Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX XX веков; Записки очевидцев - Дмитрий Засосов 12 стр.


Вначале, в молодые годы, он работал коридорным при номерах. Разбитной, очень услужливый, красивый ярославец вскоре обратил на себя внимание своей деловитостью и смышленостью и был выдвинут на должность кассира бань. Шли годы. Никита Максимович толстел и своим благообразным видом стал походить и лицом и фигурой на знаменитого композитора Глазунова. Но впоследствии было обнаружено, что сходство его с этим благородным, безупречным человеком исключительно внешнее. На самом деле он оказался большим мазуриком: помимо билетов Тарасовых заказал рулоны собственных билетов и начал бойко ими торговать: один билет настоящий - Тарасова, другой - свой. Начала заметно уменьшаться доходность бань, а фигура кассира начала полнеть. Кассир стал одеваться по последней моде, носил булавку в галстуке, запонки с бриллиантами и двубортную золотую цепь, на одном конце ее золотые часы, а на другом - золотой секундомер, необходимый ему при игре на бегах. А жалованье имел небольшое, рублей 70, и квартиру при бане с отоплением и освещением. Кроме этой аферы он делал коммерческие махинации при приемке угля и дров для бани и имел доход от поставщиков пива и лимонада. Художества его были вскрыты и доложены хозяину. Тарасов сказал: "Выгнать этого подлеца немедленно". Управляющий доложил: "У него семья, надо дать ему время пристроиться". - "Черт с ним, дайте ему срок две недели, а потом предоставить ему лошадь для вывозки имущества".

Тарасов и его управляющий оказались наивными людьми: Никитка уже арендовал две бани в Петербурге, о чем ни Тарасовы, ни их управляющий ничего не знали. Собрался он в два дня: квартира у него уже была при арендуемых банях - и закатил такое новоселье с шампанским, что приглашенные только ахали. Поразил он гостей еще и тем, что под утро развозил их домой на собственном выезде.

Вот какой был "подлец Никитка" и как его наказал Тарасов, уволив его, не отдав под суд и предоставив для выезда свою лошадь!

Имелись сведения, что этот "подлец Никитка" процветал до самой революции, увеличивая свое богатство и благосостояние. Он сделался купцом, хозяином бань!

Во дворе дома, в бедных квартирках, жили ремесленники, портные и сапожники. Настоящих портных было мало - один-два человека, которые работали на дому на известных портных Петербурга - Мандля, Каддыка и др. Главным же образом жили портные-латалы, которые занимались починкой старых вещей. Это были в большинстве неудавшиеся или спившиеся портные, которые за малую плату перешивали, перелицовывали, отпаривали, чинили одежду скромных людей. Жизнь их была беспросветной: непроходимая нужда, полуголодное существование семьи; единственной радостью для латалы было выпить косушку и забыться.

В деревянном флигеле, которого теперь уже нет, жили сапожники. Жизнь этого люда была тоже незавидная: теснота, духота, угловые жильцы, которые восполняли скромный бюджет бедных квартирохозяев. В одной комнате помещались и мастерская и жилье. У сапожников были свои "Ваньки Жуковы" - несчастные мальчишки-ученики. Классическим примером таких сапожников был в тарасовском доме Тимофей Иванович Куликов, по прозванию Кулик. Это был мелкий хозяйчик-сапожник, снимавший квартирку из двух комнат и кухни. Тщедушный, с козлиной бородкой, великолепный мастер и столь же великолепный пьяница.

В домах по 1-й Роте находились четыре магазина - табачный, аптекарский, молочный и булочная.

Магазин назывался табачным, но продавались в нем кроме папирос, табака и гильз разного рода бумага, тетради, канцелярские книги, альбомы для открыток, сами художественные открытки, письменные принадлежности и т. д.

Маленький аптекарский магазин содержал еврей Менекес, скромный, низенький, болезненный человек, очень любезный с покупателями. Приказчиков он не имел, жил с семьей при магазине. Торговал парфюмерной мелочью и всякими аптекарскими товарами. Особая торговля была у него перед праздником православной Пасхи. К нему по поручению своих хозяек приходила прислуга, держа перед собой в обеих руках громадные опарные горшки, в которых находилась закваска для будущих куличей. В эту закваску за рубль Менекес капал одну каплю розового масла. Теперь понятно, почему приходилось нести весь горшок, - ведь ни в какой таре такую покупку не унесешь. От одной такой капли от куличей шел замечательный аромат.

Булочная и кондитерская принадлежали немцу Рейнефельду, великолепному мастеру своего дела.

