– Это все должно быть отражено в рапорте. – Кадроу с видимым усилием поднял свой кейс. – И черт меня подери, лучше этому рапорту существовать. Бруссар произвела арест, взяла показания у моего клиента, спрашивала, намерен ли он выдвинуть обвинение, Если это не отражено в документах, то тебе придется за это дорого заплатить, Ноблие.
Черты лица Гаса исказились, словно он только что учуял запах полуразложившегося трупа.
– Твой клиент страдает галлюцинациями, да к тому же он еще и лжец. И это его самые лучшие качества, – сказал шериф, направляясь мимо адвоката к двери своего кабинета. – Вон отсюда, Кадроу! Мне есть чем заняться помимо того, чтобы терпеть, как ты тут воняешь все утро.
Кадроу улыбнулся. Энергия закипела в его венах, словно ракетное топливо, вызывая прилив сил.
– Шериф, общаться с вами, как всегда, было сплошным удовольствием. Но ничто не сравнится с наслаждением от того, что я уничтожу и вас, и вашего бандита Фуркейда.
– Почему бы тебе не облагодетельствовать мир и не сдохнуть прямо сейчас? – предложил Гас.
– Я никогда не доставлю вам такого удовольствия, Ноблие. Я планирую пережить вас на посту шерифа, пусть даже назло вам.
– Рад заметить, что я на сто процентов уверен, что тебе это не удастся.
– Что ж, посмотрим, за кем останется последнее слово.
Кадроу вышел, и Гас шумно захлопнул за ним дверь.
– За мной, конечно, старый вонючий подонок! – рявкнул он, оставшись в одиночестве. Потом повернулся к двери, ведущей в кабинет его секретаря и гаркнул: – Заходи, Бруссар!
Анни поднялась с кресла, где коротала время в ожидании, сердце у нее упало. Она очень внимательно прислушивалась к громким голосам, хотя расслышать слов из-за двери не могла. Ей показалось, что жар перепалки физически передался ей. Анни почувствовала, как между лопатками струйкой потек пот и взмокли подмышки.
Сделав глубокий вдох, она вошла в кабинет начальника и закрыла за собой дверь. Ноблие тяжело шагнул ей навстречу, сверля пронизывающим взглядом.
– Ты вчера брала показания у Маркуса Ренара?
– Да, сэр.
– Я велел тебе отправляться домой, так или нет, Бруссар? Может быть, у меня старческий склероз или что-то в этом роде, а? Или мне просто приснилось, что я приказал тебе идти домой?
– Никак нет, сэр.
– Тогда за каким чертом ты отправилась в больницу?
– Я должна была взять у Ренара показания, шериф, – ответила Анни.
– Не следует напоминать мне инструкцию, помощник шерифа Бруссар, – резко прервал ее Гас. – Ты что, полагаешь, что я с ней незнаком? Когда я отдаю приказание что-то сделать, Бруссар, у меня есть на это основания. – Он нагнулся к ней и немного сбавил тон. – Иногда надо как следует разобраться в ситуации, прежде чем поступать, как предписывает должностная инструкция. Ты понимаешь, о чем я говорю, помощник шерифа?
У Анни от напряжения окаменели все мускулы, но она не сдавалась:
– Я видела, как Ник Фуркейд избивал Маркуса Ренара, шериф.
– Меня мало интересует, что ты видела. Я говорю, что ты не знала всех обстоятельств, ты не слышала звонка о грабителе из этой части города, тебя там не было, когда правонарушитель сопротивлялся аресту.
Анни не сводила с него глаз.
– Вы хотите сказать, что меня не было вчера вечером здесь, когда все пытались состряпать правдоподобную историю? – наконец произнесла она, понимая, что провоцирует гнев Ноблие. – Вчерашний поступок Фуркейда – вне закона.
– А то, что Ренар сотворил с Бишон, это по закону?
– Разумеется, нет, но…
– Выслушай меня внимательно, Анни, – намного спокойнее и мягче произнес шериф. Он отступил назад и присел на край письменного стола. – Мир нельзя поделить на черное и белое, Анни. В нем очень много серого. Я не хочу сказать, что оправдываю поступок Фуркейда. Я хочу сказать, что понимаю его. Ты не должна совершать опрометчивых поступков. Не стоит пытаться арестовать детектива, не нужно ехать в больницу брать показания, когда я приказываю тебе отправляться домой.
