Оставшись в 62 года один как перст, старый прокурор приступает к поискам новой супруги и вскоре находит ее в Артонне, живописном местечке севернее Риома. 23 февраля 1745 г. он вступает в брак с Мари-Анн Денье (Desnier). Она, насколько мы можем судить по позднейшему портрету кисти Воронихина и по портретам ее дочерей, как две капли воды похожих на мать, была далеко не красавицей и, быть может, поэтому засиделась в невестах: в 1745 г. ей шел уже 31-й год. Однако социальный и имущественный статус ее семьи вполне соответствовал положению Ромма, что в глазах последнего, возможно, представляло собою бóльшую ценность, нежели внешняя привлекательность. Отец невесты, Жан-Франсуа Денье, некоторое время успешно практиковавший в качестве хирурга, приобрел на заработанные таким образом деньги судейско-административную должность лейтенанта бальяжа. Мать, Жанна-Мария Деа (Déat), была дочерью королевского нотариуса из деревни Жимо (Gimeaux), неподалеку от Риома.
Помимо происхождения молодая жена Шарля Ромма обладала такими бесценными качествами, как здоровье и плодовитость. Уже через девять с половиной месяцев после свадьбы, 8 декабря 1745 г., она подарила мужу первенца, которого назвали Николя-Шарль. Немного забегая вперед, отметим, что природа щедро одарила старшего сына Ромма, дав ему живой нрав, легкий характер, способность быстро сходиться с людьми и, самое главное, рано открывшийся талант к точным наукам. Окончив Ораторианский коллеж в Риоме, он отправится в Париж, дабы продолжить обучение в семинарии Св. Петра и Св. Людовика, что станет возможным благодаря стипендии, предоставленной дальним родственником Роммов, аббатом Фуэ (Fouёt). У Николя-Шарля рано проявятся недюжинные способности к математике и особенно астрономии, которую он будет изучать у самого Ж.Ж. Лаланда. Позднее по ходатайству последнего он получит место профессора в военно-морской школе города Рошфор-сюр-Мер, напишет знаменитые труды по навигации и в 1778 г. станет членом-корреспондентом Королевской Академии наук. Когда 14 марта 1805 г. Николя-Шарль уйдет в мир иной, его учитель и друг, знаменитый Лаланд напишет: "Никто другой не занимался с большей пользой и постоянством тем великим искусством навигации, которое является главным источником процветания и величия государств". Даже если бы его младший брат Жильбер и не снискал себе на революционном поприще трагической славы "цареубийцы" и "мученика прериаля", Николя-Шарль сделал более чем достаточно для того, чтобы фамилия Ромм заняла почетное место в анналах французской истории.
Впрочем, вернемся в Риом 40-х гг. ХVIII в. Николя-Шарлю еще не исполнилось и полутора лет, когда 12 мая 1747 г. у него появился брат – Жан-Франсуа, которого впоследствии тоже отправят учиться на стипендию аббата Фуэ. По воле родителей Жан-Франсуа в 21 год примет постриг в бенедиктинском монастыре. Добродушный увалень и бонвиван, любитель хороших вин и изысканных деликатесов, он также будет не чужд наукам и сочинит трактат о календарях, праздниках и нравах древних Афин и Рима (эту оставшуюся неопубликованной рукопись обнаружит во второй половине XIX в. М. де Виссак).
Через 13 месяцев после рождения второго сына, 29 апреля 1748 г., жена Шарля Ромма принесла ему дочь. Веселая и добрая Антуанетта – так назвали девочку – окажется, увы, столь же некрасива, как и ее мать. Лишь в 35 лет она выйдет замуж за врача Жана Батиа (Bathiat), вдовца с пятью детьми на руках. Своих детей у нее так никогда и не будет.
Родившаяся 15 июня 1751 г. младшая из детей Шарля Ромма – Анн-Мари, как и старшая сестра, была очень похожа на мать, однако, в отличие от Антуанетты, уже в 18 лет вступила в брак, став женой прокурора Жильбера Тайана. Это ее дети, упоминавшиеся в предыдущей главе, Жан-Батист и Миет, окажут будущим биографам Жильбера Ромма бесценные услуги: первый – сохранив его архив, вторая – оставив в своих письмах красочные зарисовки из жизни семьи Ромм.