В полуподвальном помещении под булочной помещалась пекарня, где рабочие, как грешники в аду, с утра до вечера стояли у раскаленных печей, выпекая всевозможные булки, "венский товар", торты, "баумкухены" и всевозможные печенья. Кондитерская была очень хорошая, товар ее образцовый, она принимала заказы на именинные пироги, торты и т. п. В магазине и пекарне соблюдалась образцовая чистота, все ходили в белых халатах и колпаках. Сам Рейнефельд ходил тоже весь в белом, в колпаке и принимал при выполнении особо ответственных заказов деятельное участие, не доверяя мастерам, создавал изумительные "баумкухены", крендели, корзины из сахарного теста, которыми прославился его магазин. Это была кондитерская первого класса, и пирожные стоили там дороже - четыре копейки, а не три, как у остальных.

Кроме мастерских и магазинов в этом же доме помещались 10-я казенная гимназия, частная женская гимназия Хитрово и четыре городских училища.

* * *

С расчетом жили люди, замахиваясь в своих делах и планах на десятки лет, жили плотно, часто лениво, иногда скучно, но всегда сытно, нося в себе эволюционные семена более… бойкого будущего.

А. Аверченко

Переходим к описанию частных квартир и их жильцов, некоторые из них были очень типичны для старого Петербурга. В доме находилось около двухсот квартир самого различного размера и качества - от барских до более чем скромных квартирок для малоимущих семей. Жильцов пускали с разбором, имея в виду их платежеспособность и скромное поведение, для выяснения чего старшие дворники посылались на старое место жительства за сведениями. И действительно, в домах Тарасовых ни буянов, ни скандалистов, ни пьяниц, ни воров, ни безысходной нищеты не было. Если и попадали в виде исключения подобные лица, то им давали "выездные" 3–5 рублей и ломовую подводу - только выезжай.

Среди проживающих были люди разного общественного положения и состояния. Жили высшие чиновники, гвардейские офицеры с неприступным видом. Проживал даже товарищ министра финансов. В более скромных квартирах жили учителя, врачи, менее важные чиновники, собственники мелких предприятий. Еще более скромные квартиры занимали ремесленники, квалифицированные рабочие и прочий трудовой люд.

Товарищ министра Садовский был невысокий сухощавый старичок в паричке, скромно одетый, верхнее платье носил штатское, зимой - барашковую шапочку. По внешнему виду никак нельзя было предположить, что это почти министр. Ездил он "в должность" на извозчике за 20 копеек, на приветствия дворников снимал шапочку.

Примечателен был чиновник высокого ранга Петр Петрович. Необычайно любезный, со всеми он почтительно раскланивался, говорил каким-то особо сладким голосом: "Здра…ствуй…те!"

Был и такой чиновник, который имел мировоззрение начала XIX века, когда процветали "держиморды". Детишкам, которые играли и шумели под его окнами, этот мелкий чинуша, покраснев как клюква, кричал: "Я вас выселю в двадцать четыре часа!" А дети при встрече с ним говорили: "Здравствуйте, двадцать четыре часа!"

Жил отставной балетный артист Михайлов, высокий, стройный, с гордой осанкой старик. Ходил он всегда в цилиндре, в пальто старомодного покроя, а летом в крылатке "альмавива", в сырую погоду носил только кожаные галоши - резиновые презирал. На его большом носу всегда красовалось золотое пенсне со шнурком. Жил он один, обслуживала его старушка прислуга. Чувствовалось, что чем-то он в жизни обижен. Квартирка у него была маленькая, получал он небольшую пенсию и дотацию от Тарасовых. Говорили, что он был единокровным братом Тарасовых от связи их отца с какой-то "балетной". Иван Михайлович был нелюдим, по-видимому, всю жизнь его угнетало, что он незаконнорожденный и не выбился в крупные артисты.

Проживал в доме мелкий подрядчик малярных работ Николай Николаевич Соколов - красивый, чернобородый. Он долго сам работал маляром, а когда его хозяйчик умер, товарищи его - маляры той же артели - попросили его взять все дело на себя, чтобы они могли продолжать по-прежнему спокойно работать. Все они были связаны между собой каким-то родством. В горячее время Соколов надевал на себя передник и брал в руки малярную кисть. Был он малограмотный, писал ужасные "щета", разобраться в которых никто, кроме него самого, не мог. Писал он плохо, но работал хорошо, никогда никого не обманывал, капитала не нажил. Случилось так, что на каком-то подряде он напоролся на жулика, - и этот добросовестный человек, прогорев в пух и прах, обратился в первоначальное состояние - опять стал простым маляром.