– Я не могу изменить тот факт, что я была там, шериф, или что Ренар видел меня на месте происшествия. Как бы все это выглядело, если бы яне взяла у него показания?
– Это бы выглядело так, что он перепутал ход событий. Или что мы даем ему время прийти в себя, прежде чем снова беспокоить его.
"Или что мы попросту игнорируем жертву жестокого избиения только потому, что это дело рук полицейского. Или пытаемся выиграть время, чтобы состряпать правдоподобную историю", – добавила про себя Анни.
Она отвернулась и стала смотреть на стену – блестящее доказательство отличной карьеры Огюста Ф. Ноблие. Вот фотография шерифа, когда он был помоложе, – улыбается, пожимает руку губернатору Эдвардсу. Потом целый ряд снимков менее известных политиков и знаменитостей, побывавших в округе Парту во время правления шерифа Ноблие. Анни раньше всегда уважала его.
– Что сделано, то сделано, и мы с этим справимся, помощник, – закончил Ноблие с таким видом, словно это Анни нарушила закон. – Дело в том, что мы бы разобрались с этой ситуацией лучше, если бы ты действовала со мной заодно. Понимаешь, о чем я?
Анни промолчала. Не стоило напоминать, что ей не позволили быть с ними заодно, а просто захлопнули дверь у нее перед носом, исключили из дела, словно она была посторонней. Теперь Анни не знала, что лучше – быть выброшенной из дела или участвовать в сговоре.
– Я не хочу, чтобы ты говорила с журналистами, – продолжал Ноблие, обходя стол и устраиваясь в большом кожаном кресле. – И ни под каким видом ты не должна говорить с Кадроу. Поняла меня?
– Так точно, сэр.
– "Никаких комментариев", вот что ты должна отвечать. Справишься?
– Да, сэр.
– И что важнее всего, я не хочу, чтобы ты говорила с Маркусом Ренаром. Уяснила?
– Да, сэр.
– Ты была не на дежурстве, поэтому не слышала сообщения о грабителе в этом районе. Ты случайно наткнулась на них и вмешалась в ситуацию. Так все было?
– Да, сэр, – прошептала Анни, ощущение тошноты поднималось у нее в желудке, словно дрожжевое тесто. Ноблие минуту молча смотрел на нее.
– Откуда Кадроу узнал, что ты пыталась арестовать Фуркейда? Он уже с тобой говорил?
– Адвокат оставил сообщение на моем автоответчике утром, пока я бегала.
– Но ты с ним не говорила? – уточнил шериф.
– Нет.
– Ты говорила Ренару, что арестовала Фуркейда?
– Нет.
– Ты говорила с Фуркейдом в присутствии Ренара?
– Ренар был без сознания.
– Значит, Кадроу блефует, мерзкий сукин сын, – пробормотал себе под нос Гас. – Ненавижу его. Мне плевать, что он умирает. Лучше бы этот паразит поторопился и освободил нас от себя. Ты написала рапорт?
– Еще нет.
– И не пиши. Если ты начала что-то записывать, все порви.
– Но Ренар выдвинет обвинения…
– Но это не значит, что мы должны облегчать ему жизнь. Давай, запиши его жалобу, составь предварительный рапорт, но не упоминай об аресте Фуркейда. Этого не было. Оставь свои инициалы на рапорте и принеси бумаги ко мне в кабинет. Я персонально буду заниматься этим делом, – добавил он, словно уже репетируя фразу для будущего официального заявления. – Чудом избежавший наказания преступник пытается оговорить моего сотрудника. И не надо так на меня смотреть, Бруссар. – Шериф обвиняюще ткнул в нее пальцем. – Мы не делаем ничего, что Кадроу не сделал бы для ублюдка, чьи интересы он представляет.
– Значит, мы ничем не лучше их, – тихо сказала Анни.
