - лишь обозначали видимость работы, а реального результата дать не могли в силу объективных обстоятельств - неисправности самих аппаратов, их оборудования, а также неадекватной квалификации специалистов, допущенных к управлению.
Уж что-что, а об этом черным по белому сказано в материалах расследования. Но у автора, видимо, какая-то своя задача - на протяжении многих страниц он описывает "героические" попытки пристыковаться - то своими словами, то цитатами из протоколов допроса, то выдержками "Из прессы" - как правило, анонимными, без указания источника.
Спроси у генпрокурора, где находятся и для чего нужны буйреп, буй-вьюшка, мусинги, про которые он пишет с видом знатока, ничего ведь не сможет сказать - даже после книжек Александра Покровского про подводников и ликбеза, устроенного на этот счет герою Сергея Маковецкого в фильме "72 метра" режиссером Владимиром Хотиненко. А туда же - в малозначащие технические тонкости, но ни полслова о других подробностях, вопиющих в материалах уголовного расследования.
А в тех редких случаях, когда о чем-то вспоминает, говоря о разгильдяйстве на берегу и в море, тут же находит "отмазки" - как, например, в случае с аварийно-сигнальным буем, который не сработал. Но даже если бы он всплыл и передал, как положено, сигнал об аварии и координаты лодки, по версии Устинова, "спасти моряков все равно не удалось бы". Спасателям все равно не хватило бы времени - реабилитировал их генпрокурор своей книгой, благословив и дальше нести службу для галочки. Случись, паче чаяния, новая беда - опять начнем надувать щеки, твердить, что у нас все есть, сил и средств хватает. А потом, упустив драгоценное время, запрячем в известное место державный апломб и снова станем бить поклоны не великим и не ядерным, а попросту адекватным норвежцам да голландцам: подсобите Христа ради…
Какая сила подняла "Курск"?
Обещанное издателями "динамичное повествование, в котором впервые предаются гласности многие факты, до сего дня неизвестные", похоже, где-то затерялось. Никаких таких фактов в книге "Правда о "Курске" попросту нет. Зато есть много упреков прессе - и своей, и западной. Ее обильно цитируют и тут же критикуют. В одном месте автор поднимается до тотального обобщения:
"К сожалению, должен констатировать, что пресса нам не очень помогала. А ведь бывает иначе. Грамотно проведенная аналитическая работа журналиста порой дает существенный материал для работы следователей. И с этим я сталкивался не раз. Многие громкие расследования начинались с обоснованной газетной статьи. Но на этот раз было не совсем так".
Правда, в другом месте, позабыв об этой оценке, генпрокурор вдруг вспоминает каких-то безымянных, но "героических журналистов", которым "давали аккредитацию". Кто давал и куда - не уточняется.
"Разные ветви власти занимают разное положение в системе взаимоотношений с гласностью", - глубокомысленно заключает автор и пускается в комплименты президенту Путину, приседает в неуклюжих реверансах: ((Сегодня западным странам выгоднее дружить с Россией, чем порочить ее. Этот неожиданный парадокс я извлек из одного разговора с В. В. Путиным".
Подъем "Курска" в трактовке Владимира Устинова стал "символом победы политической воли над разными мелкими соображениями. Именно политическая воля, как я считаю, стала главным фактором в поднятии…".
Кто именно мешал торжеству этой воли и какими "мелкими соображениями", остается загадкой. Но автор, чтобы не заподозрили чего в свой адрес его тогдашние и нынешние визави, всем без исключения слагает панегирики - Илье Клебанову, Сергею Иванову, Николаю Патрушеву, Владимиру Куроедову, Игорю Спасскому, Юрию Евдокимову, которые "сделали все возможное и невозможное".
По меньшей мере странно, если не сказать неуместно, выглядит в устах прокурора неуемная восторженность по поводу подъема "Курска" - как будто всех погибших воскресили, с того света вернули родственникам. И это при том, что вскрыли люк, извлекли тела первых погибших, а год спустя подняли наконец субмарину, отделив от нее торпедный отсек - лишь с помощью специалистов Норвегии и Голландии.
А отрезанная часть лодки, вопреки всем обещаниям и хвастливым заявлениям Главкома ВМФ - поднимем сами! - так и осталась на дне. Несмотря на демарши и настойчивые напоминания непосредственных руководителей следственной группы - Егиева и Чернышова, подчиненных генерального прокурора.
И - несмотря на собственное признание в книге:
"Прокуратура исходно настаивала на том, чтобы были подняты все части АПЛ…".
Правда, через несколько десятков страниц это признание прокурор дезавуирует:
"Носовой отсек… было решено уничтожить на месте…, но только после того, как будут собраны все необходимые для следствия предметы. А именно все вещественные доказательства и были к тому моменту собраны…".
Даже если и были собраны "все доказательства", зачем уничтожать следы на месте происшествия, а может статься - преступления?! Вдруг откроются новые, не известные сегодня обстоятельства по делу - что тогда делать следствию? Останется лишь развести руками…