Именно на корреспонденцию Миет опирался я, говоря об особенностях характеров детей Шарля Ромма. И хотя Миет описала своих дядей и тетей, когда те вошли в уже достаточно зрелый возраст, подмеченные ею черты легко позволяют представить себе их и гораздо более юными. Эти заметки Миет относятся к 1788 г., когда в ожидании приезда Жильбера Ромма из России его мать пригласила к себе в Жимо и других своих детей. Вот каким Миет увидела Николя-Шарля: "Высокий, отлично сложенный, умное лицо, изящные манеры и речь хорошо воспитанного человека <…> В беседе г-н Ромм из Рошфора производит более яркое впечатление, чем его брат [Жильбер]; в разговоре с дамами он всегда сумеет убедить". А вот портрет Жана-Франсуа: "У этого доброго монаха приятная физиономия. Низенький и толстый, он все время хохочет и думает только о том, чтобы выпить и поесть. Первое, что он [приехав] спросил у матери, – есть ли у нее бургундское и жив ли еще Симон Лягушка. Мадам Ромм поняла намек и послала в Риом гонца, который привез блюдо лягушек, приготовленных знаменитым кулинаром. <…> Он [Жан-Франсуа] ни секунды не остается в покое, с ним все время надо играть или петь. Я не думала, что священнослужители могут быть такими веселыми. Он играет на скрипке и флейте и охотно соглашается аккомпанировать, чтобы мы потанцевали".
Не менее выразительно появление Антуанетты: "Моя тетя Батиа с мужем откликнулись на приглашение бабушки. Если бы ты только видела, – обращается Миет к кузине, – триумфальный въезд этих добрых горцев. Вдвоем на одной лошади, сапоги торчат вперед, портманто сзади; одежда и внешний вид соответствующие. Ты знаешь мою тетку и можешь представить себе, как на ней сидит костюм для верховой езды. Ее муж одет, как в старые добрые времена. Вместе они являют собою преуморительное зрелище. <…> Она [тетя Батиа] остроумна и весела. Тот, кто узнаёт ее получше, прощает ей некрасивую внешность". От Миет нам также известно, что и ее мать Анн-Мари "любит светскую жизнь и увеселения, не пропускает ни одного бала или спектакля – она везде, где развлекаются".
На фоне столь веселого и жизнелюбивого семейства странным контрастом смотрятся суровость и аскетизм Жильбера Ромма. Впрочем, уже с первых дней жизни у него все было не как у других братьев и сестер. Так, появление на свет каждого из них произошло в монотонной череде буден провинциального городка, наполненных мелкими повседневными делами, не привлекшими к себе внимание риомских летописцев. Теперь нам уже не узнать, чем жил Риом в те дни, когда впервые увидели этот мир Шарль-Николя и Анн-Мари, Жан-Франсуа и Антуанетта. Зато мы точно знаем, что делал Риом, когда родился Жильбер, – истово молился.
В ожесточенной борьбе иезуитов, поддерживаемых высшей церковной иерархией Парижа и Рима, против янсенистов – борьбе, определявшей ход религиозной (а порою и политической) жизни Франции на протяжении большей части XVII и XVIII столетий, – Риом безоговорочно стоял на стороне янсенистов. Сколько бы ни пытались клермонские епископы увещеванием и даже принуждением убедить риомское духовенство отказаться от янсенистской "ереси", оно оставалось непреклонно в своих убеждениях, в чем его твердо поддерживали и столь влиятельные в этом городе судейские учреждения. В начале 1750 г. руководство епархии предприняло еще одну попытку наставить риомцев на путь истинный, прислав к ним миссию с генеральным викарием во главе. Местный житель Антуан Месье в своем дневнике так описал происшедшее:
15 февраля 1750 г., в первое воскресенье Великого поста, миссия прибыла в Риом. Ее открыл г-н де Фелигонд, генеральный викарий. Освящение креста, установленного у ворот Мозак напротив селитренного завода, произвел 12 апреля 1750 г., в воскресение Доброго Пастыря, по окончании вечери г-н Пелиссье, декан церкви Сент-Амабль.