– Черта с два, – возразил Ноблие, протягивая руку к телефону. – Мы хорошие парни, Анни. Мы работаем на Правосудие. Просто оно не всегда хорошо видит из-за этой своей повязки на глазах. Ты свободна, Бруссар.Женская раздевалка в офисе шерифа округа Парту изначально была кладовкой. Когда в шестидесятых годах это здание строилось, женщины в департаменте не работали, и не видящие дальше своего носа шовинисты не предусмотрели такой возможности. В результате у мужчин-полицейских в раздевалке был душ и просторная комната отдыха, а их коллеги-женщины довольствовались бывшей кладовкой для швабр. Раздевалка имела неприглядный вид – голая лампочка под потолком, четыре узких металлических шкафчика, дешевенькое зеркало без рамы над крошечной фаянсовой раковиной.
Когда Анни впервые пришла на службу, кто-то проделал дырку из мужской раздевалки в футе слева от зеркала. Теперь Анни периодически осматривала комнату на предмет новых дырок и замазывала их шпаклевкой, которую хранила в своем шкафчике вместе с шоколадными батончиками. Она была единственной женщиной – помощником шерифа, которая пользовалась раздевалкой регулярно, и единственной женщиной – патрульным офицером. Анни считала эту комнату своей собственной и попыталась как-то украсить ее. Она принесла искусственную пальму в горшке и обрезок ковра, чтобы прикрыть цементный пол.
Анни села на складной стул и посмотрела на папку, лежащую у нее на коленях. Она слишком далеко зашла, когда прошлой ночью напечатала рапорт об аресте Фуркейда. Когда она села дома за машинку и изложила все черным по белому, у нее появилось ощущение хотя бы минимального контроля над ситуацией. Поздно ночью к ней пришло и минимальное чувство уверенности. А утром шериф Ноблие уничтожил и то и другое. Он хотел, чтобы Анни солгала и составила фальшивый рапорт.
– И всем, кроме меня, ситуация кажется нормальной, – пробормотала Анни себе под нос.
Ей стало тревожно, неуютно, во рту появился горький привкус. Она вышла из раздевалки и пошла по коридору.
Сержант Хукер многозначительно округлил глаза, когда Анни прошла мимо стойки дежурного:
– Посмотрим, сможешь ли ты сегодня арестовать преступников, Бруссар.
Анни не стала ему отвечать, но, расписываясь в книге ухода, заметила:
– В три часа я должна быть в суде.
– Да что ты говоришь? И как, ты выступаешь за нас или против?
– Дело Ипполита Граньона, грабеж, – невозмутимо ответила она.
Хукер хмуро посмотрел на нее своими поросячьими глазками.
– Твой рапорт должен быть на столе у шерифа к полудню.
– Да, сэр.
Ей следовало бы отправиться в кабинет и немедленно написать отчет, но она не в состоянии была сделать это сейчас. Анни вышла из здания и вдохнула влажный воздух.
Дождь кончился к пяти утра. Анни пролежала всю ночь без сна, прислушиваясь к шуму ливня, бьющего по крыше. Наконец она отказалась от мысли заснуть, заставила себя встать и поработать с гантелями и штангой, придававшими второй спальне в ее доме такой экзотический вид.
Делая зарядку, она наблюдала, как занимается заря над бухтой Ачафалайя. Иногда по утрам солнце напоминало огненный шар, а небо приобретало такие яркие оттенки розового и оранжевого, что казалось, оно плавится. Этим утром его закрывали тяжелые угольно-серые облака, предвещающие грозу.
Анни подумала, что буря ее вполне бы устроила. Правда, не стоило забывать и о том, что весенняя гроза отгремит и забудется, а с переделкой, в которую она попала, этого не случится.
– Помощник шерифа Бруссар, не могли бы вы уделить мне минуту?
Анни резко обернулась на звук низкого приятного голоса. Ричард Кадроу прислонился к стене здания, запахнув полы своего просторного плаща, словно эксгибиционист, притаившийся на школьном дворе.
– Прошу прощения, но у меня нет времени, – быстро проговорила Анни, сходя с тротуара и направляясь через стоянку к патрульной машине.
– Рано или поздно вам придется поговорить со мной, – адвокат шел за ней по пятам.
– Пусть лучше поздно, мистер Кадроу. Я на службе.