В доме всегда можно было видеть и высокого плотного старика в старой военной фуражке, в поношенной одежде, явно с чужого плеча, и в сапогах с истертыми голенищами. Кто он был, откуда появился - никто так никогда и не узнал. Звали его просто Василием. У него, бедняги, ни комнаты, ни угла не было, жил он только на случайные заработай: кому уложит дрова в подвал, кому поднесет чего-нибудь - тяжелый чемодан, сходит за водкой, если его пошлют, вообще оказывал разного рода мелкие услуги даже дворникам и прислуге, однако никогда не был их конкурентом в получении чаевых. Если он видел, что хочет заработать дворник, он тактично отходил в сторонку. Говорили, что он не имеет паспорта, что нигде не прописан, ходили слухи про его якобы темное прошлое.

Летом он ночевал на сеновалах или в сарайчике на вениках при бане, зимой же находил себе ночлег либо в кочегарке, либо в дворницких. Человек он был незлобивый, ни с кем не ссорился, все в доме относились к нему снисходительно, полиция его не трогала: вид и возраст не возбуждали подозрения околоточного. Жильцы его подкармливали, давали ему старую одежонку. Так он и жил, как "птица небесная". Исчез он как-то незаметно, неожиданно, никто не мог сказать, куда девался человек; через два-три дня о нем и забыли.

* * *

Как сказано было выше, домовладения Тарасовых не ограничивались описанной группой домов. Тарасовым принадлежала богадельня на Охте. Дед Тарасовых женился на дочери богатого купца, красавице Анастасии, и получил в приданое миллион. Через месяц после свадьбы молодая жена умерла. Тогда ее муж по своей купеческой спеси сделал гордый выпад, который поразил всех толстосумов: возвратил этот миллион отцу покойной жены, заявив, что не считает возможным воспользоваться этими деньгами, так как был женат всего один месяц. Папаша умершей, такой же "гордый" купец, не принял этот миллион, сказав, что наследником после умершей жены является Тарасов и что чужих денег не берет. Так они перекидывали этот миллион несколько раз. Наконец вдовец нашел выход, который мог удовлетворить обе стороны, не задевая их самолюбия; он сказал строптивому тестю: "Деньги пойдут не тебе, не мне, а Богу", построил богадельню на Охте и положил капитал на ее содержание. Эту богадельню он назвал в честь своей любимой, безвременно умершей жены Анастасиинской. В богадельне содержалось 100 человек: 50 стариков и 50 старух, все они были уроженцами Охты. Это должно было напоминать о том, что предки Тарасовых, вывезенные из Костромы для постройки кораблей, были поселены Петром I на Охте.

Богадельня занимала громадный участок земли с двухэтажными каменными постройками и церковью хорошей архитектуры. При богадельне был большой сад и огороды с парниками. В то время, о котором мы пишем, богадельней заведовал прогоревший гостинодворский купец Калошин, которого Тарасов устроил смотрителем богадельни. Это был красивый, величественный старик, добродушный, вполне смирившийся со своим положением, сохранивший живость ума и природный юмор. Он умело командовал своей сотней стариков и старух, подчас капризных и глупых, с неуместными претензиями, и мог любую склоку обратить в шутку. Это создавало в богадельне хорошую, спокойную атмосферу. В богадельне была традиция, появившаяся при смотрителе Калошине, - по воскресеньям пеклись пироги с мясом, а в посты - с рыбой, грибами, гречневой кашей. Старики и старухи, опасаясь, как бы не было обмана в порции, доверяли резать пироги только одному Калошину.

Надо было видеть эту картину: на столе в столовой лежат горячие пироги, издавая дразнящий запах. Вокруг стоят в нетерпеливом ожидании торжественно настроенные старики и старухи, простоявшие уже натощак обедню в церкви. Наконец появляется Калошин в домашних туфлях и поношенной куртке. Начинается священнодействие: ловкими движениями ножа в его пухлых руках румяные пироги разрезаются на большие равные куски. Затем Калошин приказывает подавать обед, читается молитва, и старики и старухи, удовлетворенные справедливостью операции над пирогами, чинно рассаживаются и приступают к обеду. Калошин обходит столы, шутит с обедающими, а затем уходит обедать в свою квартиру. В большие праздники и в день памяти Анастасии бывали большие, торжественные богослужения и улучшенный обед с рюмочкой красного вина.

Надо признать, что содержание призреваемых было хорошее, купцы старались не ударить лицом в грязь, ведь рядом была богадельня Елисеева. Одним были недовольны жители богадельни - на руки им выдавали только рубль в месяц. Но из этого они находили выход: рядом было кладбище, любители выпить или полакомиться, которым не хватало этого рубля, просили там милостыню. Это запрещалось Калошиным, так как позорило богадельню. Но борьба с этим попрошайничеством успеха не имела, ведь, кроме увещевания, никаких мер не принималось.

Назад Дальше