Еще более подробно рассказывает об этом уже упоминавшийся выше отец Телье:
14-го числа в Риоме началась миссия, о чем вечером 14-го известили все колокола города и предместий. Г-н Фелигонд, генеральный викарий, отслужил мессу в приходской церкви. Г-н Дюфрэсс, кюре из Сейра, в тот же день читал проповедь. Из-за столпотворения народа между 5 и 6 часами вечера г-н кюре Вэрон не смог пройти в приходской храм и вынужден был у нас в церкви взять святые дары для причащения опасно заболевшего г-на адвоката Мерсье. В течение всей этой миссии, осуществляемой миссионерами из епархии, богослужения регулярно проводились в 7 и 10 часов утра и в 4 вечера. Завершилась она после Пасхи общей процессией на площади возле ворот Мозак, где был установлен и освящен ныне находящийся там крест.
В самый разгар миссии, когда в большинстве риомских церквей шли многолюдные службы, в семье прокурора Шарля Ромма 26 марта в 6 часов утра появился мальчик, который 43 года спустя попытается навсегда покончить с христианским богослужением, создав календарь, где больше не будет воскресенья. Он родился в доме 19 по улице Порт-Лайа, куда его родители переехали с улицы Вашри двумя годами ранее. Этот дом сохранился до сих пор, хотя и сменил адрес, – теперь у него номер 25 по улице Башенных Часов (rue de l’Horloge). Однако хорошо различимая цифра 19 на дверях и мемориальная доска на стене напоминают о том далеком дне, когда крошечный Жильбер впервые увидел свет. Впрочем, если быть точным, при крещении, состоявшемся в тот же день, его назвали Шарль-Жильбер, но в дальнейшем и родные, и он сам первую половину имени предпочитали опускать.
Крещение это также проходило совершенно иначе, нежели у его братьев и сестер. Если в их случае обряд носил характер официального торжества, где крестными выступали более или менее дальние родственники с солидным положением в обществе, то Жильбера крестили без помпы, в узком семейном кругу. Крестной матерью ему стала бабушка по материнской линии, а крестным отцом… пятилетний братик Николя-Шарль. Возможно, родители решили отказаться от пышной церемонии, опасаясь за здоровье младенца, хилого и тщедушного. Как бы то ни было, такой поворот событий повлиял на выбор имени новорожденного. Старшие братья и сестра были названы в честь их крестных: соответственно – королевского советника Николя-Шарля Граншье, лейтенанта бальяжа Артонн Жана-Франсуа Денье и Антуанетты Денье, родной тетки. Четвертому же ребенку, чьим крестным был старший брат, нужно было придумать какое-то другое имя. Первую половину – Шарль – мальчик получил, очевидно, в честь отца. Жильбером же звали сразу нескольких его предков и по отцовской, и по материнской линии. Беда лишь в том, что никому из них это имя счастья не принесло. Как уже говорилось, Жильбер Ромм, дед нашего героя, умер в тридцать лет; два брата матери – тоже Жильберы – и того раньше: вероятно, еще в детском возрасте.
Воспитывался юный Жильбер Ромм также совсем по-другому, чем его братья. Те рано покинули дом, отправившись учиться. Жильбер не имел такой возможности из-за слабого здоровья. У историков нет документов, относящихся к периоду его детства, однако более поздний источник позволяет судить о постигшем ребенка несчастье. Уже взрослым, проезжая через Лион, Ромм записал в дневнике:
6 ноября 1788 г. я засвидетельствовал почтение г-ну Жанену де Комб-Бланшу. Я выразил ту признательность, которую к нему испытываю, поскольку именно ему я обязан тем, что все еще вижу свет. Он был последним из врачей, к кому я обращался по поводу болезни глаз, и единственным, кто сумел мне помочь после 14 лет страданий. Решив обратиться к г-ну Жанену, я послал ему мемуар о состоянии моего зрения и о лечении, которое я безуспешно до того времени предпринимал. Он захотел, чтобы мы некоторое время находились в переписке, дабы больше узнать о моей болезни, поскольку он не мог меня лично осмотреть. Невозможно было тогда везти меня в Лион, ибо без поводыря я не мог выйти даже из своей комнаты, не мог я также читать и писать. Он сообщил, что, по его мнению, лучше делать в моем положении, дал необходимые советы, и дела пошли на поправку. Он вернул мне свет дня, а с ним – мою любовь к познанию и надежду, наконец, начать карьеру. До выздоровления я ходил лишь от дома до церкви, отныне же я начал строить планы на будущее, а два года спустя уехал в Париж <…> О Жанен, отец дал мне жизнь, ты же дал мне свет, без коего жизнь была бы только долгой чередой горестей и лишений.