– Вашу службу оплачивают налогоплательщики. Должен ли я напомнить вам, мисс Бруссар, что я и сам аккуратно плачу налоги, финансируя жиры Огюста Ноблие и, следовательно, с технической точки зрения, я тоже являюсь вашим работодателем?
– У меня нет времени на дискуссию. – Анни отперла дверцу машины, другой рукой придерживая папки, блокноты и книжку со штрафными квитанциями. – Сержант будет недоволен, если я не справлюсь с работой.
– Сержант? Или шериф Ноблие – за то, что вы со мной беседовали?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – солгала Анни, пытаясь открыть дверцу машины.
– Я могу вам помочь? – Кадроу галантно протянул руку.
– Нет, – резко бросила Анни, уклоняясь.
От резкого движения папки и квитанции полетели на землю. Из дела Ренара вывалилось все содержимое. Анни в панике нагнулась, судорожно хватая документы, пока они не разлетелись на ветру. Кадроу присел на корточки и протянул руку к блокноту с записями, столь же привлекательными для адвоката, как кружевное белье для донжуана. Анни выхватила блокнот у него из-под руки и тут же увидела, как его худая, испещренная венами рука потянулась к постановлению об аресте, которое она не подшила в дело и не отправила в бумагорезку.
Анни рванулась вперед, схватила документ и поспешно скомкала его. Она прижала собранные бумаги к груди, неловко поднялась и попятилась к открытой двери патрульной машины.
Кадроу с интересом наблюдал за ней.
– Мне что-то не полагалось видеть, мисс Бруссар?
Пальцы Анни плотнее сжали скомканное постановление об аресте.
– Я должна ехать.
– Вы ведь были на месте преступления вчера вечером. Мой клиент заявил, что вы спасли ему жизнь. Вам потребовалось немало смелости, чтобы остановить Фуркейда. – Адвокат придержал дверцу, пока Анни устраивалась за рулем. – Чтобы жить честно, требуется мужество.
– Откуда вам это знать? – пробурчала Анни. – Вы же адвокат.
Насмешливое выражение исчезло с его пожелтевшего лица. Анни почувствовала, как горяч его взгляд, хотя она даже не смотрела на него.
– Злоупотребление властью, злоупотребление служебным положением, злоупотребление общественным доверием – все это ужасные вещи, мисс Бруссар.
– То же самое можно сказать и о преследовании, и об убийстве. И называйте меня "помощник шерифа Бруссар". – Анни повернула ключ зажигания и захлопнула дверцу.
Машина двинулась вперед, и Кадроу пришлось отступить в сторону. Он плотнее запахнул плащ, когда порыв весеннего бриза залетел на стоянку. Болезнь нарушила его температурный баланс, поэтому адвокат теперь либо горел, как в огне, либо дрожал от холода. В этот день Кадроу промерз до костей, но в его душе горел огонь целеустремленности. Если бы он шел чуть быстрее, постановление об аресте Ника Фуркейда было бы теперь у него в руках. Только покровительство Огюста Ноблие спасло его от тюрьмы.
– Я уничтожу вас обоих, – пробормотал Ричард Кадроу, глядя вслед удаляющейся полицейской машине. – И мисс Бруссар поможет мне в этом.
ГЛАВА 8
Как Анни и подозревала, известие о стычке между Ренаром и Фуркейдом уже обошло весь город. Полицейские, дежурившие ночью, медсестры из больницы Милосердия рассказали свою часть истории за ужином в закусочной "У мадам Колетт", а за завтраком официантки подавали эту новость вместе с дежурным блюдом.
Анни выдержала лавину едких замечаний, когда подошла к стойке за обычной чашкой кофе. А потом получила от враждебно настроенной официантки ответ:
– Кофе кончился.
Владельцы закусочной "У мадам Колетт" вынесли свой вердикт. Остальные жители Байу-Бро с этим тоже не станут медлить. Анни подумала, что людям всегда требуется виновный, осужденный пусть не судом, так хотя бы общественным мнением. Они почувствовали себя преданными, обманутыми системой, которая вдруг оказалась снисходительной не к тому, к кому следовало.
В маленьком придорожном кафе официантка выдала Анни стаканчик с кофе и пожелала приятного дня. Она явно была не в курсе новостей. Напиток оказался типичным для этого заведения – слишком черный, слишком крепкий и горький от цикория. Анни перелила его в свою кружку-непроливайку, добавила три порции суррогатных сливок и поехала прочь из города.
Затрещало радио, напоминая ей, что она в городе не единственная, кто попал в передрягу.
– Всем патрульным машинам, находящимся поблизости. Возможна ситуация два-шесть-один на стоянке трейлеров. Конец связи.
Анни схватила микрофон, одновременно нажимая на акселератор:
– Говорит Чарли-один. Я в двух минутах езды. Конец связи.
Когда в ответ не раздалось ни звука, Анни снова взялась за микрофон. Снова зазвучал хриплый голос.
– Внимание, Чарли-один. Вы выходите из эфира. У вас, вероятно, проблемы с рацией. Конец связи.
– Я приняла сигнал два-шесть-один. Конец связи.
Рация молчала. Анни положила микрофон на место, раздраженная поломкой, не еще более взбудораженная вызовом. Код два-шесть-один означал сексуальное насилие. Она расследовала много дел об изнасиловании. В таких случаях Анни оказывалась не просто еще одним полицейским, прибывшим на место происшествия, но и женщиной, способной помочь жертве, поддержать ее и посочувствовать.
Стоянка трейлеров располагалась как раз посередине между Байу-Бро и Лаком – дюжина старых проржавевших вагончиков, размещенных на двух акрах поросшей сорняками земли еще в начале семидесятых.
Трейлер Дженнифер Нолан – розовый с грязно-белым – стоял в дальней части стоянки. На входной двери красовалась желтая лента с надписью "полицейское расследование". Анни постучала и представилась. Внутренняя дверь приоткрылась сначала на два дюйма, потом на пять.
Если представшее перед ней лицо и было когда-то хорошеньким, то Анни засомневалась, что оно когда-нибудь снова станетчгаким. Губы были рассечены и распухли, а карие глаза заплыли.
– Слава богу, вы женщина, – едва шевеля губами, пролепетала Дженнифер Нолан.
– Миссис Нолан, вы вызвали "Скорую"? – спросила Анни, следуя за ней в крошечную гостиную.
В трейлере неприятно пахло застоявшимся табачным дымом и плесенью. Дженнифер Нолан с трудом опустилась на встроенный диван, обитый клетчатой тканью.
– Нет, нет, – прошептала она. – Я не хочу… Все будут на меня глазеть.
– Дженнифер, вам нужна медицинская помощь.
Анни присела рядом с ней на корточки, понимая, что несчастная женщина еще не оправилась от пережитого потрясения.
– Дженнифер, я все-таки вызову для вас "Скорую". Ваши соседи не узнают, зачем она сюда приезжала. Надо убедиться, что у вас нет серьезных повреждений.
– Ну и ну, – сказал Маллен, входя без стука в дверь. – Кажется, нас опередили.
Анни метнула на него свирепый взгляд.
– Вызови "Скорую". Моя рация вырубилась.
Она снова повернулась к жертве, хотя Маллен и не подумал выполнить ее распоряжение.
– Дженнифер, когда это случилось?
Женщина обвела глазами комнату, пока взгляд ее не остановился на настенных часах.
– Это было ночью. Я… Я проснулась, а он… Он уже был здесь. Уселся на меня верхом. Он… он… ударил меня.
– Он вас изнасиловал?
Лицо Дженнифер исказилось, из опухших глаз потекли слезы.
– Я в-всегда т-так осторожна. Почему… почему это случилось?
Анни промолчала. Что можно было ответить на этот вопрос?
– Когда он ушел, Дженнифер?
Женщина только качнула головой. Не может она вспомнить или не хочет, так и осталось неясным.
– Уже рассвело или было еще темно?
– Темно.
Следовательно, насильник ушел давно.
– Отлично, – пробормотал Маллен. Анни еще раз оглядела Дженнифер Нолан – мокрые волосы, розовый купальный халат.
– Дженнифер, вы принимали ванну или душ после его ухода?
Слезы полились сильнее.