Жильбер Ромм покинул Риом в 1774 г. Выздоровление наступило двумя годами ранее. Следовательно, болезнь, мучавшая его 14 лет и едва не приведшая к полной слепоте, началась примерно в восьмилетнем возрасте. Вот почему, в отличие от братьев, все детство и юность у него прошли в стенах родного дома.
Воспитанием мальчика занималась в основном мать. Отец находился уже в весьма преклонных годах и, похоже, постепенно терял бразды правления в семье. В частности, это нашло символическое выражение в том, что начиная со второго ребенка выполнять почетную обязанность крестных приглашались только родственники жены. Жильбер также по-разному оценивал роль каждого из родителей в своей жизни. Будучи уже взрослым, он ни в личной корреспонденции, ни в дневниковых записях никогда не упоминал об отце, хотя потерял его уже в достаточно сознательном возрасте: когда 82-летний Шарль Ромм почил в бозе 13 октября 1763 г., Жильберу шел 14-й год. Напротив, к матери он до конца своих дней относился с трогательной заботой и глубочайшим пиететом. Так, находясь в России, за тысячи лье от родного очага, Ромм едва ли не в каждом послании Дюбрёлю будет беспокоиться о том, чтобы матери регулярно доставляли из Парижа шоколад, предписанный ей врачами. А незадолго до смерти, уже находясь под арестом и ожидая суда, Ромм обратится к ней с такими словами: "Вы всегда жили среди несчастных, которых, сколько могли, поддерживали своими советами и своими средствами. Этим принципам мы учились с самого появления на свет. Таким образом, вы, сами того не подозревая, воспитали у нас республиканские добродетели". Если отвлечься от характерной для этого пассажа аффектации, которая была присуща языку французских революционеров вообще, а тут еще и усилена ожиданием скорой гибели за свои политические убеждения, то главное здесь – признание Роммом решающей роли матери в формировании его личности. Что же касается характера этого воспитания, то о нем мы в определенной степени можем судить по письмам Миет Тайан, какое-то время жившей в доме бабушки.
Истовая янсенистка, Мари-Анн Ромм отличалась глубокой набожностью и благочестием. "Она слепо верит всем тем, кто носит сутану", – замечает Миет о бабушке в одном из писем, а в другом сообщает: "Подобно кюре, она думает, что спасение обретут только католики". Неудивительно, что мадам Ромм была весьма недовольна, когда Николя-Шарль взял себе в жены протестантку, богатую и красивую вдову капитана морского судна, и "объявила сыну, что никогда не примет у себя его жену".
Весь ритм жизни в доме, по словам Миет, определялся неизменным порядком богослужений:
Бьет восемь. Время молиться. Мы становимся на колени перед старым камином, над которым находится огромное изображение Христа, вселяющее страх. Пронзительные голоса повторяют со мною литании святым. Быть может, этот концерт приятен Богу, но ухо не радует. Молитва закончена, все идут спать.
Посещение мессы было столь же обязательно. Не случайно Ромм отмечал, что даже в период наибольшего обострения болезни, когда он и из комнаты не мог выйти без поводыря, единственное, ради чего ему приходилось покидать дом, была служба в церкви. Причем мадам Ромм, жалуется Миет, предпочитает утреннюю проповедь, когда часовня "заполнена одними лишь старыми святошами".
Янсенизм предписывал верующим строго аскетический образ существования, поэтому мадам Ромм не одобряла светские развлечения. Она "терпеть не могла", когда Миет читала что-либо помимо Евангелия, да и сама старалась бежать искусов светской жизни. Так, она (к огорчению Миет) не слишком охотно принимала у себя мадам де Фонтэн, умевшую вести легкую, приятную беседу, и предпочитала ей компанию своей ближайшей подруги мадам Манде, о которой Миет отзывалась так:
Эта старая святоша говорит лишь о том, что ела, о ценах на яйца, о плохом поведении слуг и о кулинарных способностях своей дочери. Похваставшись по очереди всеми своими детьми, она начинает критиковать соседей. Затем переходит к обсуждению недостатков всех на свете, и все это исключительно от доброжелательности.